Королевы Иннис Лира

– Вы очень уязвимы, ваше величество.

– Думаю, это не так, – улыбнулся король. Он зачехлил шпагу и поднял упавшее письмо.

– Зачем выходить в одиночку? Я уже собирался возвращаться. – Бан скрестил руки на груди. Он был обнажен и покрыт магическими царапинами, нарисованными грязью.

– Я редко когда нуждаюсь в одиночестве, а сегодняшний вечер идеально подходит для этого, – произнес Моримарос. Он в легком смущении провел рукой по стриженым волосам. – И я хотел бы поговорить с тобой наедине на конкретную тему, касающуюся этого письма. – Король размахивал им, и Лис Бан мог видеть голубой воск печати Лира, цеплявшийся за край бумаги.

Его кожа похолодела от ужаса, но Бан кивнул, поскольку это был его долг перед королем, его командиром, и не важно, что еще могло случиться с каждым из них.

Лис шагнул в воду и нырнул, позволяя воде объять все его тело. Он не чувствовал ни умиротворения, ни прохладного покоя, когда вода смыла грязь, пощекотала спину и колени. Нет, Лис Бан ощущал лишь рев подавленных воспоминаний: сжатые кулаки и пренебрежительные слова; отвесные пики, бьющиеся волны и вой, мощный ветер, мучительный сладкий смех и черные глаза с короткими, завитыми ресницами; крошечные радужные жучки.

Бан, незаконнорожденный Эрригал, очищал кожу и крутился волчком – раз, два, три. Затем встал, вытер лицо, выплюнул воду и потряс головой, как собака.

Когда Лис Бан поднялся, он подумал о своем ареморском имени, которое приобрел, пытаясь вернуть себя к центру.

Лис. Лис Бан.

Его глаза открылись, и Лис увидел, что Моримарос протягивает ему брюки. Бан пробормотал «спасибо» и надел их, затянул в талии и смахнул шерстяной рубашкой капли воды с лица, шеи, груди и рук.

– Сейчас, – сказал Моримарос, пожимая плечами, – у меня есть вино на сгибе этого корня. Читай письмо.

Бан последовал за королем, напоминая самому себе, что ему здесь доверяют. Лис Бан был даже удостоен большого венца Аремории. Чего бы ни хотел Лир, но Лис хотел напасть на него со стороны Моримароса. Мужчины сели вместе.

Моримарос передал письмо и откупорил зубами коричневую стеклянную бутылку вина. Текст был грубо нацарапан на пергаменте. Бан прочитал:

«Достопочтенному королю Аремории Моримаросу,

Мы, Иннис Лир, приглашаем Вас присоединиться к нам в нашей Летней резиденции для редкого небесного события. Полуденный суд начнется примерно через две недели после написания этого текста, в полнолуние, после полного восхода Трона, чтобы отметить восхождение Королев осени. Будут присутствовать величайшие личности нашего острова, и мы с нетерпением ждем Вас, чтобы представить нашей младшей – той самой девушке, с которой Вы переписывались последние месяцы и которая, как я надеюсь, пребывает в Вашем сердце. Нам не терпится познакомить дочерей с их звездными путями, и знайте, что Ваше присутствие поможет нам достойно осуществить это желание.

С благословением звезд в наших словах,

Лир»

Бан сумел спокойно прочитать это письмо, несмотря на то, что оно затрагивало имя Элии Лир. Он перечитал документ, и Моримарос помахал перед Лисом Баном бутылкой.

Бан, томимый жаждой сжечь память, долго пил. Вино было сладким и свежим, его было очень легко пить, в отличие от эля или вина Иннис Лира. Даже сейчас Лиса Бана охватывала тоска, тянувшая вернуться, чтобы снова прикоснуться к железной магии Эрригала, чтобы все исправить и показать отцу и королю, кем он стал. Доверенное лицо короля, известный солдат и шпион. Важный. Необходимый. Заслуженный.

Желанный.

– Вы были с ней знакомы? – спросил Моримарос, прерывая разрозненные мысли Бана.

– С самой младшей принцессой? – Бан избегал называть ее имя, в отличие от короля.

– Элия, – продолжил Моримарос. – Она – служитель звезд, как мы слышали, и предпочитает это звание своему имени. Я однажды видел ее, уже давно. Когда ее мать умерла, я ездил в Иннис Лир на церемонию, продолжавшуюся в течение года. Принцессе Элии было тогда всего девять. Я первый раз оказался в другой стране, выступая от Аремории, хотя мой отец, разумеется, еще был жив. Мне было двадцать.

Моримарос отхлебнул вина. Лис Бан изучал короля, стараясь не вспоминать, как он разговаривал с Элией, прикасаясь к ее пальцам. Моримарос был сильным человеком, холеным и красивым и одним из тех действительно хороших людей, каких когда-либо знал Бан. Элия заслужила такого мужа, однако Лис Бан не мог представить, что она может жить здесь, в Аремории, вдали от вьющихся островных деревьев, суровых болот и неба, полного звезд.

Бан покачал головой. Он подумал об Элии, хотя и пытался забыть о ней еще задолго до того, как стал Лисом. Думал о смуглой глади ее щеки, ее черных, как воды, глазах, о медных проблесках в облаке темно-коричневых кудрей. О ее теплом рте и страстных молодых руках, о смехе, о радости, с какой она влилась во впадину дерева, шепча дубам, корням, воробьям, червям и бабочкам. Больше всего Лис Бан думал о ней, когда был один во вражеских лагерях, или смывал кровь с клинка, или во время тесных и вонючих дней в тайниках, которые ему создавали корни. Она фактически спасала его, сохраняла его спокойствие, поддерживала Бана в здравом уме. Его воспоминания о ней помогли Лису остаться в живых.

– Вы были с ней знакомы? – спросил еще раз Моримарос.

– Совсем чуть-чуть, сэр, – ответил Бан.

И все же полнее, чем с кем-либо в своей жизни. Когда-то эта девушка знала его лучше всех, но Бан не знал, каков был бы ее ответ, задай ей кто-то этот вопрос сегодня. В эти пять одиноких, проклятых лет она не писала ему, и Лис Бан ничего не посылал ей, ни слова на крыльях ареморских птиц. Что нового она может услышать от незаконнорожденного? Тем более сейчас, когда они выросли.

Король сказал:

– Я уезжаю на следующей неделе в плавание вокруг южного мыса к Летней резиденции.

Бан рассеянно кивнул, уставившись на грязь вокруг пальцев ног.

– Возвращайся в Иннис Лир со мной, мой Лис.

Лис кивнул головой. «Да», – подумал он, удивившись своей злости.

Король Моримарос смотрел ясными голубыми глазами на Лиса Бана. Его рот был расслаблен, ничего не демонстрируя – особое умение этого короля. Он мог надеть маску, держа в тайне свое истинное мнение и сердце.

Дом.

– Я… Я не был бы хорошей опорой, ваше величество.

– Бан, теперь зови меня Марс. Можно и Нованос.

– Когда мы обсуждаем Лира, это сильно напоминает мне о моем настоящем месте, сэр.


Моримарос поморщился:

– Твое место рядом со мной, Бан, куда бы я тебя ни отправил, хотя я знаю, что старый король думает о тебе. Его дочь того же поля ягода?

– Элия – добрая девушка, – ответил Бан. – Впрочем, не знаю, каким образом я смогу вам там помочь.

Король Аремории глотнул еще вина, а затем передал бутылку Бану. Лис почувствовал у короля в голосе затаенные честолюбивые нотки, когда тот произнес: «Бан Эрригал, Лис из Аремории, у меня есть для тебя игра».





Элия




Самая младшая дочь Лира бросилась на склон горы, хватая ртом достаточно холодный воздух, способный рассечь ей горло. Она прикрепила тяжелую кожаную сумку повыше на плечо и взяла путь покруче, чтобы прийти вовремя. Девушка резала пальцы о грубую желтую траву, ее ботинки скользили по выступающему известняку. Она споткнулась, задрала юбки повыше и затем взобралась на широкую вершину – наконец-то достигла цели.

Элия Лир лежала, перекатившись на спину, и счастливо вздыхала, несмотря на простуженное горло и грязь под ногтями. Вверху небо, окантованное нежными розовыми облаками и синими силуэтами гор, убаюкивающими эти пустоши, переместилось в сторону ночи. Она вздрогнула и прижала руки к груди. На севере Иннис Лира даже лето веяло морозным воздухом.

Впрочем, одиночество и близость к небу, которого она надеялась достигнуть, были для Элии величайшим блаженством. Здесь в тихом, великолепном разговоре присутствовали только ее дух и звезды.

Звезды никогда не заставляли Элию почувствовать себя злой, виноватой или несчастной. Звезды плясали именно там, где и должны. Звезды ни о чем ее не просили.

