Клок-Данс

Не привыкшая самостоятельно рассчитывать время, она боялась опоздать на школьный автобус, а потому торопливо затолкала сестру в куртку и варежки и оделась сама. Девочки выскочили из дома и побежали к автобусной остановке. Оказалось, пришли они слишком рано. Под навесом со старой отваливающейся рекламой средства от насморка стояла скамейка. Сестры уселись и, для тепла обхватив портфели, разглядывали облачка пара, вылетавшие изо рта. Стало веселее, когда подошли другие ребята – Юла Прэтт с братом и трое мальчишек Тернстайлов. Все они сгрудились под навесом и, притоптывая, зябко кряхтели; глядя на них, Уилла даже немного согрелась.

Обычно Элейн подсаживалась к Натали Дин, но сегодня вместе с сестрой прошла в хвост автобуса, где Соня заняла место для Уиллы, и забралась на свободное сиденье через проход от подруг. Косички ее и впрямь выглядели не очень, незаплетенные кончики были чересчур длинные. Мама всегда оставляла хвостик не больше дюйма.

Соня поделилась своей идеей: если сбагрить батончики родственникам, не придется ходить по чужим домам.

– У меня четыре дяди с маминой стороны, – поведала она. – А еще дядя и две тетки по папиной линии, только живут они далеко. Но это не страшно – деньги пусть переведут по почте, а батончики я отдам, когда приедут в гости.

– У нас нет такой кучи родственников, – сказала Уилла.

– А еще, само собой, бабушка Бэйли. Правда, другие бабушка с дедушкой уже умерли.

Все бабушки и дедушки Уиллы были живы, но видела она их редко. С папиными родителями не встречалась вообще – мама говорила, у нее с ними ничего общего. И потом, деревенские жители, они не могли бросить скотину. Мамины родители, жившие в Филадельфии, иногда приезжали на праздники, но нечасто и ненадолго, а брат и сестра, которых она не любила, не показывались вообще. Брат, говорила мама, всегда был любимчиком, потому что он мальчик, а младшую сестру-красавицу избаловали до крайности. От идеи продать им батончики мама, наверное, только презрительно фыркнет. Да они, скорее всего, откажутся покупать, раз такие плохие.

– Может, я пройдусь по соседям, – сказала Уилла. – Это легче, чем соваться к чужим.

– Только помни, что Билли Тернстайл живет в твоем квартале. Поторопись, а то он первый всех окучит.

Уилла сощурилась на Билли: тот возился с братом, отнимая у него какую-то снедь в целлофановой обертке.

– Билл Тернстайл лоботряс, – сказала она. – Когда еще раскачается.

– А еще же моя крестная! – вспомнила Соня.

– Везет тебе.

Вот вырасту, мечтала Уилла, и выйду за мужчину из большой, дружной и веселой семьи, в которой он со всеми ладит. Муж, конечно, будет в точности как папа – такой же добрый и спокойный, а все его родичи ее тотчас полюбят и примут как свою. У нее родится шесть или восемь детей – три-четыре мальчика и три-четыре девочки, и все детство они будут играть с уймой кузенов.

– Элейн плачет, – сказала Соня.

Уилла глянула на сестру, рукавичкой утиравшую нос:

– Что такое?

– Ничего, – чуть слышно ответила Элейн. На рукавичке остался блестящий след, похожий на клей.

– Все нормально, – сказала Уилла.



На большой перемене в класс вошла медичка и попросила отпустить Уиллу Дрейк с урока.

– У твоей сестры разболелся живот, – по дороге в изолятор сказала она. – Думаю, ничего серьезного. С вашей матерью связаться не удалось, но девочка просит, чтоб ты с ней посидела.

Уилла сразу ощутила свою значимость.

– Наверное, сестра все себе напридумала, – уверенно сказала она.

Увидев ее, Элейн обрадованно приподнялась на кушетке. Медичка поставила стул для Уиллы. Потом Элейн опять улеглась, локтем прикрыв глаза. Заняться было нечем. Уилла посмотрела, как медсестра что-то пишет за столом. Изучила цветастый плакат, извещавший о важности мытья рук. В дверь постучали, и заглянула миссис Портер, учительница шестых классов. Медичка вышла в коридор, оставив дверь приоткрытой; Уилла видела семиклассников, толпой направлявшихся в столовую. Один мальчишка пихнул товарища, тот споткнулся.

– Я все вижу, Дикки Бонд! – сказала миссис Портер.

В коридоре голос ее звучал гулко, словно она говорила из морской раковины, и перемежался с эхом семиклассницы, рассказывавшей подруге:

– …Какого-то странного розовато-оранжевого оттенка, из-за чего зубы кажутся желтыми…

И что, все эти ребята из абсолютно счастливых семей? Никто не скрывает домашних неурядиц? Похоже, нет. Хотя с виду их заботят только обед, друзья и губная помада.

Медичка вернулась в кабинет и притворила дверь, загасив коридорные звуки, но было слышно, как оркестр начал репетицию. Блин. Уилла обожала оркестр. Музыканты разучивали «Пляску девушек плавную» Бородина. Начальные ноты звучали тихо, неуверенно и даже неразборчиво (как-то слабо, на взгляд Уиллы), но потом мелодия «Странника в раю»[2] крепла, лоботрясы проникновенно выводили «Возьми мою руку, я карманник в строю», и тогда мистер Бадд стучал дирижерской палочкой по пюпитру. Он очень красивый: длинные золотистые кудри, бугры мышц. Прямо рок-звезда. Если я займу первое место в торговле батончиками и заслужу обед с мистером Баддом, думала Уилла, я же от волнения двух слов не свяжу. Ей уже почти расхотелось побеждать.

