Я не ангел

Мой дорогой Давид!

Все мы, папа, мама, Глеб и дети, поздравляем тебя с тем, что ты приглашен на конференцию TED. Это поможет тебе получить должность профессора? Или ты как руководитель нейробиологической лаборатории и так уже профессор? У нас ведь с научными званиями все не так, как у вас. Знаешь, каждый раз, когда я пишу на конверте твой адрес, я на секунду замираю и думаю: «Мой брат работает в Нью-Йоркском университете – это так круто! New York University!

Мама с ее нетерпеливым желанием успеха (ей бы хотелось, чтобы Мариша уже победила на конкурсе Чайковского, а Димочка уже выиграл у Каспарова) уверена, что ты получишь Нобелевскую премию. Вчера я слышала, как она приводит тебя в пример детям. Цитирую (прости за резкость выражений): «Ваш новый американский дядя молодец, – на руках больная бабка, ни денег, ни поддержки, казалось бы, каждый может дать ему под блохастый зад, а он старался, работал, и вот вам пожалуйста, Нью-Йорк, и впереди у него Нобелевская премия… Не то что ваш отец». Мама есть мама.

Дети расспрашивали меня про «нового американского дядю», почему ты появился недавно. Димочка спросил: «Наш дядя что, только сейчас родился?» Я объяснила, что полгода назад увидела на столе их деда письмо и тут же написала тебе. Пришлось объяснять и все остальное: что ты мой брат только по отцу и почему папа тебе не писал. Это не совсем детская информация, но я никогда им не вру. Рассказала, что много лет назад случилась неприятная история, но родственные связи никогда до конца не рвутся, – и вот я тебе написала, ты ответил, и мы уже несколько месяцев переписываемся.

В общем, мы все за тебя очень рады и поздравляем!

Ты тоже можешь нас поздравить! У нас большие успехи! Папа научился держать ложку. Раньше я его поднимала перед уходом на работу, чтобы помочь ему совершить туалет и накормить. А теперь он может еще поспать. В туалет он теперь ходит сам, что, конечно, большое счастье, прежняя ситуация была для него невероятно мучительна, при его гордости и застенчивости. Кашу я ему варю перед уходом и весь первый урок думаю, а вдруг он уронил тарелку и сидит голодный… Его правая рука лучше, но все-таки не очень… А левая так и не работает.

Папа, дай ему Бог долгой жизни, стал как ребенок, на все говорит: «Спасибо» и плачет. Покормила – плачет, укутала в плед – плачет. То все плакала я, а теперь он.

Беспокоит меня его настроение. Он не борется. Пока меня нет, сидит в кресле весь день с открытой книгой, а как только я вхожу, начинает сжимать мячик, а ведь руку нужно постоянно разрабатывать! У меня это прямо идефикс, чтобы он разрабатывал руку. Врач говорит, что все зависит от его воли к жизни: жизнелюбивые люди упорно тренируются, каждый день маленькими шагами идут к цели и совершают чудеса. А папа смирился и от этого ленится. Ну, ты все понимаешь, ты ведь так долго ухаживал за Нино. Как подумаю, что ты столько лет ухаживал за ней один, чуть не плачу: только теперь я понимаю, как это больно, когда любимый человек стал совершенно беспомощным. Я хотя бы делю эту боль с мамой.

Книга у папы на коленях все время одна и та же – «Большие надежды». Мама ради эксперимента подсунула ему «Домби и сын», он не заметил. Вчера посмотрела на него и вдруг так горестно: «Неужели это теперь моя жизнь?..» Ее тоже ужасно жалко, она растеряна, раздражается на все.

Вот, к примеру, Глеб любит, чтобы я открывала ему дверь. Я слышу звонок и бегу сначала к зеркалу, а уже потом к двери. Маму это раздражает. Она говорит: «Ты что, всю жизнь будешь в зеркало смотреть перед его приходом? Это глупо, любовь живет три года, это время, которое природа выделила на то, чтобы родители могли подрастить жизнеспособного ребенка. А у вас одному ребенку девять, а второму шесть». Почему-то ее раздражает, что я люблю Глеба.

