Королевство

37




Из университета Карл присылал мне электронные письма и фотографии. Судя по всему, у него все было очень хорошо. Белозубая улыбка и друзья-студенты, как будто всю жизнь с ним знакомые. Приспосабливаться он умел всегда. Как говорила мама, «брось этого мальчишку в море, и он, не успев намокнуть, уже жабры себе отрастит». Я помню, что в конце того лета, когда он проводил время с одним милым отдыхающим – я к нему ревновал, – Карл выучил диалект Осло. А теперь в его письмах стали все чаще проскальзывать американские словечки – даже чаще, чем у папы. Как будто норвежский медленно, но верно выветривался. Может, он того и хотел. Все случившееся здесь он упаковывал слоями забвения и расстояния. Когда новый врач Стэнли Спинд узнал, что багажник я назвал «trunk», он рассказал мне кое-что о забвении:

– Из Западного Агдера, где я вырос, в Америку уезжали почти целыми деревнями. Кто-то возвращался. И оказывалось, что те, кто забыл норвежский, и о своей родине позабыли почти все. Словно воспоминания сохраняет язык.

В последующие дни я играл с мыслью выучить иностранный язык, больше никогда не говорить по-норвежски – проверить, поможет ли. Ведь теперь из Хукена доносились не только крики. Когда опускалась тишина, я слышал тихое бормотание, как будто там, внизу, беседовали мертвецы. Что-то задумывали. Плели жуткий заговор.

Карл писал, что ему не хватает денег. Он завалил пару экзаменов и остался без стипендии. Я послал ему денег. Все нормально – у меня была зарплата, минимум расходов, я даже кое-что скопил.

Через год выросла плата за обучение, и денег ему понадобилось больше. В ту зиму я привел в порядок комнату в закрывшейся мастерской, благодаря чему экономил еще на электричестве и бензине. Я пробовал сдать ферму, но безуспешно. Когда я предложил Унни перенести наши свидания в отель «Нотодден» – он был дешевле «Блаттрейна», – она спросила, не туго ли у меня с деньгами. Мы могли бы снимать номер в складчину, на чем она некоторое время настаивала. Я отказался, и в итоге мы и дальше встречались в «Блаттрейне», но во время следующего свидания Унни рассказала, что посмотрела счета: оказалось, зарплата у меня ниже, чем у начальников других заправок, которые по размеру меньше моей.

Я позвонил в главный офис. Помотав меня туда-сюда, в конце концов соединили с начальником, который, как я узнал, мог принять решение о повышении зарплаты.

Ответил веселый голос: Пия Сюсе.

Я положил трубку.

Перед последним семестром (так, во всяком случае, говорил Карл) он, позвонив среди ночи, сказал, что ему нужны доллары – сумма, эквивалентная двум сотням тысяч норвежских крон. Карл был уверен, что сегодня получит стипендию от Норвежского общества в Миннеаполисе, но ему отказали, а плату за обучение необходимо внести в 9:00 на следующий день, в противном случае его исключат и не разрешат сдать итоговые экзамены. А без них, как он сказал, вся учеба пойдет прахом.

– Управление бизнесом – это не то, что ты умеешь, а то, что, по мнению окружающих, ты умеешь, Рой. А верят они свидетельствам и дипломам.

– Неужели с начала обучения плата удвоилась? – спросил я.

– Вышло очень… unforunate[15], – ответил Карл. – Прости, что мне приходится просить, но два месяца назад руководитель Норвежского общества заверил меня, что все будет в порядке.

Открытия сберегательного банка я ждал у дверей. Менеджер выслушал мое предложение: кредит в двести тысяч, в качестве гарантии – ферма.

– Ферма и пастбища принадлежат вам с Карлом, а потому требуется и ваша подпись, и подпись брата, – сказал менеджер, в галстуке-бабочке и с глазами сенбернара. – А рассмотрение и бумажная волокита займут пару дней. Но я понимаю, что деньги вам нужны сегодня, а у меня есть полномочия от главного офиса – за ваше честное лицо я дам вам сто тысяч.

– Без гарантий?

– Рой, местным жителям мы доверяем.

– Мне нужно двести тысяч.

– Но не настолько, – улыбнулся он. Грусть в глазах стала более явной.

– Карла исключат в девять. В четыре по местному времени.

– Ни разу не слышал об университетах с такими строгими правилами, – сказал менеджер, почесывая тыльную сторону ладони. – Но раз вы так говорите, то… – Он все чесал и чесал руку.

– То? – нетерпеливо спросил я и посмотрел на часы. Осталось шесть с половиной часов.

– То я вам этого не говорил, но вам, возможно, не помешает поговорить с Виллумсеном.

Я посмотрел на менеджера. Значит, деревенские слухи правдивы, Виллумсен дает людям в долг. Без гарантий и под очень высокий процент. То есть без всяких гарантий, кроме всем известной: Виллумсен тем или иным образом в тот или иной момент придет и потребует долг. И выжмет его. Еще ходили слухи о том, что из Дании он привез головореза для выколачивания долгов: всю работу сделает он. Я, естественно, знал, что Эрик Нерелл брал у Виллумсена немного в долг, когда покупал помещение «Свободного падения», но в то время разговоров о жестком выколачивании задолженности не было. Даже наоборот: Эрик говорил, что Виллумсен проявил терпение и ждал, и Эрик, попросив об отсрочке, получил следующий ответ: «Пока проценты капают, Нерелл, дергаться я не буду. С капитализацией процентов условия для меня шикарные».

Я поехал в контору Виллумсена. Знал, что Риты там не будет, она это место ненавидела. Над столом висела голова оленя – он словно пробил стену и теперь в изумлении рассматривал открывшуюся перед ним картину. Под оленьей головой сидел Виллумсен, откинувшись на спинку стула – двойной подбородок стекал на воротничок рубашки – и сложив короткие жирные пальцы на груди. Время от времени он поднимал правую руку, чтобы стряхнуть пепел с сигары. Склонил голову набок и оценивающе на меня посмотрел. Насколько я понял, определял мою платежеспособность.

– Два процента, – сказал он, когда я выложил свою проблему и рассказал о сроках. – Взносы ежемесячно. Могу позвонить в банк и хоть сейчас перевести деньги.

Я достал коробку снюса и положил под губу пакетик, проводя в голове вычисления:

– Это двадцать пять процентов в год.

Виллумсен вынул изо рта сигару:

– Считать мальчик умеет. Это у тебя от отца.

– А в этот раз вы тоже рассчитываете, что торговаться я не буду?

Виллумсен засмеялся:

– Ниже я предложить не могу. Take it or leave it[16]. Время идет.

– Где мне расписаться?

– А, мы поступим проще, – сказал Виллумсен и протянул руку над письменным столом. Она напоминала связку жирных сосисок.


Подавив дрожь, я ее пожал.



– Ты когда-нибудь влюблялся? – спросила Унни.

Мы пошли в огромный сад отеля «Блаттрейн». Облака неслись по небу над озером Хеддальсватне, и оттенки менялись в зависимости от освещения. Я слышал, по прошествии лет пары тратят на разговоры все меньше времени. У нас было наоборот. Ни один из нас не был особо разговорчив, а в первые встречи за диалог в основном нес ответственность я. Мы встречались раз в месяц уже пять лет, и хотя, если сравнивать с первой встречей, Унни давала на вопросы более развернутые ответы, ей было несвойственно вот так, без всякого повода, поднимать подобные темы.

– Было разок, – сказал я. – А ты?

– Никогда, – ответила она. – Ну и как тебе?

– Влюбленность?

– Да.

– Ну, – сказал я, закрываясь воротником куртки от порывов ветра, – бороться там не за что.

Поглядев на нее, я увидел едва уловимый намек на улыбку. Задумался, куда она двинется дальше.

– Я читала, что за всю жизнь по-настоящему влюбиться можно лишь два раза, – сказала она. – Первый раз – действие, а второй – противодействие. Вот они-то и есть землетрясения, а все остальное – это всего лишь более мелкие эмоциональные встряски.

– Ладно, – сказал я. – Тогда у тебя еще есть шанс.

– Но мне землетрясения не нужны, – сказала она. – У меня дети.

– Понимаю. Но землетрясения случаются независимо от того, хотим мы этого или нет.

– Да, – согласилась она. – А раз ты говоришь, что бороться не за что, значит любовь не была взаимной, да?

– Все так.

– В общем, от сейсмоопасных зон лучше держаться подальше, – сказала она.

Я медленно кивнул. До меня начало доходить, о чем речь.

– Кажется, Рой, я чуть ли в тебя не влюбилась. – Она помедлила. – Не думаю, что мой дом после такого землетрясения выстоит.

– И поэтому… – начал я.

Она вздохнула:

– И поэтому мне придется покинуть…

– …сейсмоопасную зону, – договорил я за нее.

– Да.

– Насовсем?

– Да.

Мы стояли молча.

– Ты не… – проговорила она.

– Нет, – сказал я. – Ты все решила. А я совсем как мой отец.

– Твой отец?

– Торговаться не умею.

Последний час мы провели вместе в номере, я снял сьют, из постели открывался вид на озеро. На закате небо прояснилось, и Унни сказала, что вспомнила песню «Дип пёрпл» – ту самую, где упоминается отель на берегу Женевского озера в Швейцарии. Я ответил, что в песне отель сгорает дотла.

– Да, – согласилась Унни.

Мы сдали номер до полуночи, поцеловались на прощание на парковке и уехали из Нотоддена – каждый своей дорогой. Больше мы не виделись.



В тот год Карл позвонил мне в канун Рождества. Вдалеке я слышал веселые голоса празднующих и песню Мэрайи Кэри «All I Want for Christmas is You»[17]. Сам я сидел в одиночестве: комнатка в мастерской, аквавит и бараньи ребрышки от бренда «Фьордланд» с колбасками и морковным пюре.

– Тебе одиноко? – спросил он.

Я прощупал почву: