Лемминг Белого Склона
Часть 2 из 59 Информация о книге
А Эрик ничего не заметил и пробормотал: — Хорошенькое дело — викинг у нашего очага! — Не ори, — бросил отец, — засранца своего разбудишь. А ты, добрый человек, поведай-ка нам, как это тебя занесло так далеко от моря. — Поверь мне, добрый хозяин, — криво усмехнулся Гест, — это долгая и скучная история, в которой ни у кого из нас нет нужды. Подобных историй сто на сотню. И можешь быть уверен, что по весне никто не заявится сюда выспрашивать о сыне Мовара — или о каком другом сыне. Впрочем, — добавил бродяга, немного помолчав, — я не хочу казаться неучтивым. Вы приютили меня, я же могу отплатить только словом. И, поскольку вечера нынче долгие, могу нелживо поведать вам сагу об одном человеке, которого не так давно не стало в мире живых. Его сага занимательнее моей и позабавит вас куда больше. — Кто же этот великий муж? — насмешливо спросил Эрик. — Некто из героев войны Пасти и Длани? Мало их теперь ходит под небом! — Воистину так, — кивнул Гест. — Хотя и не назвал бы я великим мужем Хагена сына Альвара… — Того самого?! — разинул рот юный Скегин. — Ты знал Хагена Волчий Крюк, советника Хруда конунга? А правда, что его воспитывали дверги?..[5] А правда, что… — Придержи постромки! — тихо засмеялся Гест. — Я действительно знал Хагена — ну, или мне казалось, что знал. Теперь за то не поручусь. — Надобно тебе знать, сын Мовара, — тяжко глядя, процедил Сторвальд, — что мои родичи и сыновья, вот эти, Эрик и Скафтар, сражались при Хлордвике на стороне Волчьей Пасти, против Хруда конунга, которому служил этот Хаген. И там пали родичи моей супруги Герды, сыновья и внуки моего тестя Люнгви с хутора Еловый Корень. И я сильно надеюсь, — добавил хозяин едва слышно, глядя гостю в глаза, — что твой рассказ действительно будет нелживым. Очень бы хотелось мне знать, что это был за человек! Гест выдержал тяжкий, горький взор, и подумалось хозяину Лисьей Норы, что этот оборванец тоже был там, в той страшной битве, которую обе стороны прозвали «наш Рагнарёк», и тоже потерял немало близких — если, конечно, сердце его знало, что такое узы человеческой приязни. А старуха Астрид внезапно произнесла, берясь за прялку: — Пусть наш гость не думает, что попал к недругам. Конунги ведут свои войны, словно волки и вепри, а мы копошимся в лесу, словно лемминги. Кому-то перепало крошек да объедков, кому-то нет, всегда так было и будет, а по весне всё зарастёт травой. — Словно лемминги, — задумчиво повторил Гест. — Ты кажешься мудрой, кэрлинг, и если бы твои слова попали в нужное время в уши нужных людей… Впрочем, итог один: всё зарастёт травой, не так ли? Что же, расскажу вам и о леммингах, и о волках с вепрями, и о том, как оно теперь будет, в вашем лесу. А начну, пожалуй, с того, что жил в народе двергов один юноша… Пряжа норн Прядь 1[6]: Рождённый над волнами Что тебе молвить, юный мой друг, о горе моём? Альвов светило всех освещает, кроме любови моей. «Старшая Эдда». «Поездка Скирнира»[7] 7 (продолжение) Над Громовым Утёсом бушевал прибой. Волны обрушивались на скалистые берега, залитые восходящей луной, полной и сверкающей. Пена шумела в расщелинах, стекала в море, чтобы тут же с грохотом ударить в камень, снова и снова. Море рычало и рокотало, заливая мир раскатистым грохотом… …где-то там, наверху. Здесь же, в подземелье, под полукруглым каменным сводом, эхо играло лишь обрывками грома. Звуки внешнего мира, пробиваясь сквозь толщу породы, сливались в неясный гул, однообразный и потому тяжёлый. Альвар, сын Свалльвинда, всегда удивлялся, отчего этот утёс назвали Громовым. Гнетущее гудение вовсе не походило на гром — скорее на заунывное пение стернманского рожка над пустынным фьордом. От него всегда болела голова и ныли зубы. Особенно — в полнолуние. Но Альвар, сын Свалльвинда, всё стоял под Громовым Утёсом, перед створками