Оркестр смолк и начал сызнова. Опять тихое вступление, опять «возьми мою руку…», но теперь громче и увереннее.

– Мама будет дома, когда мы придем из школы? – спросила Элейн. Она убрала руку с лица и беспокойно хмурилась.

– Конечно, – обнадежила ее Уилла.

Однако в автобусе она сказала Соне, что не зайдет к ней после уроков.

– Я должна присмотреть за сестрой, – прошептала Уилла, не желая, чтоб ее слышала Элейн, опять одиноко сидевшая через проход от них.

Не понять, есть ли кто-нибудь в доме. Окна не горят, но ведь еще светло. В палисаднике трава пожухла, от холода листья на кусте рододендрона свернулись в тугие сигары. Под курткой Уилла нащупала ключ. Можно, конечно, сперва позвонить в дверь, но не хотелось расстраивать Элейн напрасным ожиданием отклика.

В прихожей стояла тикающая тишина. Над батареей в гостиной чуть колыхались занавески, и больше никакого шевеленья.


– Ее нет, – сдавленно проговорила Элейн.

Уилла бросила портфель на кушетку.

– Дай ей время.

– Но мы уже дали ей время! Мы дали ей целую ночь!

«Время, чтоб одуматься», – говорил отец. Бывало, мать на него орала и топала ногами, или залепляла пощечину Уилле – ужасно больно и стыдно, когда при всех тебя бьют по лицу, – или трясла Элейн, точно тряпичную куклу, и так вцеплялась в свои волосы, что они еще долго стояли торчком. Потом мама уходила и дом заполняла потрясенная тишина.

– Ничего, ей нужно капельку времени, чтоб одуматься, – невозмутимо говорил отец. – Она переутомилась.

– Другие тоже переутомляются, но так себя не ведут, – однажды сказала Уилла.

– Понимаешь, она очень нервная.

Уилла поражалась его всепрощению. Сам он никогда не выходил из себя. Не припомнить даже, чтоб он повысил голос.

Жалко, что отца нет дома. Обычно он приходит к четырем, но сегодня вряд ли – он же без машины.

– Хочешь перекусить? – спросила Уилла. – Как насчет молока с печеньем?

– Ну, печенье, пожалуй.

– Без молока нет печенья.

Так всегда говорила мама, и сейчас Уилла подражала ее веселой певучей интонации. Во всяком случае, пыталась.

В кухне она поставила на стол стакан молока, рядом положила две штучки «Орео». Самой есть не хотелось, потому что в горле как будто застрял комок. Уилла взяла брошенный на кушетку портфель и села в столовой, где обычно делала уроки. Через минуту напротив нее устроилась Элейн с печеньем, но без молока. Первоклашкам на дом ничего не задавали.

– Дать тебе раскраску? – спросила Уилла.

Элейн только помотала головой.

Уилла решила не обращать на нее внимания. Она раскрыла задачник по математике, но все время чувствовала на себе взгляд Элейн и временами слышала, как та, словно мышка, хрустит печеньем.

Когда Уилла взялась за вопросы по истории, сестра уже расправилась с печеньем и теперь просто сидела, порой глубоко вздыхая. Уилла притворилась, будто этого не замечает. Потом зазвонил телефон.

– Я отвечу! – Элейн кинулась в кухню, но Уилла ее опередила и сама цапнула трубку:

– Алло?

– Привет, милая, – сказал отец.

– Привет, пап.

– У вас все в порядке?

Она поняла, о чем он спрашивает, но сказала:

– Ага. Я делаю уроки, Элейн только что поела.

Пауза.

– Ладно, я уже скоро. Жду, когда Дуг Ло закончит классное собрание.

Значит, его подвезет мистер Ло. Это лучше, чем миссис Беллоуз, которая иногда засиживалась на работе до шести-семи вечера.

– Хорошо, пап.

– Приготовьтесь к лучшим в мире горячим бутербродам с сыром.

– Ладно. – Уилла повернулась к сестре, не сводившей с нее глаз: – Сказал, скоро приедет.

Элейн испустила очередной вздох.

Уилла оглядела кухню: горы грязной посуды на столешнице и в мойке, на столе нетронутый стакан молока.

– Надо все перемыть, – сказала она. – Поможешь мне? Я мою, ты вытираешь.

– Хорошо! – обрадовалась Элейн. Обычно посуду мыла мама, а вытирала Уилла. – Дашь мне фартук?

– Конечно.

Чтобы мамин фартук не волочился по полу, Уилла подвязала его сестре под мышки. Потом наполнила горячей водой оба резервуара мойки и подставила к столешнице табуретку для Элейн. Затем вымыла первую тарелку и, ополоснув, поставила в держатель, откуда Элейн ее осторожно вынула и принялась тщательно вытирать, на что ушла целая вечность. Ладно, спешить некуда, рассудила Уилла и сама резко сбавила темп. Покончив с посудой, она протерла все столешницы и плиту, стакан с молоком убрала в холодильник.