Искусство легких касаний

Конечно, если прикинуть по-серьезному, козырным фраером со второй полки Плеш никак не был. Настоящее его космическое место было все-таки внизу. И к его соседу Басмачу это относилось тоже. На средних полках по всем правилам и понятиям должны были отдыхать два крадуна, что чалились сейчас на верхних пальмах.

Но места так распределил сам начальник конвоя — и, сделав пометки в блокноте, предупредил, что за любое нарушение, как он выразился, внутривагонной дисциплины температура кипятка будет снижена до пятидесяти градусов Цельсия, строго по инструкции. А значит, поняли все, чифиря не заваришь.

Вот так Плеш из черта временно стал фраером.

— Ну поясни, умник, поясни, — усмехнулся крадун сверху.

— Долгий рассказ будет, — ответил Плеш.

— Спешить нам вроде некуда. Расцепка через день.

— Расскажу, если чифирьку отхлебнуть дадите. Свежего.

Клетка замерла. Даже в качестве вписанного на вторую полку фраера Плеш вряд ли мог претендовать на чифирек с первой заварки. Такое не светило ему ну никак. Но он, похоже, собрался обменять свою историю на глоток чайку, и это было требованием аванса. Требовать он, конечно, мог — но за аванс потом можно было и ответить. Особенно учитывая рискованность заявленной темы.

Кружку ему все-таки дали — видимо, крадунам стало интересно.

— Благодарствуйте…

Плеш отхлебнул бурой жидкости и сморщил лицо в гримасу омерзения. А потом быстро передал кружку соседу Басмачу, который тоже хорошенько отхлебнул, прежде чем вернуть кружку наверх. Верхняя тьма не сказала ничего.

— Слушайте… И не перебивайте, босота.

В купе стало тихо — даже на нижних шконках, кажется, отложили карты (хотя на мелких чертиков, по четверо сидевших на каждом из двух нижних топчанов, уважительное обращение «босота» распространялось вряд ли).

— Сидел я тогда по своему первому делу, — начал Плеш, — настолько надуманному и запутанному, что даже не хочется посвящать вас в суть. Не занес, не поделился и так далее. Как сейчас принято выражаться, социальный лифт дернулся и полетел в шахту. Порвался, значит, социальный трос. Но виноват я не был. Оговорили…

— А то, — усмехнулась верхняя полка. — Понятное дело. Тут все по наговору сидят.

— И вот, значит, суд да дело, дошло до этапа. Посадили нас в столыпина. Вагон, помню, был такой же почти, как этот, только еще старее. Пованивал. Окна в коридоре старые, треснутые. В плевках. Я тогда первый раз эти вот бельма увидел…

Плеш кивнул на окно в коридоре напротив дверной решетки. Вместо положенного прозрачного стекла в нем была матово-белая панель. По ней изредка пробегали расплывчатые тени. Иногда — наверное, когда поезд нырял под мост или в туннель — панель становилась заметно темнее.

— Так давно уже делают, — сказал Басмач. — Чтобы через окно нельзя было подать знак сообщникам на станции…

— Возможно. Но для меня тогда все это было в новинку. И тени, мелькавшие в этом мутном телевизоре, отчего-то очень меня пугали. Словно бы смотришь мультик на быстрой перемотке и никак не можешь уловить суть происходящего… А мультик, между тем, про тебя…

— Вяжи про мультики, — сказала верхняя тьма. — Базар был за петухов.

— В клетке нас ехало всего пять человек, — продолжал Плеш, — и это, господа, было роскошно. Вот этот ништячок, — он указал на серую доску, соединяющую средние полки в одну широкую плоскость, — мы даже опускать не стали. Ехали как будто на воле в плацкарте. У каждого своя полка, и одна пустая. И вот, значит, на одной сцепке вводят в нашу клетку шестого.

Плеш поглядел на своего соседа.

— Похож он был, вот не гоню, на тебя, Басмач.

— Я на шестого похож, ты хочешь сказать? — спросил Басмач, подозрительно косясь на рассказчика. — Фуфлогон ты.

