Кысь

– Кто-кто, я и писал. Из книги списывал. Консультировался, все чтоб по науке. Читай давай.

– Э-э-э… свобода слева… или снова… не разберу…

– Пропусти, дальше давай.

– Свобода… вроде собраний?

– Покажи-ка. Вроде так… Ну да. Значит, чтоб когда соберутся, чтоб свободно было. А то набьется дюжина в одну горницу, накурят, потом голова болит, и работники с них плохие. Пиши: больше троих не собираться.

– А ежели праздник?

– Все равно.

– А ежели в семье шесть человек? Семь?

Тесть плюнул.

– Что ты мне диалехтику тут разводишь? Пущай тогда бумагу подают, пеню уплатят, получают разрешение. Пиши!

Бенедикт записал: «больше троих ни Боже мой не собираться».

– Дальше: свобода печати.

– Это к чему бы?

– А должно, чтоб старопечатные книги читали.

Тесть подумал.

– Можно. Хрен с ними. Теперича без разницы. Пущай читают.

Бенедикт записал: «старопечатные книги читать дозволяется». Подумал и приписал: «но в меру». Так и Федор Кузьмич, слава ему, всегда указывал. Еще подумал. Нет, все-таки как же получается: это каждый бери да читай? Свободно доставай из загашника, раскладывай на столе, а там, может, пролито чего али напачкано? Когда книгу читать запрещено, так каждый свою бережет, чистой тряпицей оборачивает, дыхнуть боится. А когда дозволено читать, так, небось, и корешок перегибать будут, а то листы вырывать! Кидаться книгами вздумают. Нет! Нельзя людям доверять. Да чего там: отобрать их и все дела. Прочесать городок, слобода за слободой, дом за домом, перетряхнуть все, книжки изъять, на семь засовов запереть. Неча!

Вдруг почувствовал: понимаю государственный подход!!! Сам, без указа, – понимаю!!! Ура! Вот что значит в Красном Тереме сидеть! Бенедикт расправил плечи, засмеялся, высунул кончик языка и аккуратненько перед «дозволяется» приписал «не».

– Так… Свобода вероиспо-… испо-… исповедания.

Тесть зевнул.

– Да чего-то надоело. Хватит свобод.

– Тут еще немного.

– Хватит. Хорошенького понемножку. К обороне переходим. Пиши: Указ Третий.

Провозились с обороной до полудня. От тещи присылали спросить, когда они домой-то пожалуют: обед простыл. Велено было блинов да пирожков подать в Красный Терем, квасу бочку, свечей. Бенедикт, как Зам-по-обороне и морским и окиянским делам, увлекся: интересно. Порешили обнести городок забором в три ряда, чтобы от чеченцев сподручнее было обороняться. Поверху забора на двадцати четырех углах возвести будки, и в те будки дозор поставить, чтоб днем и ночью в обе стороны зорко наблюдали. На четырех сторонах ворота поставить тесовые. Ежели кому в поля пройтить надо – репу садить, али снопы вязать, – получить в конторе пропуск. С утра по пропуску выйдешь, вечером – назад. Холопы в пропуске дырку провертят, али, как тесть выразил, проконпастируют, и имечко впишут: пропущен, дескать, такой-то, десятину сдал. А еще, – мелькнуло у Бенедикта, – этот забор против кыси оборона. А построить его высоким-превысоким, и не пройдет она. А внутри забора ходи куда хочешь и свободой наслаждайся. Покой и воля. И пушкин тоже так сочинил.

Да! Потом еще оборонить пушкина от народа, чтоб белье на него не вешали. Каменные цепи выдолбить, и с четырех сторон вкруг него на столбах расположить. Сверху, над головкой – козырек, чтоб птицы-блядуницы не гадили. И холопов по углам расставить, дозор ночной и дозор дневной, особо. В список дорожных повинностей добавить: прополка народной тропы. Зимой чтоб тропку расчищали, летом можно цветками колокольчиками обсадить. Укроп запретить в государстве, чтоб духу его не было.

Еще посидел, еще подумал, рассердился: пушкин – это ж наше все! А Бенедикт, тем более, Зам по морским и окиянским. Вот что надо сделать: выдолбить ладью большую, да с палками, да с перекрестьями, вроде корабля. У речки поставить. И пушкина наверх вторнуть, на самую на верхотуру. С книгой в руке. Чтобы выше александрийского столпа, и с запасом.

Пущай стоит там крепко и надежно, ногами в цепях, головой в облаках, личиком к югу, к бескрайним степям, к дальним синим морям.

– Пушкина моего я люблю просто до невозможностев, – вздохнул Бенедикт.

– Больше меня? – нахмурился тесть. – Смотри у меня! Пиши: Указ Двадцать Восьмой. «О мерах противопожарной безопасности».





Фита




– Папа жалуются, что ты от него отсаживаешься, за столом-то. Обижаешь папу-то…

– Пахнет от него, вот и отсаживаюсь.

– Пахнет! Ишь! Чем же это тебе пахнет!