Любовь живет три года? Ну, значит, мы исключение. Наша любовь не стала меньше, не переросла в другую, спокойную родственную любовь, и я каждый раз встречаю его, как в первый раз. Я тебе этого желаю с Катей. На фотографиях, особенно на той, где вы в Сентрал-парке, она выглядит такой милой, и кажется, очень влюблена в тебя. А ты просто красавец!

Ты вообще-то помнишь, что ты уже не «толстяк», а худой и красивый?

Какой все-таки интересный психологический феномен, что ты так мгновенно похудел после смерти Нино! Как будто пока она жила, ты должен был быть ее толстым мальчиком. А после ее смерти твой мозг дал команду телу, и ты похудел без всяких диет. Вот бы папин мозг дал команду его рукам и ногам. Но главное, конечно, речь! Главное, чтобы восстановилась речь!

Мне кажется, было бы здорово, если бы вы с Катей съездили куда-нибудь на уик-энд. Ты говоришь, что не уверен в своих чувствах, не создан для романов, не знаешь, о чем с ней можно долго разговаривать, что у тебя были отношения только с женщинами-коллегами, а Катя не из научной среды… В этом все дело? Ну, хотя бы попробуй, что тебе стоит? На один уик-энд! Может быть, ты поймешь, что тебе с ней хорошо.

Бегу на работу. Обнимаю тебя, мой дорогой, любимый братик.





17 марта


Дорогой Давид!

Прежде всего, спасибо тебе. Но есть кое-что неприятное, что я хочу тебе сказать. Да, речь о деньгах.

Пожалуйста, не надо присылать мне деньги.

Я не сказала Глебу, что ты передал мне деньги, но я уверена, ему это не понравится. Он считает, что сам отвечает за нашу семью. Ему необходимо знать, что это он обеспечивает нас всех. Да, нам бывает очень трудно, но я стараюсь, чтобы Глеб этого не заметил и не расстроился. Глеб очень гордый человек, и я еще больше его люблю за это.

Есть и еще одна причина. Смотри: если я буду знать, что при любом упоминании денежных трудностей ты бросишься на помощь, то как я могу быть с тобой откровенной? Я стану сомневаться, могу ли я тебе о чем-то рассказать, не поймешь ли ты это как завуалированную просьбу. Стану раздумывать над каждым словом, скрывать трудности. Мои письма быстро превратятся в «мы живем хорошо, здоровье наше хорошее». Вместо разговора с близким человеком получится нечто формальное и ненужное. А ты мне очень нужен!

Ты мне очень нужен, ты мой брат, единственный человек, которого я не стесняюсь, с которым могу быть полностью откровенной. Пожалуйста, не порти все, мой дорогой Давид! Не отнимай себя у меня, давай ты будешь мне братом, а не американской материальной помощью. Взамен я обещаю: если, не дай бог, у нас случится что-то плохое, я сразу же спрошу прямо, можешь ли ты помочь. Договорились?

Ты спрашивал, каковы наши материальные обстоятельства. Теперь, после того, как мы с тобой договорились, я могу написать правду. Не бойся, она не страшная.

Конечно, перестройка ударила по нашей семье, как и по всем остальным. В той, прежней жизни у меня был папа-профессор, муж кандидат наук, мама-гинеколог. Сейчас, как ты понимаешь, все не так. Папина профессорская зарплата давно превратилась в фикцию. К тому же папа все равно больше не сможет работать.

Мама работает в той же женской консультации, что и раньше, но если раньше к ней текли пациентки бесконечным потоком и несли «дефицит» (она говорит «я была кум королю, а что теперь…»), теперь дефицита нет, а зарплата у нее маленькая, ее хватает… ну, скажем, на то, чтобы мама купила себе новое платье.