Элия взглянула на фиолетовое небо. Отсюда она ясно видела западный горизонт, где в любой момент могла появиться Звезда первых птиц и повиснуть, как бриллиант, на вершине Горы зубов.

Золотую пустошь будто смело, и она спустилась прочь от пиков и долин, омраченных выступающими валунами, похожими на упавшие куски луны. Ветер рыскал по воздуху, нашептывая песню с северо-западного края гор, направляясь на юг в сторону отдаленного Белого леса и на восток в направлении соленых вод канала. Принцесса здесь чувствовала себя брошенной, но темные долины скрывали дороги и небольшие скопления домов. Это было место, где жили семьи тех, кто заботился об овцах и козах, пасущихся на этой земле. Некоторые из них могли видеть веснушчатые холмы с серым и белым.

Если бы Элия посмотрела на юг, то смогла бы увидеть цепляющуюся к известковому выступу звездную башню, построенную для военных целей много веков назад старым лордом, еще до того, как остров был объединен. Первый король Лир конфисковал башню для звездных жрецов, открыл укрепленные стены и оставил их рушиться, но с юга Лир с помощью драгоценного дерева и сланца сделал башню выше, и с тех пор это стало идеальной позицией для создания точных звездных диаграмм и чтения знаков на каждой точке горизонта. Элия жила и училась там с прошлого года, когда ей исполнилось девятнадцать. Каждое утро она ставила звездные точки на лоб, чтобы доказать свои навыки в качестве жрицы и пророчицы, она еще не считала себя мастером, но надеялась, что в один из дней сможет так сказать о себе.

Этим утром знаки были туманны, как это часто бывало. Элия большую часть времени проводила, расчесывая спутанные, растрепанные ветром кудри. Ее компаньонка, Аифа, заботливо оборачивала вуаль или шарф вокруг волос Элии либо просила использовать ленты или по крайней мере заплетать косы, чтобы держать волосы вместе, как и подобает принцессе, не говоря уже о пророчице. Элия предпочитала оставлять волосы распущенными, ухаживая за ними только с помощью бергамотового масла из Третьего королевства и иногда используя несколько украшений. Эта особенность контрастировала с привычками ее сестер, ведь никто из них не покинул бы своей спальни без завершенных и совершенных нарядов.

Аифа постоянно огорчалась – дескать, Элия совершала ошибку, не задумываясь о привычках родных сестер. Как и отец компаньонки, которого справедливо называли Дураком, женщина всегда затевала спор, таким образом поддерживая семейную традицию. Этого было достаточно, чтобы Элия была благодарна за эти похищенные моменты одиночества.

Сидя, принцесса положила кожаный мешок на колени и развязала ремешок. Элия вытащила сложенную деревянную раму и рулон пергамента – отметить на диаграмме процесс появления звезд.

Девушка держала пари с мужчинами из донбудханских казарм, что сегодня ночью Звезда Первых Птиц наконец-то переместится в состояние сияния над далекой вершиной. Данна, звездный жрец и ее наставник, не согласился с девушкой, когда она рассказала ему об этом. Поэтому-то он наблюдал с крыши звездной башни, как Элия поднималась сюда, все выше и выше, чтобы увидеть первой. Победа играла для нее куда большую роль, чем просто горстка монет, на которую она сделала ставку.

Ох как шокировало бы ее отца такое пари.

На мгновение девушке захотелось, чтобы он был здесь, с ней.

На лице Элии снова появилась улыбка, когда она представила, что преобразовывает эту историю в форму, приемлемую для Лира. Предполагая, что она выиграла, конечно. Если бы девушка проиграла, она бы никогда не призналась в этом отцу.

Младшая принцесса была любима покойной матерью, будучи маленькой, приятно полной, чьи кожа, глаза, волосы, свивающиеся в восторженные локоны, имели приятный коричневый цвет. Отец Элии был высоким и бледным, как известняк, с самыми что ни на есть прямыми каштановыми волосами. То, чего жене не хватало в его внешности, она получила в обмен на воззвание к звездам.

Лир сказал бы: «Звезда Первых Птиц ярче других звезд, и она, в отличие от любой другой, движется. Все из-за ее фиксированного узора, но пока что вместе с пятью ее сестрами. Звезда Птиц пролетает через все остальное, влияя на формы и созвездия. Когда ты родилась, моя звезда, Первая и Третья птичьи звезды увенчали твой Калпурлагх».