— Я тебе не предъявлял, что ты на шестого похож, — ответил Плеш. — Я сказал, что шестой, кого в клетку ввели, был похож на тебя. Разница есть, да? Такой же представительный и солидный. Тоже в очках, и ясно, что с Востока. Только он чуть помоложе был.

— Ты паспорт ему проверял, что он с Востока? — спросила темнота сверху.

— Не проверял. Он сам, когда вошел в хату, вместо «Здорово, братва» сказал «Общий салям». Понятно, что не из Парижа человек.

— Вошел в хату? В какую хату? — спросил тонкий голос снизу. — Вы же в столыпине ехали.

— Клетка, хоть и на колесах, по распоняткам тоже хата, — ответил Плеш. — Иначе тут и на пол ссать можно, и вообще что хочешь делать. Пусть братва подтвердит.

— Вроде так, — сказала верхняя темнота. — Давай дальше рассказывай.

— И вот, значит, после такого приветствия садится он на свободную нижнюю лавку — я напротив сидел — и, как положено, объявляет статью. Сейчас уже не помню точно, что-то такое хозяйственное для госслужащих. Фраерское, в общем, без позора…

— Типа как у тебя, — хохотнула верхняя полка.

— Ну типа да, — улыбнулся Плеш. — Ему тогда и говорят — наполовину в шутку, проверяют на вшивость — если госслужащий, значит сука? А он отвечает, если так, то и вы тут все суки…

— Это и сказал?

— Да. А с нами серьезные пацаны ехали. Тогда не конвой места назначал, сами делили. Двое самых крутых на средней полке — они ночью на откидухе этой, — Плеш постучал по доске, соединявшей его полку с полкой Басмача, — в нарды играли. Один был вор в законе, называть права не имею, а другой киллер новолипецких. Вверху тоже два таких ехали, что не приведи бог, хоть и фраера. Они там чаек делали на бездымном факеле, и со средней полкой делились — вот прямо как вы сейчас… Авторитетные арестанты, в общем, с такими не шутят. Вопросов серьезных к новому ни у кого не возникло — так, посмеяться хотели. Считай, повезло. Ему бы отшутиться и после этого молчать в тряпочку. А он…

Плеш вздохнул.

— Да, — сказала верхняя полка, — попал твой фраерок. И че дальше было?


— Его переспрашивают — ты, значит, нас суками объявил? Он говорит, вы сами себя объявили. Его спрашивают, когда было и кто слышал? Да только что, отвечает. Когда про госслужащих говорили. Потому что вы на самом деле такие же государственные служащие, как те мусора, что в купе для кумчасти едут. Своего рода спецназ внутренних войск.

— Серьезная предъява, — сказал кто-то из чертей.

— Ему говорят, ну-ка обоснуй. А че обосновывать, отвечает. В чем, по-вашему, заключается уголовное наказание? Как в чем, ему говорят. Лишают свободы. А он отвечает, неправда. Свобода — понятие абстрактное и философское. Как ее можно лишить, если ее и так ни у кого на этой планете нету. А русское уголовное наказание, напротив, очень конкретное и простое. Оно по своей природе родственно древнекитайской пытке и заключается в том, что человека надолго запирают в клетку со специально выдрессированными системой садистами и придурками, которые будут много лет издеваться над беднягой под веселым взглядом представителя власти… Поэтому тюремные садисты и придурки — это те же самые госслужащие. Примерно как служебные собаки. То есть чисто суки, что бы они про себя ни думали. Как лагерная овчарка себя понимает, мы ведь тоже не знаем…

В купе установилась густая тишина. Настолько густая, что это, видимо, показалось странным конвою, и за серой решеткой, отделяющей коридор от клетки, появился хмурый человек в камуфляже. Он осмотрел клетку, убедился, что арестанты на месте — и, для виду постояв за решеткой еще с минуту, неспешно ушел в коридор.

— Что, в натуре так и сказал? — спросил наконец один из чертей с нижнего топчана.