Нас всех содержит Глеб. Он большой, просто огромный молодец! Хотя у него не всегда все бывает удачно. Но мы ни в чем не нуждаемся. Неделю назад он вдруг, без всякого повода, купил мне духи, правда, это совершенно выбило нас из бюджета.

Мама считает, что я неправильно живу: трачу столько времени на детские занятия, Маришину музыку и Димочкины шахматы. Говорит, что я живу как на войне: отвожу Димочку на шахматы, забираю с музыки Маришу, отвожу домой, бегу за Димочкой, что в такое трудное время я только и делаю, что бегаю и обучаю, бегаю и обучаю… Каждый раз, когда иду по Аничкову мосту, я думаю, какое счастье, что мы по-прежнему живем на Фонтанке, в двух шагах от Дворца пионеров (теперь он называется Аничков дворец), и там есть и музыка, и шахматы. Может быть, ты думал, что я скажу, какое счастье жить в этой красоте, но смирись с тем, что твоя сестра – курица, возвышенности во мне ноль, для меня главное – дети. Дети не выбирали время, в котором родиться. Я родила их и все сделаю, чтобы Мариша получила то же воспитание, которое было у меня (я ведь, знаешь, прилично играю), и Димочка делает успехи. Глеб со мной согласен. Он прекрасный отец.

Можно я немного пожалуюсь на маму? Мама недолюбливает Глеба. Началось это, когда он бросил преподавание в институте и начал гонять машины из Германии, и однажды у него в Польше украли машину. Папе пришлось выплатить стоимость машины. Это было давно, но мама все никак не забудет, все время его цепляет с невинным видом. Сегодня встречает меня словами: «Глеб на меня обиделся за то, что я сказала “козел польский”. А я не ему сказала, а одному польскому козлу в телевизоре». Мама иногда ведет себя как ребенок.

Замечательно, что вы с Катей едете на уик-энд в Бостон. Правильно Катя взяла инициативу на себя. Твоего предложения провести вместе больше, чем два часа, можно было и не дождаться. Катя, должно быть, счастлива иметь рядом такого человека, как ты. Вот посмотришь, как тебе будет хорошо провести с ней весь день и всю ночь. Вы с ней уже много раз были вместе, но в Бостоне вы будете как семейная пара. И не говори мне, что тебе не надо, что ты лучше поработаешь! Тебе очень надо, чтобы у тебя была не просто подруга, а близкий человек.

Напиши мне потом все о поездке подробно, как я люблю.

Обнимаю тебя.

P.S. Чуть не забыла. Угадай, кого я встретила?! Беату! Помнишь мою детскую подружку, польку? Впрочем, что за дурацкий вопрос, конечно помнишь. Ведь из-за этой истории (во всем виновата, конечно, мама) мы с тобой расстались на годы, а с папой вы так и остались чужими людьми.

Беата стояла у прилавка в антикварном салоне на Невском (мы называем его «три ступеньки вверх») и примеряла мамин «бант Севинье». Это корсажная брошка-стрекоза: если нажать на тайную пружинку, стрекоза машет крыльями и бриллианты играют. Брошка, представь, из придворной мастерской и даже, по семейной легенде, была внесена в реестр «Национальное достояние». Брошку я пару недель назад по маминой просьбе сдала в магазин и зашла проверить, продана ли она.

Рядом с Беатой стоял мужчина (как оказалось, это был шведский консул), держал в руках деньги. Он повторял: «Мадам, я отложил брошку и ушел за деньгами, здесь можно платить только наличными, я коллекционирую работы царской придворной мастерской, я первый покупатель, ведите себя цивилизованно». А Беата твердила: «Это русская брошка, она должна остаться в России» – и вдруг зажмурилась и с такой силой сказала: «Я так ее хочу!», что бедный консул растерялся и ушел. Беата улыбнулась ему вслед: «Русские победили шведов!» Увидела меня и холодно кивнула. Я растерялась от такого холодного приема, а она закричала: «Шутка!» и бросилась обниматься.