врат, слушал похоронный мотив и не мог заставить себя сделать шаг. Открыть каменные двери, ступить на гладкие плиты, по которым — ещё совсем недавно! — мчался сломя голову, сквозь мрак Нижнего мира, навстречу свету, жизни и любви… Теперь — не мог, не имел воли поднять ни рук, ни глаз. Он бегал слишком быстро, слишком неосторожно, и сломал-таки голову. Сломал свет, любовь и жизнь. И добро бы — лишь себе. Но — где-то там, на другом конце колдовского пути, на диком севере, в стране краткоживущих Верольд, на холодной скале, над волнами у края обрыва, на пересечении ветров, под выстуженным небом, полным шторма, гнева и птичьих криков, — там лежал его новорожденный ребёнок. Лежал, брошенный всеми, ненужный никому, отвергнутый матерью, рождённый до срока, чудом оставшийся жить. Он лежал и кричал от холода и голода, и ещё, наверное, от страха, от нутряного озноба одиночества. Потому что вещие норны припасли ему суровую нить, и дева Верданди пока держит её в руках, дева Скульд в раздумье занесла свой беспощадный нож, чтобы свершить должное, а старуха Урд ничего не замечает, ибо судьба слепа. Младенец кричал в нескольких днях пешего пути от Громового Утёса, а муж недостойный, Альвар Свалльвиндсон, слышал его крик сердцем, ибо то кричала его кровь. — Я иду, малыш, — прошептал Альвар, раскрывая врата во тьму. — Слышишь? Я иду за тобой. Продержись, мой сын, мой милый, несчастный ублюдок. Осталось недолго. Проживи ещё несколько минут. Не умирай. Только не умирай там… 1 Служанка нашла его в купальне. Юноша сидел по шею в горячей булькающей воде с сернистым душком, прикрыв глаза, грея тело, изрядно продрогшее в походе. Шутка ли — без малого полгода в море! Да и возвращаться пришлось по осени, уже после Эйфендага, который ещё называют Свидар — День Бараньей головы, или Вентракема — «Зима Пришла». Теперь юноша понял — почему! С другой стороны — знал, на что идёт, и, уж конечно, не жалел. Не зазорно ли, добродушно подтрунивали моряки, сыну короля двергов отправляться в торговую поездку? Что же тут зазорного, отвечал юноша, коли я — младший сын, а какова доля младших сыновей — нет нужды говорить… И все смеялись. Они смеялись, а младший сын Свалльвинда конунга, правителя сольфов Круглой Горы, хотел плакать, когда корабль покидал фьорды, возвращаясь домой. Не тяготы морского пути печалили молодого королевича, не холод и качка, не труд наравне со всеми — подумаешь, натёр мозоли о вёсла и ванты! Нет, увы, не знал юноша, какое сокровище повстречается ему в Стране Заливов, и каким не суждено ему обладать, пока горы не сдвинутся с места. А и знал бы — тем более подвизался бы с купцами. Потому что чашу своей судьбы следует пить до дна, и лучше — уж если норны примешали к мёду горечи — залпом… — Вот ты где, сын конунга, — насмешливо бросила служанка, стоя в дверях и беззастенчиво разглядывая юношу. — Много ли рыбы можно поймать такой снастью? Старший сын Свалльвинда конунга, Исвальд, будучи в хорошем расположении духа, ответил бы, что, мол, уж на такую рыбку, как Финда дочь Аки, большей удочки и не требуется, после чего затащил бы дерзкую девчонку в воду и всласть бы позабавился. Будучи не в настроении, Исвальд мог бы наставить дочери Аки синяков и самому Аки тоже. Младший Свалльвиндсон был не таков. Иной раз он, верно, смутился бы своей наготы, но теперь на сердце лежала такая гора, что он поленился даже открывать глаза: — Чего это тебе, Финда, рыбки захотелось? — Ничего мне не захотелось, Альвар хёвдинг. А тебя желает видеть госпожа Хрейна. «Приплыли», — обречённо подумал Альвар. Хрейна дочь Кьялара из Гульдсаллира была женой Свалльвинда конунга и — так уж оно вышло — матерью Альвара. То была женщина немногословная, властная и весьма неглупая. Все жители Сольфхейма почитали за лучшее уважать её и бояться, хотя и не сказать, чтобы народ очень её любил. Ей, впрочем, вполне хватало