Королевство слепых

Она говорила с негодованием, и Гамаш чуть ли не восхищался ее реакцией.

Почти.

– Это не какая-то безобидная вещь, правильно, кадет Шоке? – Коммандер опустил пакетик на стол. – Это наркотик. Количество, достаточное для продажи.

– Это не мое. Я понятия не имею, откуда оно взялось. Да и как мне могла в голову прийти такая глупость – приносить эту чуму в академию. Я бы нашла место получше. Может, в чьей-нибудь комнате.

– Вы хотите сказать, что кто-то подложил вам наркотик? – спросил Гамаш.

Она пожала плечами.

– Намеренно? – настаивал он. – Кто-то пытался подставить вас? Или просто тоже не хотел держать у себя в комнате?

– Это уж вы сами решайте. Я знаю одно: это не мое.

– С пакетика сняли отпечатки пальцев…

– Умно.

Коммандер уставился на нее. Гамаш знал, что у Амелии есть способность забираться в кишки других, хотя зачем ей туда хотелось – один бог знает.

– …и скоро у нас будут результаты. Где вы это взяли?

– Это. Не. Мое.

Пощелкивание возобновилось. Теперь оно звучало как «так-так-так» и имело целью вызвать раздражение.

Гамаш видел, что коммандер борется с желанием броситься через стол и вцепиться в ее горло.

И кадет Шоке не делала ничего, чтобы спасти себя. Напротив. Она дразнила их. Самоуверенная, нахальная, почти наверняка лицемерная, она просто настаивала на своей виновности. И хуже.

Невиновный кадет в случае обнаружения у него опаснейшего наркотика заявлял бы о своей невиновности и пытался сотрудничать, чтобы найти виноватого.

Виновный кадет почти наверняка по крайней мере делал бы вид, что занимается тем же.

Ничего этого она не делала.

Из уязвимого существа, загнанного и испуганного, она превратилась в агрессора, отбрехивающегося нелепой и очевидной ложью.

Амелия Шоке была старшим кадетом. Она выросла в естественного лидера, а не в громилу, как опасался Гамаш.

Она соображала быстро, была настороже. Стала человеком, которому другие пытались инстинктивно подражать.

А оттого кадет Шоке, как продавец наркотиков, становилась еще опаснее. Что с ее бэкграундом не было таким уж невероятным.

Подавшись к ней поближе, он увидел татуировки на ее запястьях и предплечьях: рукава своей формы она закатала до локтей. Потом его проницательный взгляд переместился на ее лицо, и он увидел что-то еще. Что-то такое, что могло объяснить ее необдуманные действия, саморазрушительное, переменчивое поведение во время этого разговора.

Реагировала она бурно. Непредсказуемо. Как наркоманка.

Уж не?..

Его глаза чуть расширились.

– Вы глупая, глупая женщина. – Он не говорил, а практически рычал. Потом обратился к коммандеру: – Нужно сделать ей анализ крови. Она под кайфом.

– Идите в жопу.

Он смерил ее уничижительным взглядом:

– Когда вы принимали эту дрянь в последний раз?

– Я ничего не принимала.

– Посмотрите на нее, – сказал Гамаш коммандеру, после чего обратился к Амелии: – У вас зрачки расширены. Вы думаете, мне непонятно, что это означает? Обыщите ее комнату еще раз, – сказал он.

Коммандер нажал кнопку.

– Я хочу покончить с этим прямо сейчас, – сказал Гамаш, снова обращаясь к Амелии.

– Не смейте! Я прошла слишком большой путь. Мы уже близко к концу. Я могу.

– Не можете. Вы все изгадили. Вы себя изгадили. Вы зашли слишком далеко.


– Нет-нет! Это глазные капли. Всего лишь капли. – Она чуть ли не умоляла. – Это только впечатление такое, будто я накачалась. Но я не накачалась.

– Скажите агентам, которые будут обыскивать ее комнату, – пусть поищут глазные капли, – сказал Гамаш, которому хотелось, чуть ли не отчаянно хотелось поверить ей. Поверить, что сама она не принимала наркотиков.

– Они ничего не найдут, – сказала Амелия. – Я их выбросила.

