Ярость

Она явно была не прочь с ним пообщаться. У нее были очень приятные манеры. Штайнхаузен предложил ей вместе поискать места получше, где не так громыхают басы.

Наверху, на дешевых местах, еще оставалось несколько свободных. Они сели рядом, и концерт наконец начал доставлять удовольствие.

В перерыве он угостил ее бокалом шампанского. Ее звали Инга, и она писала реферат по литературе «Группы 61». Когда она перечисляла имена поэтов, у нее горели глаза. Макс фон дер Грюн. Хуго Эрнст Койфер. Рихард Лимперт. Йозеф Бюшер.

Он не знал ни одного, но кивнул, будто читал их книги.

Ты, весело подумал он, так и просишься на освободившееся место Эши Таммены.

Инга нравилась ему все больше. Он уже был не прочь подцепить ее. Отчасти дело было в ее вкрадчивом голосе.

В туалете он быстро пробил в интернете имена авторов, которые она называла, и упомянул в разговоре, что как-то раз присутствовал на чтениях Макса фон дер Грюна. Весьма сильная личность.

Она пришла в восторг от того, что встретила человека, лично знакомого с объектом ее исследования. Тогда он добавил, что пил с Максом фон дер Грюном пиво, и этот Бюшер тоже был с ними тогда, в Дортмунде.

Она хотела знать больше. Антракт пролетел слишком быстро. Они дослушали концерт до конца и потом, после исполнения на бис, вместе отправились в бар отеля «Рэдиссон Блю». Они пили шампанское и съели «Биг Мак» на двоих.





* * *


Анна Катрина поехала в Ганновер на поезде. Она чувствовала, что сегодня не лучший день для вождения. Ее мысли были слишком захвачены прошлым, и она не могла полагаться на свою быструю реакцию в дорожном движении.

От Лера были только автомобильные перевозки. Сидя в автобусе, она погрузилась в себя, и окружающие были достаточно вежливы, чтобы ее не беспокоить.

После Ольденбурга движение снова нормализовалось. Анна оказалась в отсеке одна и была этому очень рада. Она смотрела в окно. Там, среди коров на пастбище, она увидела косулю, которая выглядела изящной и хрупкой среди грузных животных.

Она откинулась на сиденье и закрыла глаза. И снова услышала голос умершего отца.

«Анна, народная мудрость гласит: за деревьями не увидеть леса. И в ней много правды. Если подойти к предмету слишком близко, о нем невозможно составить общее представление. Иногда стоит сделать несколько шагов назад, чтобы увидеть целую картину, потому что целое – нечто большее, чем сумма нескольких частей».

Она открыла глаза. Ей казалось, будто он был с ней рядом, в отсеке вагона. Она видела в оконном стекле призрачное лицо отца, такое, каким оно было в тот момент, когда он говорил эти слова.

И сразу снова вспомнила свой сон. Об убийце, который крался возле дома.

У нее по телу побежали мурашки. Она задрожала, поднялась с кресла и твердо встала на ноги. Больше всего ей хотелось мерить пространство шагами, как на допросах: три шага, поворот, три шага. Но для этого отсек был слишком маленьким.

А потом ей показалось, что у нее раскалился позвоночник и боль пронеслась со спины вверх, до кончиков волос.

Она обратилась к оконному стеклу, будто там действительно был ее отец:

– Ты что, серьезно хочешь сказать мне, что тут есть связь?

Будто обиженный ее вспыльчивостью, отец вдруг исчез. Умер. Был похоронен. А голос, которым он иногда говорил, умолк.

Она приехала в Ганновер в состоянии полной растерянности и постоянно твердила себе: «Отец разговаривает с тобой не по-настоящему. Он не наблюдает за этой ситуацией. Это лишь воспоминания о человеке, которого ты очень любила».

Но все равно по дороге в министерство она чувствовала, что за ней кто-то наблюдает. На этот раз ей показалось, что он сидит рядом с ней в такси. Она чуть не попросила его пристегнуться.

Она колебалась между благодарностью за то, что у нее по-прежнему была такая сильная связь с отцом, и мыслью о том, что, возможно, ей следует поговорить об этом с женщиной-психологом. После распавшегося брака с героем-терапевтом мужчины-психологи были для нее полностью исключены.

«Но возможно, – думала она, – тогда я только разрушу что-то очень ценное. Эту эмоциональную связь с отцом, которая существует до сих пор».

Умный, образованный комиссар полиции в ней говорил, что духов и привидений не существует, что ее отец мертв, и если она слышала его голос, виной тому было лишь ее душевное состояние. И сразу напрашивался диагноз: она особенно часто слышала его в моменты сильной неуверенности в себе, когда ее внутренняя маленькая девочка нуждалась в сильном отце, который был для нее словно утес посреди прибоя и с помощью своего жизненного опыта мог отгородить ее от проблем, словно дамба.

В министерстве внутренних дел ей не удалось пройти мимо охранника. Ее полицейское удостоверение совершенно не впечатлило его.

– Если у вас не назначена встреча и вас никто не ждет, я не могу вас пропустить, вы ведь должны это понимать, госпожа Клаазен.

– Я хочу поговорить с господином Науманном.

Охранник посмотрел на нее так, словно неправильно понял.

– Как вы сказали? Науманн?

– Да, Науманн.

Было совсем не похоже, чтобы он искал этого человека в своих списках – скорее он притворялся, не особенно стараясь выглядеть правдоподобно. Она была не первой, кто спрашивал о Науманне, и он уже привык выпроваживать людей.

