Исход

супруг её забеспокоился относительно движимого и недвижимого имущества, записанного на жену. Тем более что к тому времени нашлись и доброжелатели, интересовавшиеся имением Червяковой и подававшие ей советы, как лучше распорядиться материальными возможностями. Предлагалось построить типографию, открыть гостиницу или тайный дом свиданий и даже облагодетельствовать московскую науку, пожертвовав состояние на стипендии студентам и пенсии профессорам. Узнав о студентах и типографии, супруг Червяковой, к тому времени изгнанный из дому, заволновался. И, понимая, что и сам рискует остаться без стипендии и пенсии, обратился к самому генерал-губернатору с прошением установить опеку над ослабевшей умом женой.

Надо отдать должное генерал-губернатору, который в самые короткие сроки рассмотрел прошение отчаявшегося супруга и внял его мольбам. Над купчихой Червяковой установили опеку, назначив опекуном её родного дядюшку, человека уважаемого и трезвого. Дядюшка первым делом прогнал со двора Ваську с Яшкой и вернул домой супруга своей непутёвой племянницы. Последней, однако, такие нововведения пришлись не по душе, и тут настал её черёд задуматься, как бы снова изгнать мужа, на сей раз в компании дядюшки, и вернуть Ваську с Яшкой.

По Москве пошёл слух, будто бы Поликсена Афанасьевна Червякова за помощь в снятии опеки скупиться не станет. Во всяком случае, в Хохлах и Старых Садех все знали, что Червякова опекуна ненавидит и дорого даст, чтобы от него отделаться. И стоило забрести матери Филофее со своей кружкой в Хохлы, как слух этот в скором времени коснулся и её ушей. Общавшаяся в основном с кухарками, мать Филофея на каждой кухне принималась нахваливать матушку Елпидифору и рассказывать о её добродетелях и великих связях. Кухарки слушали сочувственно и радовались, что не переводятся праведники и заступники, и перебирали вслух скорбящих и обремененных, кого бы следовало отправить за помощью к матушке Елпидифоре.

И вот в одном из таких домов, куда забрела однажды Филофея, кухарка, выслушав осанну матушке-игуменье, крякнула, обтёрла рукавом пот со лба и сказала:

– Вот бы куда Поликсене-то Афанасьевне Червяковой податься. Такое дело, как у неё, матушке и стоить-то ничего не будет.

– А кто же такая Поликсена Афанасьевна? – с замиранием сердца спросила мать Филофея.

Кухарка, само собой, от души подивилась, как это находятся люди, не знающие Поликсены Афанасьевны, а после, присев на скамеечку, повела рассказ. И мать Филофея узнала, что Поликсена Афанасьевна Червякова – дама больших достоинств, можно даже сказать «торжественная дама» – впала в грех. И хоть грех-то был не так большой руки, но недоброжелатели нашлись тут же и, воспользовавшись Поликсениной слабостью, связали эту «торжественную даму» по рукам и ногам. Первым же среди недоброжелателей оказался супруг Поликсены, что, к слову, совершенно неудивительно. Теперь же Поликсена Афанасьевна в цепях и мечется, но помочь ей решительно некому. Но Поликсена уже пообещала, что ничего не пожалеет, если кто поможет ей сбросить цепи.

– Потому как она женщина богатая и души широкой, – подытожила кухарка.

И вот тут-то у матери Филофеи даже руки задрожали, а в глазах почему-то потемнело. Было совершенно ясно: «торжественная дама» Поликсена – это именно то, что и разыскивала мать Филофея, сбивая башмаки по московским улицам. Но, как и в случае с купцом Тефтелевым, Филофея побоялась обнаруживать свою радость и принялась притворно охать над судьбой купчихи Червяковой. А после, поддавшись на уговоры кухарки, пообещала подумать насчёт того, чтобы сходить к «торжественной даме» и рассказать ей о добродетелях и возможностях матушки Елпидифоры. На самом деле, ей хотелось только одного: сорваться с места и помчаться в дом Червяковых. Но вместо этого она, ничем не выдавая своих желаний, выпила ещё чая, после чего отправилась восвояси. И только на следующий день она явилась к дому Червяковых и уже очень скоро сидела на кухне и как бы невзначай расспрашивала собравшихся слуг о хозяйке.

– Слышала я, – говорила она вкрадчиво, – что будто хозяйка ваша – дама торжественная, но имеет нужду в помощниках, и что будто бы постигла её беда…

– Угу… – отвечала местная кухарка, громыхавшая какими-то горшками, – торжественная… Каждый день у ей торжество…

Присутствующие захихикали.

– С утра налижется, – продолжала кухарка, отставив горшки и со злостью в глазах уставившись на мать Филофею, – и айда на задний двор. А там ещё с кучером… А там и лакей подоспеет… И давай!.. Он гармонь растягивает, она юбкой трясёт, а Васька, сволочь такая, подогревает… А вот как разогнали всю эту пьяную свору, от неё пойло попрятали, у неё и беда…

– Ах ты, Господи, – вздыхала мать Филофея.

– Да погоди ты, Дарья, – вмешалась молоденькая горничная. – Что ты как зло?..

– А как с пропойцами-то полагается? – огрызнулась Дарья. – Ты-то много на своём веку видела?.. Вот и молчи… А я ещё в деревне насмотрелась на это племя… Житья от них никому нет!.. И ладно бы мужик к свинскому образу устремлялся – ему это по званию положено, он и без того недалеко ушёл. Но баба-то, баба!.. Тьфу, срам какой!

