Кто убил Оливию Коллинз?

Я взяла одну из рубашек и повесила ее на веревку, а она стояла и в удивлении смотрела на меня.

— Мэтт сегодня дома?

— Угу.

Прозвучало это многозначительно, словно она хотела от него избавиться. Что ж, это я понимала.

— Вот здорово. Очень много он работает, правда?

Она взяла полотенце и принялась расправлять его, двигаясь вдоль веревки в противоположную от меня сторону. Кивнула. Вот и вся благодарность мужу, который всем ее обеспечивает.

— Тебе так повезло с мужиком, Крисси. Думаю, многие готовы на убийство, лишь бы оказаться на твоем месте.

Она подозрительно посмотрела на меня. Я рассмеялась.

— Ну, нет, не я. Оставь себе. Господи, ну какая из меня разлучница!

— В этом я не сомневалась, Оливия.

Она улыбнулась. Боже мой, какая самоуверенность. Она могла изменять Мэтту сколько угодно, но он-то после нее и не посмотрит ни на кого.

— Я просто надеюсь, что ты его ценишь. Иногда тем, кто рано женится, приходится трудно. Некоторым кажется, что угодили в клетку. Все же, поверь моему опыту, там, где нас нет, не обязательно так уж хорошо.

Я вытащила из корзины еще одну майку, теперь уже ее.

— Слушай, в самом деле, я и сама прекрасно справлюсь, — сказала она, чуточку нервно. — Не стоит.

— А, да мне просто хочется пообщаться. Мы так редко видимся тут у нас, в Долине.

— Угу.

Я расправила складки на шелковом жилете.

— Ты ведь, кажется, с Роном встречаешься?

— Что?

Ее рука застыла на полпути к корзине.

Я пожала плечами, как будто не сказала ничего особенного.

— Не понимаю, о чем это ты, — сказала она.

Я подняла брови.

— А мне кажется, что понимаешь.

Она сузила глаза и посмотрела на меня как на нечто гадкое, внезапно обнаружившееся на подошве.

— Я не в том смысле, что это меня как-то касается или что я против. Просто, думаю, тебе лучше быть в курсе, что я это заметила. А если я заметила, могли заметить и другие.

Крисси так резко развернулась к своему дому, что сбила ногой и перевернула корзину. Она вскрикнула, присела на корточки и схватилась за мокрые тряпки, лицо и шея густо покраснели.

Когда она встала, ее выражение лица стало другим. Первый шок миновал, и она превратилась в загнанную в угол крысу. А их поведение всем известно.

— Ты что, угрожаешь мне, Оливия? Предупреждаю, на всякий случай, — это здесь, в Долине, мы все такие белые и пушистые, но выросла-то я совсем в другом месте, где за базар и ответить можно.

Я затрясла головой в изумлении.

— Да что ты, Крисси. Подумай сама, я ведь тебя предупреждаю по-дружески, ты пойми.

Она продолжала сверлить меня взглядом, видимо, до нее наконец начало доходить, что она меня недооценивала.

Я продолжала излучать спокойствие и дружелюбие.

— Научись не совать свой нос в чужие дела, а то как бы не пожалеть потом, — выговорила она и повернулась ко мне спиной.

Только в этот момент я поняла, что это я ее недооценивала.






Эмма




Эмма любила свою квартиру.

Еще в тот самый день, когда они с Грэмом пришли ее смотреть, она решила для себя, что если они разойдутся, то квартира останется за ней.

Вот и напророчила.

Грэм устроил скандал, когда она его послала. Ведь это он первый узнал об этой квартире с видом на гавань, когда ее еще не выставили на продажу. Он зарабатывал больше, чем она, и мог легко выкупить ее долю ипотеки.

Но у нее были аргументы посильнее: во-первых, это ее родители одолжили им денег на первый взнос при покупке, а во-вторых, это она застала его в постели с другой.

Эмме не очень хотелось вовлекать своих родственников, но она знала, что Грэм панически боится ее отца. А ее папа очень-очень не любил, когда обижают его дочь.