– Покойником пахнет.


– Но дак а чем же. Не тульпаном же ему пахнуть?

– А мне противно.

– Но дак и что? Это по работе!

– А я не хочу. Пусть не пахнет.

– Скажите, какой нежный.

Бенедикт отвечал рассеянно, привычно, не подымая глаз, – он сидел за просторным столом, в светлой палате Красного Терема. На потолке, – помнил и не глядя, – роспись кудрявая, цветы да листья. Которые ржавью наведены, – те вроде коричневые, которые тертыми ракушками, – зелененькие, ну а синим камнем если, – так те аж синие. Лепота! Свет широко входит в зарешеченные окна, на дворе лето, травы да цветы, и на потолке всегда лето. Бенедикт ел сладкие жамки и читал журнал «Коневодство». Спокойно читал, с удовольствием: журналов этих цельный коридор, на весь век хватит. Вот почитает из журнала, а потом «Одиссею» немножко, потом Ямамото какое, или «Переписку из двух углов», или стихи, или «Уход за кожаной обувью», а то Сартра, – чего захочет, то и почитает, все тут, все при нем. На веки веков, аминь.

Делами государственными заниматься совершенно не хотелось: скукотища. Дали голубчикам свободы, дали им Указы, – чего еще народу нужно? Даже Инструкции дали, уж чего больше? Работай не хочу.

Оборону укрепить, – укрепили: заборы, частоколы, тыны, – все как могли подправили, залатали, дырья позатыкали тряпками, ветошью, у кого что. Враг не пройдет, разве что через Екиманское болото, дак на то оно и болото, чтоб не пройти. Кто ж в своем уме через болото сунется?

Кохинорскую слободу сначала думали от города особым забором отгородить, чтоб они к нам не совались, но потом еще раз подумали и постановили: не-а, ни пяди земли не отдадим.

Неделю заседали, решали вопрос: ежели вступим в вооруженный конфликт с иноземным государством, да и победим, – а есть ли оно где, про то неведомо, – какой ясак брать с побежденных голубчиков: каждодневный, али понедельный, али, может, ежеквартальный?

Високосный год, ясное дело, отменили на веки вечные.

Особо указали, чтобы чародеям, ворожеям, зелейникам, обаянникам, кудесникам, сновидцам, звездочетам, ведунам, лихим бабам, и тем, кто чакры открывает-закрывает, – ни-ни, ни Боженька мой, ни в коем разе не заниматься волхованием в частном порядке. Всем колдунам, а особо, – облакопрогонникам, – считаться государевыми людьми и всегда спать в одежде в ожидании срочного вызова.

Титло тестю длинное, парадное разработали: в казенных бумагах велено стало называть его: Кудеяр-паша, Генеральный Санитар и Народный Любимец, жизнь, здоровье, сила, Теофраст Бомбаст Парацельс-и-Мария-и-Санчес-и-Хименес Вольфганг Амадей Авиценна Хеопс фон Гугенгейм.

Тетеря захотел называться Петрович-сан, Министр Транспорта и Нефтедобывающей и Нефтеперерабатывающей Промышленности. А что это значит, а это значит, что он воду пинзин с-под земли велел ведрами да ушатами всю повычерпать да в подвал перетаскать. А вода красивая, ничего не скажешь, поверху словно радугой отливает. Но на вкус поганая, да и запах не очень. И над всей тягловой силой, над всеми перерожденцами он Главный.

А Оленька с Февронией никак называться не захотели, а только нарядов себе навертели, чтобы каждый раз в новом платье на публичные казни ездить: на колесование, али усекновение языка, али еще что.

Скушно.

– …Дак папа обижаются, говорят, ты морду воротишь. Бенедикт! Ты морду-то не вороти!

– Пошла вон. Я читаю.

Бенедикт подождал, пока вся Оленька, целиком, без остатка, выйдет в широкие двери. Сбила с мысли, сволочь.



– Я смотрю, ты от меня морду воротишь, – сказал тесть.

– Глупости.

– А ведь мы друзья навек. Клятва дадена.

– М-м.

– Куда ты, туда и я. От книги-то оторвись!

– Ну что, что?

Семья сидела за столом, ела канареек-гриль и смотрела на Бенедикта с неудовольствием, – все, даже Петрович-сан. Дети, Пузырь и Конкордия, ползали под столом, скребли пол когтями.

– Перестановки я задумал во властных структурах, мил-человек.

– Да на здоровьичко.

– Двигатель внутреннего сгорания мы тут с Петровичем задумали спроворить. Пинзин есть, искру я глазами буду, остальное – в рабочем порядке.

– Бог в помощь. Я тут при чем?

– Консолидация нужна небольшая, – ввинтился Петрович-сан.

– У меня нету.

– Эть!.. Подмога, подмога нужна!

– Главного Истопника извести желаю, – сказал тесть.

Бенедикт подумал, что ослышался, заложил книгу пальцем, вытянул шею.

– Куда извести?