– Ты мне, Дарья, рот не затыкай, – обиделась горничная. – Я, может, хозяйку лучше твоего знаю. Ты сама-то не пьёшь, что ли? Как праздник – так пьяная, соврать не дадут…

– Вот то-то, что праздник! – прогрохотала Дарья. – Ты и различай: где праздник, а где каждый день…

– А что прикажешь делать, если она слабая оказалась? Тут человек себе не властен…

Дарья хотела ещё что-то ответить, но мать Филофея, почувствовав, что нужный момент настал, вклинилась в разговор с уже заученной речью о добродетелях и связях матушки Елпидифоры. Рассказ её как будто примирил спорщиц: и Дарья, и молоденькая горничная стали жадно слушать, точно боялись пропустить хоть слово.

А спустя несколько дней Поликсена Афанасьевна Червякова явилась в монастырь. Сначала визит её весьма напоминал визит купца Тефтелева: после службы последовала просьба поговорить с матушкой о делах. Потом в приёмной у матушки состоялся обмен фразами вроде: «Какие у меня дела!..», «Дела разные могут быть…», «Моё дело – пост и молитва…», «Страждущие помощи вашей ждут…», «Моя помощь – молитва и доброе слово…» Наконец поступило приглашение в келью угоститься по-монастырски.

Когда же Поликсена Афанасьевна вошла к матушке в келью, глазам её предстал накрытый стол, причём накрытый не в пример богаче и сытнее, нежели для купца Тефтелева. Взгляд Поликсены змейкой скользнул по столу, и при виде бутылочек, наполненных одна прозрачной жидкостью, другая жидкостью вишнёвого цвета, глаза её радостно вспыхнули. Поликсена облизнулась и посмотрела на матушку с умилением и благодарностью.

– Господи! – пропела она. – Благодарю Тебя, яко насытил еси нас земных Твоих благ…

Тут она указала обеими руками на бутылочки и, взглянув опять на матушку с умилением, добавила:

– Кана Галилейская…

Матушка молча подхватила Поликсену под локоток и усадила за стол аккурат напротив бутылочек. Лицо Поликсены приобрело такое выражение, будто бы очутилась она не в монашеской келье с горячим самоваром, пирогами и наливками, а поселилась навеки в райской куще среди благоуханий и пения райских птиц.

А тут ещё матушка Елпидифора ласково сказала:

– Наливочки?.. Или…

– Или, – ответила Поликсена с умилением. И добавила:

– Или…

Когда же обе бутылочки сделались абсолютно прозрачны, Поликсена Афанасьевна вдруг раскинула руки и воскликнула:

– Господи! Благодать-то какая!

Потом, встав из-за стола, потребовала Яшку с гармонью. Уяснив, что нет ни Яшки, ни гармони, затянула в голос «Растатуриху» и ударила каблуками в пол.

…Растатуриха телегу продала,

На телегу балалайку завела.

Балалаечка наигрывает,


А Растатуриха наплясывает…





Сестра Филофея с матушкой тревожными глазами следили за этой пляской, как вдруг матушка чуть слышно сказала:

– Да её вязать надо, тут опека-то, что бешеной собаке ошейник… Всегубительный пароль просто…

И тут же в голос прибавила:

– Ох ты, как матушка-то моя красавица пляшет! Павушка наша… скажи, мать Филофея?.. Артистка!.. Сара Бернар!..

– Д-да… – выдавила из себя мать Филофея.

Поликсена тем временем плюхнулась в кресло, промокнула лицо одним концом шали и, обмахиваясь другим, развязно сказала:

– Вот эдак хочет женщина плясать, а ей опеку навязывают. Что тут прикажешь делать?..

Потом, переведя помутневшие глаза с Елпидифоры на Филофею и обратно, спросила:

– А вам-то я, матери мои, зачем занадобилась?

На мгновение даже матушка Елпидифора пришла в замешательство. Но тут же, опомнившись, ответила:

– А не ты ли, Поликсена Афанасьевна, о чём-то просить меня приехала?..

Поликсена задумалась, после чего сказала серьёзно:

– Точно. Приехала. А вот зачем… Убей меня Бог – не помню…

– Не помощь ли тебе нужна? – подсказала мать Елпидифора.

Развалившаяся в кресле Поликсена закрыла глаза и замерла, так что мать Филофея уж было подумала, что та уснула. Но Поликсена вдруг глаза распахнула и объявила:

– Помощь всегда нужна…

И помолчав, добавила:

– Сироте…

– А не обидел ли тебя кто, Поликсена Афанасьевна? – снова подсказала матушка.

Тут Поликсена сморщилась, отчего стала похожей на мартышку, и плаксиво пропищала:

– Сироту все норовят обидеть.

И решив, очевидно, что она и в самом деле сирота, собралась заплакать. Но матушка Елпидифора перебила:

– Да кто ж твои обидчики, Поликсена Афанасьевна? Может быть, супруг?..

– Чей супруг?.. – уточнила Поликсена.

– Да твой же, матушка! Твой, Поликсена Афанасьевна! Может быть, твой-то супруг тебя обижает?

– Может, и обижает… – равнодушно отозвалась Поликсена.

– А может, опекун у тебя имеется? – продолжала матушка.

Тут Поликсена оживилась.

– Что?.. