Кровь за кровь

Эсэсовцы, скорее всего, уже нашли кимоно и разослали вооружённых солдат по всему саду. Лука должен действовать быстрее. Он подобрался достаточно близко. Понадобится всего секунда, чтобы выскочить из укрытия и вырубить Адель.

Лука уже напряг все мышцы, готовясь к рывку, когда произошло невероятное.

Адель Вольф превратилась… в не-Адель.

Её светлые шелковистые волосы стали менять цвет, от корня и ниже, пока не стали полностью чёрными. Голубизна исчезла из глаз, радужка стала такой тёмной, что почти сливалась со зрачком. Даже форма лица изменилась – из вытянутой и овальной, как у Адель, став типично японской.

Если бы Лука собственными глазами не видел перевоплощение, то сказал бы, что такое невозможно. Даже сейчас, увидев, он всё равно не мог поверить. Может, он упал и ударился головой, когда искал потерянную спичку? И всё это – какая-то странная фантазия о мести, а сам Лука валяется без сознания на гравии садовой дорожки, пока Адель счастливо танцует в объятиях фюрера.

Такой вариант был бы гораздо логичней.

Но нет. Всё слишком реально. Всего в нескольких метрах прозвучали громкие приказы на немецком. Не-Адель закинула рюкзак за спину и двинулась в противоположную от Луки сторону.

Операция «Спасти шкуру и вернуть доброе имя» приняла неожиданный поворот.

Что ему теперь делать? Бежать за этой японкой и втолковывать членам СС, что она сменила тело? Оставаться здесь и надеяться, что они поверят бредовой истории, не попытавшись под пытками вытянуть из него более приглядную правду? С тем же успехом Лука мог сам достать Люгер. Сэкономить солдатам пулю. Избавить себя от мира, полного боли.

Крики телохранителей фюрера резанули по ушам, когда они подошли ближе. Дважды Победоносный – мальчик с плакатов об истинных арийцах, герой Третьего рейха – поднялся, взгляд его заострился, провожая исчезающую фигуру не-Адель. Он сосредоточился на скрывающей её темноте и побежал.





Глава 2




Второй раз за этот месяц Феликс Вольф очнулся с головной болью. Не с тяжестью, какая порой приходит после долгого сна, а с раскалывающей болью, которая мучает, когда сестра-близнец вырубает тебя ударом пистолета. Феликсу такие страдания становились слишком знакомы.

Перед его глазами маячил пружинный блок матраса – нижняя часть кровати. Перекатиться в сторону оказалось невыполнимой задачей – Адель связала ему руки за спиной скрученными полосами простыни. То же она сделала и с ногами, явно пытаясь не дать брату освободиться и разрушить планы на вечер.

Ноги Феликса ударили по спинке кровати, когда он переворачивался на бок. На пол упало что-то серебряное – карманные часы Мартина. Они лежали теперь, раскрывшись, треснутым циферблатом к верху. За ними виднелись гостевые пустые покои Императорского дворца, омытые мерцающим светом экрана телевизора. Сестра ушла. Отправилась на Бал Победителя завершать свою миссию во благо Сопротивления: убивать сильнейшего человека мира сего.

Адель всегда шла против правил: таскала сахар из семейных запасов, читала статьи из «Мотор Шау», часами сидя с фонариком после того, как все ложились спать, и под именем Феликса выступала на мотогонках, куда берут только парней. С возрастом у Феликса накопилось множество секретов сестры, от больших до самых маленьких. Они – в конце концов – были командой. Неважно, что во многом отличались: парень и девушка, домосед и искательница приключений. Они Вольфы. В их крови есть железо, и оно связывает их вместе.

Но на этот раз в своих приключениях сестра зашла слишком далеко. На этот раз секрет оказался слишком большим. Никто не сможет убить фюрера Третьего рейха и уйти безнаказанным. Если Адель исполнит свой план, вся семья Вольфов за это поплатится.

Было десять минут седьмого, если верить тонким стрелкам карманных часов Мартина. Бал Победителя только начался. У Феликса ещё есть время, чтобы остановить это безумие.

Приглушённая брань Феликса врезалась в кляп, когда он повернул тело ещё на девяносто градусов, ударившись связанными руками по пружинам матраса. Там почти дюжина острых металлических кончиков. Хоть один из них должен был…

Увы. Загнутые концы пружин были слишком малы, чтобы их поймать требовалась точность, которой Феликс – уткнувшийся носом в пол, с раскалывающейся от боли головой – сейчас не обладал. Он не оставлял попыток, вновь и вновь ударяя онемевшими руками по пружинному дну кровати.

Часы покойного брата продолжали тикать. Они показывали пять минут девятого, когда Феликсу всё же удалось зацепить хлопок за заострённый изгиб пружины матраса. В десять минут девятого первая полоса простыни начала рваться. В двенадцать минут с верёвками было покончено. Руки Феликса упали по бокам от тела, на запястьях темнели полосы насыщенного фиолетового оттенка.

Что теперь? Во-первых, нужно избавиться от этого дурацкого кляпа. Язык Феликса стал бескрайней потрескавшейся пустыней, казалось, слишком большой для его рта.

Феликс с трудом выполз из-под кровати. Всех оттенков чёрного, белого и серого, кадры Бала Победителя зачаровывали объятую сумерками комнату. Там, на экране, была его сестра, её зубы обнажились в улыбке, когда Адель приняла приглашение фюрера на танец.

Они принялись кружить, подчиняясь беззвучному мотиву (регулятор громкости на телевизоре был вывернут на минимум). Феликс не отрывал взгляда от экрана, пока сидел и развязывал три отдельных стяжки на ногах.

Когда-то Феликс считал, будто умеет читать мысли сестры – их эмоции гудели в унисон, и он часто знал заранее, что она собирается сказать. Но если их связь была так сильна, почему Феликс только неделю назад узнал, что Адель считает их мир несправедливым? И – рискуя всем, что им дорого – она присоединилась к Сопротивлению, собираясь это исправить?

Не делай этого, Ада. Не надо. Пожалуйста, нет. Феликс надеялся, что между ними осталась хоть какая-то видимость связи. Что его мольбы не просто бессмысленно разобьются об экран телевизора.

Адель застыла в объятиях Гитлера. Её губы двигались, лицо скривилось в выражении, которое Феликс никогда раньше не замечал у сестры: отвращение столь сильное, что поражало каждую чёрточку.

Он множество раз оказывался свидетелем гнева Адель – чувствовал его пульсацию в собственных венах. В третьем классе начальной школы, когда одноклассник попытался её поцеловать, Адель так сильно ударила его в живот, что мальчишка украсил школьную лужайку недавно съеденным обедом. После аварии Мартина, когда родители запретили близнецам участвовать в гонках, лицо сестры вспыхнуло ярче флага Рейха.

Но эта… эмоция – нечто новое. Ярость, которую Феликс не мог понять, а тем более почувствовать. Она читалась не только в лице Адель. Она протекала во всём её естестве: в руке, которая нырнула в складки пояса-оби; в ладони, вытащившей пистолет и наставившей его на фюрера. В пальце, нажавшем на курок.

Карманные часы Мартина всё так же отсчитывали секунды, их шестерёнки скрежетали в тишине комнаты. Тик, так, тик, так – фюрер обрушивается на пол. Тик, так, тик – кровь расползается по груди Гитлера, просачивается сквозь ткань и преображается в точки на экране телевизора.

Репортаж прервался, сменившись помехами.

Феликс уронил руки, отпуская стянутый на коленях узел. Он подобрал часы Мартина и захлопнул крышку, даже не посмотрев на время. Неважно, который сейчас час. Уже слишком поздно.

Останавливать больше нечего.

Из комнаты Адель был виден бальный зал. Он был далёким зданием с медно-красной крышей, но, складывая часы в нагрудный карман формы Гитлерюгенд, Феликс по-прежнему слышал выстрелы. За ними последовали крики, вновь перемежающиеся стрельбой.

Феликс пытался не думать, что означает каждый выстрел. Пытался не представлять, как тело сестры падает рядом с трупом Гитлера, и кровь смешивается с алым узором её кимоно. Не видеть рядом с могилой Мартина её могилу.


О чём он только думает? У Адель вообще не будет могилы. Не после того, что она совершила. Ни у кого из Вольфов не будет. С этого самого мгновения судьба семьи Вольф предрешена: она будет стёрта с лица земли. Все упоминания о том, что они когда-либо существовали, будут сожжены членами СС. Забыты ныне и во веки веков. Аминь.

И Феликс ничего – ничего – не мог сделать, чтобы их спасти.

Он может остаться здесь. Эту комнату СС обыщут в первую очередь. Если они найдут его…

Феликс рванул связывающую ноги ткань, но чем быстрее он старался избавиться от узла, тем сильнее тот запутывался – двойной, тройной, десятерной. Он вновь подполз к пружинам, зацепил первый перекрученный кусок ткани за изогнутый конец металла и принялся пилить.

Одна полоса сдалась.

Выстрелы стихли. Экран телевизора всё так же гудел электрическим шумом.

С двумя полосами покончено.

Он слышит приближающиеся шаги или стук своего сердца?

Едва третья скрученная полоса простыни отпустила ноги Феликса, как дверь распахнулась.

Значит, всё же шаги. На пороге стояли трое мужчин. Все одеты в строгую чёрную форму СС. У всех стволы Люгеров направлены прямо ему в лицо.

Феликс поднял руки над головой. Он весьма хорошо ощутил собственные эмоции: страх, разнёсшийся теплом мочи на промежности; шок, дрожащий под ногтями на кончиках пальцев.

Лидер группы нахмурился. Взгляд его серых глаз прочёсывал комнату, пытаясь разобраться в значении истерзанных простыней, мерцающего телевизора и парня, сидящего посреди всего этого.

– Взять его! – рявкнул он солдату слева, потом повернулся к правому. – Обыскать комнату.

Первый мужчина вздёрнул Феликса на ноги, опять сковывая ему руки за спиной. Второй – упитанный солдат с соломенными волосами и носом картошкой – держал Люгер наготове, проверяя самые очевидные места укрытий: под кроватью, за шторами.

Они всё ещё ищут Адель. Облегчение… Феликс не должен был ощущать, как оно мчится вниз по горлу, прорубая новые дорожки в его сердце. Но это чувство было с ним, давало надежду, что каким-то образом – в мешанине выстрелов и криков – сестре удалось сбежать.

– Её здесь нет, штандартенфюрер Баш, – объявил второй солдат из уборной, завершив осмотр.

Баш, казалось, не был удивлён или раздосадован новостями. Он выудил из кармана девственно-белый платок и кашлянул в него. Одиночно, сухо.

– Нет, – сказал он, когда прочистил горло. – И не могло быть. Вы сами видели, как в зале она выскочила из окна. Девчонка подготовилась.

Нос Картошкой вернулся в комнату, составляя список увиденного.

– Одежда, телефон, кисти для макияжа… не похоже, чтобы она оставила что-нибудь полезное.

– Ах да, – Баш обернулся. В свете телевизора мелькнула эмблема Адамовой головы[1] на фуражке военного: треснутый череп, перекрещенные кости, хитрая ухмылка. В глазах под козырьком была схожая смесь смерти и торжества, когда мужчина обратил их на Феликса. – Я бы не был так в этом уверен.





Глава 3




Если соблюдены все условия – в ясный прохладный день, на равнинной, не заросшей деревьями местности, – звук обычного пистолетного выстрела может разнестись на несколько километров. Звуковая волна от выпущенной Яэль пули разлетелась намного дальше. За долю секунды прорываясь сквозь кабели и радиоволны из Токио в Германию/Лондон/Рим/Каир/повсюду, где имелся включенный телевизор.

Мир услышал его. Люди всех национальностей, цветов и религий… арийские матери и отцы с выводками блондинистых детишек, лысеющий кальянщик в Каире, прыщавый подросток в Риме. Многие смотрели на экран – распахнутые рты, ошеломлённые глаза – и пытались осознать, что произошло. Другие понимали. Это был сигнал, которого все ждали.

Одна из них, кудрявая полька по имени Хенрика, даже улыбнулась телевизору, прошептав: «Моя девочка», – а потом встала и приступила к работе.

Многие годы подвал пивной Хенрики был нервным центром Сопротивления: передача сообщений между ячейками, оценка готовности каждой территории, обеспечение приюта для агентов и безопасного места для генерала Эрвина Райнигера и других мятежных офицеров из национал-социалистов для обсуждения военных операций.

Между старыми энциклопедиями с потрескавшимися корешками стояла пара радиоприёмников, ожидающих сообщений со всех концов гибнущего Рейха. Каждый приёмник был оборудован «Энигмой», призванной защищать радиочастоту разговоров Сопротивления от посторонних ушей путем шифрования исходящих сообщений и расшифровки ответов. Годами эти аппараты стояли в безмолвии. Теперь с них смели пыль, подключили и настроили. Четыре агента Сопротивления сидели рядом с приёмниками, их напряжение было физически ощутимо. Бригитта, единственная женщина в комнате, кроме Хенрики, выложила рядом с блокнотом не один, а целых два остро отточенных карандаша, приготовившись расшифровывать сообщения. Был и третий, воткнутый в пучок её медовых волос. Йохан уже успел надеть наушники. Райнхард и Каспер рассматривали карту подконтрольного Оси мира, делая ставки, какая территория освободится первой.

Выбор был огромным. Континенты были усеяны закодированными кнопками оперативников и полков Вермахта, границы власти Третьего рейха были отмечены ярко-красным. Цвет поглотил Европу, пробрался в Азию, запятнал пески Северной Африки.

У Сопротивления было двадцать четыре часа, чтобы это изменить.

Путч – полномасштабная военизированная оккупация Германии, включая аресты высших должностных лиц Рейха и установление нового руководства – должен был пройти быстро. Старое правительство национал-социалистов падёт, а его место займут люди Райнигера всего за одни сутки. В ином случае ведущие умы Национал-социалистической парии – Геринг, Гиммлер, Борман, Геббельс – оправятся от шока после убийства Гитлера, провозгласят нового фюрера и разрушат попытку Райнигера установить военное положение.

Путч не будет означать победу. Но он начнёт войну. Войну, какой мир не знал раньше, – сражения без границ, солдаты без униформ. Войну, которая разрушит кости Рейха изнутри подобно раковой опухоли.

Хенрика смотрела на красную область карты, охваченная водоворотом мыслей о том, что вероятно/возможно/определённо случится, когда…

– Что происходит? – девичий голос прозвучал бы повелительно, не будь он заглушён парой сантиметров крепкой стали. – Кто-то стрелял?

Хенрика посмотрела на дверь. Когда-то она вела в кладовку, где были составлены шкафы с картотекой, метла, лампа с цепочкой и жила пара-тройка пауков. Теперь – с помощью недавно установленной укреплённой двери – в ней ютилась настоящая Адель Вольф (и, возможно, всё та же пара-тройка пауков).