Какая она теперь? Внешне совсем другая, из полноватой кудрявой девчонки превратилась в изысканную модель с обложки журнала, и щербинка между зубами исчезла. А внутренне она совершенно такая же, как была, – искренняя, добрая и сразу своя.

Я не ожидала, что она захочет встретиться с мамой, все же мама так сильно ее оскорбила. Но она засмеялась и сказала: «Да ладно, я же умею считать деньги». Попросила меня забрать «бант Севинье» из салона, чтобы купить у мамы дешевле, из цены вычесть комиссию.

В целом это, конечно, говорит об ее легком характере: я бы не пережила, если бы меня выгнали из дома, да еще в такой ужасной форме. Я же помню, как мама стояла над бедной Беатой, уставившись на нее сузившимися от бешенства глазами, и как скомандовала железным голосом: «Так, собрала вещи и ушла». Пусть бы «тебе стоит уйти», но она так торопилась ее обидеть, что выбрала самый оскорбительный вариант – «собрала и ушла». У меня мальчик в сочинении написал: «После того как собаку избили палками, у нее остался неприятный осадок». У меня на месте Беаты остался бы «неприятный осадок».

Ей было искренне интересно все про меня. Но у меня все просто, можно рассказать за минуту: Глеб, дети.

– Обалдеть. Значит, ты все-таки вышла за Глеба… Я была уверена, что ты послушалась маму и вышла замуж за… не помню, как зовут, за ювелира. Но ведь твоей маме невозможно противостоять, как это вышло? Не хочешь – не говори.

– Мне кто-то позвонил. Это был девчоночий голос, писклявый: «А ты хорошо знаешь человека, за которого выходишь замуж? Он меня изнасиловал». Эта девочка сказала, что он ее изнасиловал.

– Глеб ее изнасиловал?

– С ума сошла?!

– Ну, дальше понятно: ты рассказала родителям, и твой жених-ювелир – пфф, улетел!..

Конечно, я не сказала родителям: ведь это могло быть неправдой. Нельзя говорить такие вещи, если не уверена.

Давид, я не рассказывала тебе, можно я быстро расскажу? Это самая романтичная история в моей жизни. Нам уже нужно было ехать во Дворец бракосочетаний, я в платье, в фате… и вдруг звонок. Я не поверила, но впервые в жизни сильно разозлилась: все хотят мной управлять – мама, папа, даже эта незнакомая писклявая девушка! Что же мне теперь, всю жизнь раздумывать, изнасиловал мой муж кого-то или нет? Ну, я и сняла фату.

Вошла мама ехать во Дворец, а я… Это оказалось проще, чем я думала: смотришь в одну точку и отвечаешь «нет»: «надень фату» – «нет», «хочешь без фаты?» – «нет», «ты здорова?» – «нет», «ты нездорова?» – «нет», «ты сошла с ума!» – «нет»… Мама побежала за папой, а я выскочила, как Подколесин, но не в окно, а в дверь, у нас, как ты помнишь, пятый этаж. Убежала к Глебу.

Беата сказала: «Круто! Ты, такая послушная, сбежала из-под венца, как в кино! У вас с Глебом не просто брак, у вас история любви». Люблю Беату за то, что она всегда все понимает.

Но бог с ней, с Беатой. Важно – про маму. Мама не объяснила мне, зачем ей нужны деньги, сказала, чтобы я от нее отстала и что человек должен иметь личное пространство. Но что именно мама собирается делать в своем личном пространстве?

Я могу сказать об этом только тебе: она не в порядке. Конечно, как гинеколог она отдает себе отчет, что у нее «переходный возраст», но ей от этого не легче. На работе она держится, а дома истерики. Беда с папой совсем ее подкосила, она все время повторяет: «Моя жизнь пошла под откос». Мне ее невыносимо жалко, но чем поможешь? Прости, что я жалуюсь. Как я рада, что ты у меня есть.