любви и преданности сыновей, ради счастья которых она была готова на большее, чем иные матери. Младшего из её сыновей это весьма тяготило. С некоторых пор. — Хотела переговорить с тобой до ужина, — мать встала из-за ткацкого станка и жестом указала сыну на крытый ковром рундук в углу, а сама выглянула за дверь и прикрыла створку. Альвар сел на рундук, а Хрейна опустилась в кресло напротив, глядя ему в глаза, и вдруг улыбнулась. — Есть у меня для тебя подарок, сын мой! — заговорщицки прошептала королева сольфов, но тут же изменилась в лице, молвила сурово и укоризненно: — Твой старший брат Исвальд уже восьмую зиму как женат, и скоро, хвала дисам, одарит меня вторым внуком. А ты всё никак не найдёшь себе супругу, и это печалит меня, и даже пугает. Не обрадуют никого из нас пересуды, коль поползут, о том, что мужу из рода Фьёрса моряки милее белоруких дев! Альвар тихонько вздохнул. Эти речи были не в диковинку. Матушка вбила себе в голову, что младшего сына надобно срочно женить, а то так и будет мыкать свой век в одиночестве и печали — а век у двергов куда как долог… Правда, надо бы отдать ей должное: угрозы приберегла на крайний случай. Видать, отчаялась просватать сына, раз уж дошло до такого. Раньше, быть может, Альвар и устыдился бы. Раньше. До того мига, как увидел Хельгу, дочь Арнкеля конунга, идущую по осеннему саду. До того мига, как погас для него солнечный свет. Раньше… — Жаль мне, милая матушка, огорчать тебя, — покорно сказал Альвар, опустив глаза. Поскорее кончила бы поучения да отпустила сына — броситься в море с Громового Утёса вниз головой или хоть напиться до беспамятства. — Не достоин ты моего подарка, ну да ладно, — так же строго молвила Хрейна, но глаза её улыбались, — я договорилась с фру Асхильд, супругой Фьялара из рода Финнара Мудрого, а это достойный род, как тебе, конечно, ведомо. Их младшая дочь Гнипа примерно твоего возраста. Они должны прибыть на Йолль, и если всё обернётся удачно, можем засылать сватов уже к празднику Торри. За свою Гнипу они посулили, пока только предварительно, соляную мельницу в Тильхофе. Что сказать, небогатое приданое, но Фьялар Финнунг — знаток закона и лагеман, а иметь такого человека в родне не будет лишним и королю, не так ли, сын мой? Да слушаешь ли ты меня, Альвар!? Нет, Альвар не слушал. Какое дело было ему до какой-то там Гнипы из рода Финнунгов, до её всемудрого батюшки-законоведа и дурацкой соляной мельницы. Какое дело ему было до всех белоруких дев со всех девяти миров. Тени. Тени и морок. — Так! — Хрейна вскочила с кресла и принялась ходить по комнате, перебирая мелкие рубиновые чётки, а казалось — у неё пальцы в крови. Вечерело, и оконные зеркала, по которым дневной свет проникал в недра горы, окрасились тёмно-бордовым. Хрейна застыла на миг, глядя в отражённые сумерки, затем резко отвернулась и закрыла ставнями зловещее свечение. Что увидела она в мгновение заката? Что её испугало, какой мимолётный призрак посетил матушку, да и что её вообще могло испугать — Альвар даже не пытался гадать. А Хрейна зажгла сольстейн, круглый самоцветный камень, какими зажиточные дверги освещали свои подземелья, и вдруг накрыла руки сына своими ладонями. — Кто она? — спросила мудрая дочь Кьялара с тревогой в голосе. — Что… кто она? — оторопело пробормотал Альвар. — О ком ты говоришь, матушка? — Ты знаешь, — Хрейна провела ладонью по лбу сына, по щетинистой щеке, пальцы у матери были холодны, да и рубиновые чётки неприятно холодили кожу, — ты сам не свой, весь горячий, и я не узнаю собственное дитя. Думается, нетрудно отыскать причину подобной хвори, коли речь идёт о неженатом юноше… Кто же она? Какого роду-племени, кто её родители, и где ты с ней познакомился? Как зовётся та дева, на которую положил глаз мой сын? Альвар только слабо улыбнулся и покачал головой: Что тебе молвить, милая матерь, о горе моём?