— Так и сказал, — подтвердил Плеш и зашелся мелким тревожным смехом. — Мы, натурально, все припухли. Молчали минут пять, прикидывали. Даже гаврилка-мусорок подвалил позырить, вот как сейчас. Я чего смеюсь-то — на сто процентов все так же было.

— Гонишь ты, — сказал чертик с нижней шконки. — Не бывает таких лохов. Чтоб такие слова говорить.

— Еще как бывают, — ответил Плеш. — Я после этого уже не прикидывал, довезут его до этапа или нет. Я думать стал, сколько он километров теперь живой проедет. Вот пусть нам авторитетные люди скажут, что за такое полагается?

— Значит так, — задумчиво произнесла верхняя темнота, — давай считать. Всю босоту суками обозвал. Сказал «дрессированные системой». Значит, по факту предъявил, что чесноки под кумчасть прогнулись. Слова сказаны серьезные. Тут сходом надо решать. Но вариант, похоже, один — на петушатник.

— Я тоже так думаю, — с кавказским акцентом произнес другой угол верхней тьмы. — Это если добежать успеет и не уроют по дороге. И чем кончилось?

— Какое кончилось, — сказал Плеш. — Это только началось. Дальше такое было, что…

Он махнул рукой.

— Ну рассказывай, рассказывай, — сказала верхняя тьма. — Раз уж начал.

— Короче, дальше чепушила этот жирный встает, при всех сует себе руку в штаны — сперва болт почесал, потом очко, долго так, вдумчиво… А потом поднимает эту самую руку, и пальцем по средней полке вж-ж-жик!

Плеш мазнул пальцем по серой доске, показывая, как именно.

— То есть той самой рукой, какой в дупле у себя ковырял?

— Той самой, в чем и дело! Зафоршмачил полку. А на ней вор ехал, представить можете?

— Можем, — сказала верхняя тьма. — Хотя и с трудом.

— Убить его в клетке нельзя, мусора рядом, — откликнулся кавказский голос. — Он это, видимо, понимал и куражился… Чего дальше?

— Дальше… Вор, который на этой полке чалился, понятно, сразу с нее спрыгнул. И согнал с верхней фраера. Фраер, ясное дело, слез вниз. А чепушила этот залез туда, где раньше вор ехал. На ту самую полку, которую зафоршмачил.

— И никто ему по ходу не въебал? — спросил кто-то из чертей.

— Нет.

— Почему?

— А ты подумай, — ответил Плеш. — А если не понимаешь, сейчас люди объяснят.

— Во-первых, полку он не зафоршмачил, а зашкварил, — авторитетно сказала верхняя темнота кавказским голосом. — Но если бы вор на ней и дальше ехать согласился, вот тогда бы он в натуре зафоршмачился. Хотя и не зашкварился бы.

— Почему, — возразил другой угол темноты голосом без акцента. — Вот если кружку в парашу уронить, она тогда станет зафоршмаченная. Если ее даже три дня мыть, все равно чифирек из такой пить — будет в натуре зашквар.

— Сейчас и так говорят, и так, — сказал молчавший до этого Басмач. — Тонкостей уже не понимают.

— А ты, выходит, понимаешь, — ответила верхняя полка насмешливо. — Тогда, может, этот случай нам растолкуешь?

— Какой?

— Да с чепушилой этим. Который полку зашкварил.

— Объясню, чего ж тут.

— Ну давай.

— Вы интересуетесь, зачем он в дупле пальцем ковырял? — спросил Басмач. — Да очень просто. Чтобы о свою же глину законтачиться. Его после такого зашквара руками бить уже западло. А ногами между полок невозможно — места нет. Поэтому он и не боялся — рассчитал. Те воры, видимо, сразу все поняли, а вы чегой-то не догоняете…

Клетка погрузилась в молчание.

— Подтверждаю, — сказал Плеш, посмотрев сперва на своего соседа, а потом на чертей внизу. — Так в натуре и было. Теперь поняли, почему его не били?

— То есть этот чепушила у вора среднюю полку отжал? Через дупло, по-форшмачному, но отжал по факту?

— Выходит так, — отозвался Плеш.

Клетка некоторое время размышляла.