Целую крепко, ваша репка.





20 марта


Дорогой Давид!

Сейчас почти ночь, Глеб спит, завтра тяжелый день, у меня пять уроков, потом у Мариши в школе концерт, но я так хочу описать тебе сегодняшнюю сцену! Боюсь забыть детали, так что лучше напишу прямо сейчас. Будет быстрей, если я тебе все опишу в лицах.

Мама Беату не узнала. Потом притворилась, что не помнит, кто она. Конечно, ей стыдно вспоминать, что выгнала людей на улицу.

Мама:

– Как это тебе удалось так измениться? Пудель превратился в борзую.

– Я уже давно такая… Только что была во Франции, в СПА. Детокс, колонотерапия – и еще минус размер. Но мне очень трудно поддерживать результат, я же от природы совсем другая.

Мама (как будто не услышала Беату):

– Я редко соглашаюсь с Глебом, но сейчас он совершенно прав: Эмме надо уходить с работы.

О-о, эта мамина манера пренебрежительно оставить неинтересную ей тему и разговаривать с гостями о своем, что в данный момент важно для нее. Мне при этом всегда ужасно неловко: выходит, гости нам настолько неинтересны, что мы уж, так и быть, поговорим с ними о самих себе.

Мама, не задав Беате ни одного вопроса, что произошло с ней за десять лет, начала рассказывать вчерашнюю историю. Я быстро расскажу, поскольку это сыграло свою роль.

Вчера вечером я дежурила по общежитию (в училище правило, что каждый день дежурят учитель и мастер производственного обучения). В одной из комнат мужского общежития была девушка. Я вела себя тактично: постучалась и, не глядя на парочку, сказала: «Пожалуйста, не нарушайте правила». Девушка ушла, а парень стал ругаться и теснить меня к окну с криком «сейчас выкину тебя из окна!». Мне повезло, что мимо по коридору проходил мастер и спас меня: парень оказался не вполне психически уравновешенным. Но я даже испугаться не успела, успела только подумать: «Если сейчас он выбросит меня из окна, кто отведет Димочку на шахматы? А с Маришей сегодня нужно повторить этюды Черни». Теперь Глеб требует, чтобы я ушла из училища. Говорит, если уж я так хочу работать, то могу преподавать литературу в школе, а не в ПТУ. Глеб, с его благородством, не отдает себе отчета в наших обстоятельствах. В училище я получаю на сто долларов больше, чем получала бы в школе. Эти сто долларов – английский для детей и массаж для папы. Я не могу сказать об этом Глебу, ему будет неприятно.

Но Беате все же хотелось рассказать о себе.

– У меня за эти годы так много всего произошло!.. Я бросила университет, уехала домой, потом решила найти отца. Я ведь тогда наврала, что отец с нами. На самом деле он от нас ушел. Женился на француженке. Я поехала к отцу в Париж, училась в Сорбонне…

– Опять врешь? – засмеялась мама.

– Сейчас-то мне зачем врать? Тогда я вас всех стеснялась, мне казалось, что вы такие, ну, вы понимаете… такие важные, а я из провинции, – улыбнулась Беата и застенчиво добавила: – Насчет вашей брошки: цена салона минус восемь процентов комиссионных. И скидка десять процентов за то, что я плачу прямо сейчас. Минус восемнадцать процентов от первоначальной цены.

– Скидка?.. Но почему ты вообще покупаешь бриллиантовую брошь? Откуда у тебя деньги? Да, и почему скидка?!

– Скидка, потому что вам нужно продать. Вы хотите продать?.. Я понимаю, вам очень тяжело расставаться с семейными вещами. Сейчас так много людей продают свои семейные реликвии… – сочувственно сказала Беата. – Но я покупаю именно у вас, потому что мы старые знакомые. У вас же такая ужасная ситуация, раз Эмме приходится работать в ПТУ. Я хочу помочь. Но если нет, то нет.

– Ну почему же нет?..