— Тебе придется поговорить с моим отцом, договориться, как отдать ему деньги, — сказала она тогда. — Не забудь рассказать, почему мы расстаемся.

Этого оказалось вполне достаточно.

Грэм забрал остатки своего барахла в конце той же недели. Вызванные ею грузчики вынесли матрас, пока он тщательно складывал свои трусы (от этого она и раньше была не в восторге), причитая о том, что придется менять имена на счетах.

Оно того стоило, подумала Эмма, намазывая тост маслом, глядя на покачивающиеся в гавани яхты и отблески первых солнечных лучей просыпающегося дня на воде.

Может быть, когда-нибудь найдется кто-то, от кого ей захочется родить детей и сменить шестой этаж и лифт, в который не влезет ни одна коляска, на лужайку и садик. Когда-нибудь. Но не сейчас.

Дожевывая тост, Эмма придвинула поближе к окну зеркало и косметичку. Она предпочитала готовиться к выходу на улицу при ярком свете.

Если при таком освещении шрам незаметен, при любом другом его уж точно не разглядят.

Грэм допустил чудовищную гнусность, попытавшись оправдать свои похождения тем, что после нападения она полностью ушла в себя. Самый отвратительный и жестокий перевод стрелок на жертву. Хорошо, что это вылезло наружу, пока не стало слишком поздно, пока они не успели пожениться и связать себя узами, разорвать которые уже сложнее.

Эмма действительно получила психологическую травму. У нее ушли месяцы на то, чтобы пережить случившееся, она и до сих пор еще не вполне восстановилась.

Тогда ей казалось, что она умрет. Да, действительно, она была сама не своя.

Однако это не оправдывало измену Грэма.

Глядя в зеркало, она провела пальцем вдоль серповидного шрама, который начинался на щеке и тянулся вниз на шею.

Порывшись в косметичке, она извлекла крем-основу. Начнем с нее, потом маскирующий крем, потом тональный крем, затем слой пудры.

Было восемь утра. Фрэнк собирался заехать за ней в девять.

Времени только-только.





*




Эмма ничего не могла с собой поделать. Когда Фрэнк сидел за рулем, она постоянно держалась одной рукой за ручку на двери, а второй упиралась в переднюю панель. Нога рефлекторно искала несуществующую педаль тормоза. Он, видимо, ничего не замечал, полностью сосредоточившись на вождении. Водил он так, будто и он сам, и все его пассажиры бессмертны. Фрэнк многократно объяснял ей, что да, ездит он быстро, но очень аккуратно. Он проходил курсы для продвинутых водителей. Она пыталась возражать, что есть еще и другие участники движения, от которых неизвестно чего можно ожидать, и что у нее нет никакого желания проверять эффективность его маневров, если попадется кто-то не столь аккуратный, однако он пропускал эти возражения мимо ушей.

Даже в салоне его «опеля-вектра», когда они неслись по загородному шоссе, было шумно. Снаружи он, наверное, ревел как самолет.

В ходе этой самоубийственной гонки он рассказал ей о вчерашнем неофициальном патологоанатомическом отчете Амиры Лунд. Пока оставалось неясным, какое значение новая информация имеет для их дела.

Утром они ненадолго заехали в участок и доложились начальнице, которая разрешила им продолжать опрос жителей Долины, пока остальные раскапывают подробности жизни Оливии Коллинз, и решила пока не открывать официальное дело об убийстве.

— Надо не забыть изобразить удивление и благодарность, когда Бог даст свое официальное заключение, — сказала Эмма, вжимая в пол невидимую педаль тормоза, когда Фрэнк заложил очередной безумный вираж.

Фрэнк искоса удивленно взглянул на нее.

— А ты быстро схватываешь, — сказал он. — Откуда ты знаешь, что мы прозвали его Богом?

— Ни ты, ни Амира Лунд не особенно религиозны, но то и дело поминаете Бога, когда доктор Хендрикс дежурный патологоанатом. Не нужно быть гением.

— А ты знаешь, как его имя?

— Нет.