– Госпожа Клаазен, у нас не работает никакой господин Науман. У меня нет его телефона.


– Мне нужно допросить его в качестве свидетеля.

– Но в Ганновере вы не на служебном положении. Если вы хотите допросить у нас свидетеля, то должны направить запрос уполномоченным коллегам. Господи, вы ведь не дилетант!

Охранник непонимающе сверкнул на нее глазами, а ей совершенно не хотелось ставить перед ним под вопрос собственную компетенцию. Он корчил из себя стража затерянного сокровища.

В этот момент дверь открыл доктор Кайзер. Она сразу узнала его короткую стрижку. Белоснежная рубашка, безупречный галстук, костюм с серебряными нитями – либо новый, либо свежевыглаженный.

Он дружелюбно кивнул, почти не взглянув на нее. Она крепко схватила его за рукав:

– Добрый день, господин Кайзер.

Он остановился. Судя по его взгляду, он понятия не имел, кто она такая.

– Анна Катрина Клаазен. Главный комиссар из Ауриха.

Он постучал себя по лбу тремя пальцами.

– Ах да, конечно! Главный комиссар Клаазен! Помню-помню. Чем могу быть полезен?

– Мне нужно поговорить с господином Науманном.

Он попытался изобразить задумчивость.

– Науманном? В нашем министерстве очень много сотрудников. Я не каждого знаю лично, и с господином Науманом мы еще не знакомы.

Говоря это, он немного отодвинулся от охранника, словно разговор не предназначался для его ушей, но кивнул ему, давая понять, что все в порядке.

– Давайте избавим друг друга от лишних пируэтов, господин доктор Кайзер. Мы оба знаем, что никакого господина Науманна не существует. Но существует подразделение Науманн. До восьмидесятых они базировались в Норденхаме, на Хафенштрассе, в самом обычном жилом доме, рядом с культурным центром. Они отвечали за секретные операции, программу защиты свидетелей, полулегальную слежку, сотрудничество с высокоопасными осведомителями. Подразделение было настолько секретным, что даже их шеф работал под псевдонимом.

– В Норденхаме? – с ухмылкой уточнил он и увлек ее еще дальше, до угла улицы.

– Да, подразделение было настолько секретным, что его нельзя было размещать в министерстве внутренних дел, и его умышленно перевели в другое место. Но адрес каким-то образом был рассекречен, и все подразделение снова переместили. Куда именно, я не знаю.

– По-моему, вы путаете министерство внутренних дел Нижней Саксонии с министерством государственной безопасности ГДР, но допустим, что все действительно так. К чему вы ведете, госпожа Клаазен?

– Убийца моего отца умер в тюремной камере. Никто не поставил меня в известность, а выписка из судового журнала о его похоронах в море была отправлена господину Науманну на Лавесаллее, 6.

Кайзер сухо сглотнул и провел рукой по губам. Он был растерян, это Анна Катрина заметила точно. Этому она тоже научилась у отца: забрасывать человека фактами, давая понять, что отпираться бессмысленно.

– Это все глупые россказни, госпожа Клаазен. Такого подразделения никогда не существовало.

– Конечно. Вы обязаны отвечать именно так. Но знаете, что я вам скажу…

Он покачал головой.

– Я считаю, это большое свинство, – прорычала она.

– Ну хорошо, госпожа Клаазен, давайте представим, что вы правы, такое подразделение действительно существует и они оплатили похороны. И что? Для вас это что-нибудь меняет?

– Господин доктор Кайзер, я ни слова не сказала об оплате похорон, только о выписке, которую сюда отправили.

Он стоял перед ней как вкопанный, и ей захотелось его ударить, чтобы выбить из него его черствость. Но она этого не сделала, а только горячо продолжила спор:

– В Лере бесследно пропал доктор Вольфганг Штайнхаузен. Он – призрак. Его никогда не существовало. Все это очень напоминает подразделение Науманн. Вы всегда работали именно так. Пара кликов компьютерной мышки, и человек исчезает, чтобы появиться где-нибудь еще. Никто не умеет этого лучше ваших специалистов.

– И почему вы считаете, что спецподразделение министерства внутренних дел должно защищать убийцу вашего отца, словно ценнейшего свидетеля?

Он снова схватился за лоб.

– Его же посадили, он был в тюрьме. Пожизненно. Он бы никогда оттуда не вышел. И вы считаете, что мы похоронили его, чтобы снова призвать на службу в качестве доктора такого-то?

Она снова почувствовала жжение в позвоночнике. Кайзер сказал это с такой легкостью, словно мог читать ее мысли. Или он просто испугался, что она и так давно обо всем догадалась?

Она ничего не ответила, просто молча на него смотрела. Он наполовину повернулся к ней, приобнял ее, словно они были старыми друзьями, и увлек дальше в сторону парковки.

– Госпожа Клаазен, вы мне нравитесь. А теперь, только между нами: по моему опыту, когда кто-нибудь выдвигает теорию заговора, у этого человека серьезные проблемы и он не вполне адекватно воспринимает реальность. Все это должно остаться только между нами. Лучше всего никому об этом не рассказывайте. Иначе у вас могут возникнуть проблемы. Возникнут сомнения насчет вашей вменяемости.

Наконец она вновь обрела дар речи:

– Теория заговора? Вроде той, что американцы прослушивали разговоры нашего бундесканцлера?

– Это не теория заговора, а…

– А обыкновенная правда. Но она была теорией заговора, пока ее не доказали.