Королевские клетки

Голод. Голод меняет человека. Голод многолик — и узнаваем во всех обличьях. Голод приходит как великая нужда. В защите. В тепле. В пище. И просто так голод не уходит.

Когда голод приходит — ты начинаешь Искать. Голодный — чует котелок с похлебкой за лигу. Ребенок видит в толпе взрослых того, кто не ударит. И вцепляется в такого взрослого хваткой, которую не может разжать никто. Голодный перегрызает горло хозяину похлебки…

А еще, голодный ищет простого решения. Виноватого. Голодному очень легко указать цель. А еще голодный знает, что каждый рядом съест его пищу. Каждый.

Алисия помнила, как голодала. Любой голодавший очень хорошо чувствует запах голода. И Алисия чувствовала это слабый запах.



А Лилиан и Але помнить было нечего. Пока.





Ненаписанный договор




Очень хочется кушать. Она не назвала сегодня полный титул своей двоюродной бабушки с отцовской стороны, и мама сказала, что она должна два часа сидеть на лавке у двери. А был обед. Братья все скушают без нее, тут и думать нечего — может, только на ужин дадут хлеба с кашей…

Сверху тяжело прошел отец. Она автоматически прислушалась — нет, пока ничего страшного. Это не те шаги. Тут просто не надо на глаза попадаться. Мысли вернулись к еде.

Денег нет, так что сегодня не удастся купить потихонечку требухи у уличного торговца — или жареной, с коричневой корочкой, рыбы у пристаней. Ко-о-о-рочка… Все равно поздно, это утром так торгуют. Она остановила себя и начала думать дальше. Кладовка. Там только мука, наверное. А сырое мясо, в основном, так просто не сьешь — мать редко покупает вырезку или край, да и соли нет.

В животе заурчало. Алисия оглянулась — не слышал ли кто, не смотрит ли? — и погладила животик. Хоть снаружи.

Значит, можно попробовать попросить чего-нибудь у богатой вдовы купца, мадам Катерины. Эта обожает, когда "все по-дворянски". Настоящие дворяне к ней не ходят, само собой — так что за "дворянское" обхождение она мирится даже с ней. Неплохой вариант. Надо только позаботиться, чтобы мать не видела, куда Алисия денется с улицы. Хотя это тоже не просто.

Можно…

— Алисия!

Важно все сделать правильно.

— Да, матушка? — она встала с лавки и присела в реверансе. Она уже большая. Ей почти шесть, и она не ошибется, как год назад, не присев на обращение. Больше не поймаете.

— Возьми вот и сходи в лавку. Нужно купить…

Вот это удача! Вот! Если правильно себя вести — удача придет! Два скипетра, а купить надо рыбы и крупы, так что просто сбегаю в лавочку у пристани, вот и будет три медяка, а если удачно поторговаться — четыре!

Но. По переулку, который надо пройти чтобы успеть, бегает стая мальчишек — они могут закидать платье грязью, тогда мать поймет, что она ходила не в ту лавочку. Так что надо подумать — как бы этого избежать?..



Сначала она этот проклятый кодекс* ненавидела. У нее начинала болеть голова, как только она замечала его переплет.

Его купил отец, когда из имения (ей было около семи) прислали немного денег и он, прежде чем снова упился, решил что воспитает из детей "настоящих дворян". Книготорговец ему и продал этот кодекс, который ему передали из какого-то богатого дома. "О надлежащем поведении отпрыска рода благородного…" и еще восемнадцать слов.

Мать кричала и требовала от нее сначала, чтобы она собирала все эти разбегающиеся крючки в слова, потом — чтобы она ей точно повторяла все эти "споспешествования надлежащему изъявлению в куртуазии", а потом, чтобы она себя еще и вела по этим правилам.

Годам к тринадцати она поняла, что мать с отцом хотели ее выгодно выдать замуж. Вопреки логике, им втемяшилось в голову, что ее для этого надо воспитывать. Лучше бы ее кормили — больше шансов на то, чтобы такой способ покупки права голубятни кого-то бы заинтересовал. А так — серая, худая, забитая… Обедневших дворян не так мало. Те, кого интересует древность рода с ними не общались, а на минимально приличное приданое денег, конечно, не было.

Впрочем, следовало признать, такая форма выведения денег из отцовской пьянки оказалась небесполезной.

В одиннадцать лет как-то вдруг кодекс заговорил в ее защиту. Сначала — он стал ее поддерживать.

— Учи! Учи, оглобля!

— Но я выучила, матушка!

— Читай, дура, что там написано! — мать замахнулась на нее худой загрубевшей рукой в цыпках.

— Вот же, матушка! — она лихорадочно перелистала книгу и нашла нужное. Именно то, что она и говорила.

— И не перечь матери… — уже просто бурчание. Ее не побили.

А потом, к тринадцати:

— Благородный Ульер трактует нам, досточтимая матушка, что…

Какая, к Мальдонае, разница — что он там на самом деле трактует? Мать никогда не читала больше одного предложения подряд, а найти одно предложение она могла почти подо что угодно. Благородный Ульер, написавший этот популярный — как она позже поняла — учебник хороших манер, был на самом деле довольно ехидным человеком.




К шестнадцати годам, случайно сопоставив два путаных абзаца, она обнаружила там первую шуточку. Как будто старик подмигнул ей через двести лет и головы дураков, тихонечко сказав "Трудно надеяться, что благородная дама заметит разницу" а страницей раньше "Ежели к благородству приложено некое количество здравого смысла…" О, да, он щедро залил это ведрами высокопарных эпитетов — но теперь-то она поняла, что искать! Старую книгу, которую ненавидели все без исключения "воспитанные" дети, на самом деле, похоже, никто не читал. Она унесла кодекс к себе в комнату и выпросила у лавочницы состав для ухода за кожей. Когда она перекидывала (чаще уже просто в памяти — свечи так дороги!) страницы и абзацы — ей становилось тепло и смешно. Нетрудно сохранять "благородное" выражение на лице — а это единственное, что от неё требовали родители.



К шестнадцати годам, осенью, она сумела заронить в голову отца мысль о том, что надо купить еще книгу Ульера. Нашлась еще одна книга, и месяц ее ожидания был полон переживаний. Старый друг слал ей через двести лет весточку, и она даже плакала от переполнившего ее вдруг ожидания счастья.



Ожидание оправдалось.

Худой, неровно двигающийся, с надтреснутым голосом дворянин, в камзоле, легкой кольчуге и шляпе времен Трех Регентов (именно так было нарисовано во вставке "приличествующее случаю платье"), старик с торчащими седыми волосами — так она почему-то представила себе шевалье Рамона Ульера — старомодно и церемонно подал ей руку, дабы "надлежаще сопроводить" на "Балы, охоты и иные благородные празднества". Эта книга была куда дешевле — спроса не было.

В длинных и подробных описаниях правил, примерах и занудных моралистских пассажах Алисия уже не только видела шуточки ехидного старикашки, но и захватывающие (а иногда и страшноватые) рассказы о том, почему и как появились иные правила, как понимать даже самые простые жесты. Например, подачу руки при приветствии следовало понимать "не держу кинжала, готового к удару". И оставленная при этом за спиной левая рука меняла смысл на угрозу…

Ульер подробнейше описывал и сами празднества — Алисия чувствовала себя так, как будто она сама учла и направила все дела "к надлежащей успешности", оставаясь к тому же невидимкой.



Фантазия, правда, время от времени играла с ней злые шутки — вот и в тот раз, когда она возвращаясь из лавочки споткнулась — и это на середине парфорсной охоты! — было так обидно, что она заплакала прямо у грязной канавы. К тому же, это было наименее заштопанное ее платье…

— Мадемуазель, Вы не ушиблись? Искренне сожалею, что не имел возможности подхватить Вас, но льщу себя надеждой уменьшить Ваше горе.

Высокий брюнет-дворянин галантно поставил ее на ноги одним движением. Впрочем, тогда она этого даже и не заметила.

— Ах, благородный господин, молю вас не смущать меня…

— Мадемуазель, я благодарю Альдоная за нежданное счастье, дарованное за страстную молитву, оказаться Вам полезным, пусть даже и в таком пустяке.

Она не выдержала.

— То есть Вы, не нашедший возможности представиться, молили Альдоная, чтобы я оказалась в таком положении и таким способом? Благодарность моя не имеет границ.

Возникла пауза. В течении которой она несколько уняла злость и собралась попытаться отчистить платье. В первый раз что-ли? Сейчас он бросит сквозь зубы что-нибудь холодно-презрительное, и мы все разойдемся восвояси.

— Мадемуазель, Вы умны и воспитаны — в отличие от меня. Граф Джайлс Иртон, к Вашим услугам, в надежде хоть чем-то скомпенсировать свое поведение, молю Вас позволить мне хотя-бы проводить Вас…

Он легко подхватил не такую уж и легкую ее ношу в левую руку, а ее саму — под правую. Как и требовала книга Ульера, она с достоинством оперлась на его руку и мрачно подумала, что сей приятный молодой человек убежит с воем, как только увидит куда они придут.

По дороге они, разумеется, вели куртуазную беседу. По мнению Алисии, чего-то более неподходящего к этим проулкам не существовало.



Ожидания его побега не оправдались. Он парой движений и фраз очаровал ее мать, облил презрением братьев, которые даже не решились его задирать, проигнорировал бедность обстановки и… пригласил ее на "маленький прием, сегодня — только для своих, никакого парада. Невозможен отказ, я даже ничего не буду слушать — карета с приличным сопровождением будет тут через два часа".

"Маленький прием" оказался вечеринкой малого Двора, которую почтил визитом сам принц Эдоард. Она с интересом глянула на героя сплетен, но, конечно, знаменитой сестры ее любезного хозяина тут не было. Присутствовали только "лица первого стола", официальной любовницы тут быть не могло.

Надо сказать, что несмотря на ее в спешке собранное платье, худобу, паклю волос в роли прически — ее приветствовал хозяин, не постеснявшись поцеловать загрубевшую руку, а чуть позже ровно тоже самое проделал сам принц. Он и задержался рядом с ней.

— Мадемуазель, позволю себе вопрос — ваш мимолетный интерес к чему-то связанному со мной и любезным хозяином, отнести ли к персоне виконтессы Иртон? Вы удивлены, что ее здесь нет?

— Мое любопытство, я надеюсь, не вышло за допустимые рамки — никак не могу этого оценить в силу ослепления первым в моей жизни приемом? Полагаю, в неразумии своем, что мое присутствие среди лиц "первого стола" для меня куда менее объяснимо, чем вполне логичное ее отсутствие.

Принц посмотрел на графа. Граф — на принца.

— Об этом, — тихо сказал Джайлс. — Я тебе и говорил.



На третий день своего замужества, сделав все необходимые визиты, она велела охране и кучеру ехать к пристаням.

— Могу ли я спросить Ваше Сиятельство — спросил капитан охраны. — Зачем мы едем в эти места?..

— Отдать долг, капитан.

Когда перед домом (оказалось, он совсем маленький) старушки Катерины остановилась карета с гербами, и невозможно чванный слуга возгласил в ее маленькой гостиной "Графиня Иртон просят принять" — хозяйка так перепугалась, что даже не сообразила приказать подать вина и закусок. Алисия это предусмотрела, и через два часа, накормив хозяйку (а хоть и не положено — кто меня остановит?) оставила ее совершенно счастливой.



Большой же прием, став хозяйкой, она была обязана провести — как жена графа — через два месяца.

— Как пройдет — так и пройдет, — сказал ей Джайлс. — Я эту кодлу видеть не могу. Развлекайся, только за сумму в триста корон без моего ведома не выходи, хорошо?

ТРИСТА КОРОН. Да вместе с музыкантами и вином все обошлось в двести пять. Только потому, что графине невместно торговаться так, как надо. Кухарку же необходимо срочно менять, если она снова вздумает ей перечить.