Наступило молчание, Гамаш вглядывался в ее расширившиеся зрачки.

Видя выражение на лице Армана, она отвернулась от него и заговорила с коммандером:

– Если вы считаете, что я стала бы торговать этой чумой, то вы гораздо хуже понимаете людей, чем я думала.

– Наркотики меняют людей, – сказал коммандер. – Наркомания меняет людей. И я думаю, вам это известно.

– Я много лет ничего не принимала, – сказала она. – Я не под кайфом. Ради бога, зачем бы я стала поступать в полицию, если бы оставалась наркоманкой?

Гамаш начал смеяться:

– Вы шутите, да? У вас есть пистолет и доступ к любому количеству наркотиков. Большинству грязных агентов, по крайней мере, хватает здравого смысла сначала окончить академию, прежде чем стать оборотнями. Правда, большинство не приходит сюда наркоманами.

– Я никогда не была наркоманкой, и вы это знаете! – Она почти визжала. – Да, я пользовалась наркотиками. Но никогда не была наркоманкой. Я бросила. Вовремя.

Ее собственные слова, казалось, оглушили ее, потому что она вспомнила, как и почему она бросила. Вовремя.

Благодаря этому человеку. Который дал ей здесь дом. Смысл и цель. Шанс.

– Я не торгую наркотиками, – сказала она. Голос ее звучал спокойнее. – Я не пользуюсь.

Гамаш посмотрел на нее проницательным взглядом. От этого зависело многое.

Принимая ее в академию, он знал: если она победит себя, то у нее будут все основания стать выдающимся офицером Sûreté. Уличная девчонка, наркоманка, ставшая копом.

Это давало ей огромное преимущество. Она знала вещи, которые никогда не откроются другим агентам. Знала не своим разумом, но изнутри. У нее имелись контакты, доверие, она знала язык улицы, который впитался ей под кожу. Она могла добраться до таких мест и людей, которые были недоступны для других.

И она знала отчаяние улиц. Холодные одинокие смерти наркоманов.

Гамаш надеялся, Амелия Шоке разделяла его глубокое желание остановить эту чуму. Но теперь он не знал, насколько велико было его заблуждение. И насколько серьезную ошибку он может совершить сейчас.

Живя среди отбросов общества, Амелия Шоке читала поэтов, философов. Она была самоучкой, сама освоила латинский и греческий. Литературу. Поэзию.

Да, если она победит себя, она пойдет далеко. В полиции. В жизни.

Но еще он знал: если она не победит, то случится нечто не менее впечатляющее.

И Амелия Шоке, казалось, не дотянула до финишной ленточки совсем немного. Впечатляюще.

Она знала, конечно, когда вошла в кабинет, что они нашли наркотики.

Принести наркотик в академию – это было актом самоуничтожения.

Гамаш закрыл глаза. Ему предстояло принять решение. «Нет, – понял он, – неверно». Нужно было провести в жизнь то решение, которое он принял. Каким бы неприятным оно ни было.

Сидя в кабинете коммандера, он чувствовал запах влажной шерсти и слышал звук падающего снега.

Он открыл глаза и сказал коммандеру:

– Нам нужно сделать анализ крови, чтобы иметь основания для возбуждения дела против кадета Шоке.

– Дайте мне еще один шанс, – сказала она. – Я совершила ошибку.

– Ошибку? – сказал Гамаш. – Вы это так называете? Штраф за парковку – вот это ошибка. То, что совершили вы… – Он не мог найти подходящего слова. – Разрушительно. Вы разрушили собственную жизнь, и больше у вас не будет никаких шансов. Вас арестуют, и вам будет предъявлено обвинение. Как и любому другому человеку на вашем месте.

– Я прошу вас, – сказала она.

Гамаш посмотрел на коммандера, который сделал незаметное движение: принимать решение предстояло Гамашу.

– Где вы взяли наркотик?

– Этого я не могу вам сказать.

– Нет-нет, я думаю, можете. И скажете. Скажите нам, и мы подумаем, как облегчить вашу судьбу.

Последовала пауза.

Все, казалось, неустойчиво повисло в воздухе.