Элия сердцем чувствовала картину своей диаграммы рождения и гениальную звезду в ее центре – Калпурлагх, ребенок-звезда, символизирующий храброе сердце и верность. Звезда Первой Птицы отличалась чистотой намерений, а Третья парила недалеко от корней Дерева червей, поэтому характерной чертой ее Звездного ребенка было отвлечение на святые мысли, так же как и на мысли о тлене. Отец Элии говорил, что влияние Червя в данном случае означало следующее: Элия всегда будет менять других или мир на тот, какой она не может видеть или предсказывать. Элия удивлялась, а если святые мощи или некоторые другие объекты труда Червя могут иметь другой ответ, но Лир отказался портить свидетельства своей королевской звезды такими вопросами, поэтому дочь не могла ничего возразить. Для него звезды были безупречны и не связаны со смертью, грязью, животным вожделением или инстинктом. Вся магия мира существовала прямо под звездами, и под ними же волшебство должно было оставаться.

«Бан мог знать, какое дерево спросить», – подумала Элия, а потом прикрыла губы пальцами, как будто произнесла это вслух. Имя Бана нужно было изгнать из ее сердца навсегда, как изгнали много лет назад его самого.

Предательство и томление закрутились в горле девушки. Все происходило против ее желания отказывать себе даже в воспоминаниях о Бане. Элия глубоко дышала и представляла, что ее чувства проявляются в дыхании, и это делало девушку холодной и спокойной, как звезда. Странной. Чистой. Отстраненной. Элия давно поняла – запретные страсти нужно держать в узде.

Однако Элиа являлась дочерью Лира, и всю ее семью обуревали нешуточные эмоции: Гэла, старшая принцесса, носила гнев и презрение, словно доспехи; Риган искусно манипулировала собственным сердцем, а также сердцами других людей; и король хранил горе и оставшуюся любовь внутри по жестким правилам, хотя они никогда до конца его не сдерживали. Элия, к несчастью, слишком легко влюблялась, как ребенок: в остров, в ее семью, в него, ветер, корни и звезды. Впрочем, любовь была грязной. Только звезды не менялись, и поэтому лучшим выходом было соответствовать желаниям отца – верности, силе, чистоте звездного света. Святая Иннис Лира, а не третья принцесса.

Девушка могла выдерживать тяжесть разочарованных взглядов Гэлы и ответ Риган, сочетающий лукавую издевку с учтивостью. Элия могла забыть тоску, заботы, но и любую радость и непреходящую скорбь из-за того, что ее сестры вообще о ней не заботились. Младшая принцесса могла вытерпеть бушующего Лира и успокоить его вместо того, чтобы набрасываться на отца, делая ему еще хуже, как Гэла и Риган. Изгоняя любую сильную эмоцию, рассеивая ее в солнечном свете, как туман с озера, Элия ничего не чувствовала, кроме отражения звезд.

«Там».

Элия прошептала про себя, моргая, и поймала блеск далекой Звезды Первых Птиц. Это было только световое мерцание, и девушка приостановила дыхание, чтобы сфокусировать взгляд, желая, чтобы ее сердце могло задрожать от этого прекрасного момента.

«Элия!»

Повернувшись на зов и посмотрев на крутую южную дорогу, Элия сначала не увидела ничего, кроме далекой стаи крошечных стрижей, мечущихся вблизи земли. Потом девушка различила, как ее компаньонка Аифа машет обеими руками, и всадник, склонившись над седлом, продвигается вперед к внутреннему двору звездной башни. Нагрудник в форме звезды поблескивал в вечернем свете. Всадник был в подпоясанном темно-синем гамбезоне, являвшемся знаком, что он – солдат короля. Из задней части седла торчали три флага: на одном был белый лебедь Лира, на другом – бордовая корона Бургуна, на третьем – обычное оранжевое пространство, принадлежащее королю Аремории.

Письма.

Элия прикоснулась рукой к неокрашенному вороту платья, месту чуть большему, чем ее сердце. Последнее письмо от отца находилось там, скрытое между швом и кожей. Оно прибыло позавчера; его текст не вызывал беспокойства, а содержал обычные глупости, какие он слал и слал. Тексты, преисполненные расчетами над его собственной звездной картой, сплетнями с Летней резиденции, раздражением от военных интересов первой дочери и насмешками над нравом своего второго зятя. На этот раз все же было какое-то явное отличие от прежних писем.

«Далат, моя дорогая», – нацарапал Лир своей легкой, небрежной рукой.

Это было имя матери Элии, которая умерла двенадцать лет назад, и этого оказалось достаточно, чтобы разбить сердце дочери.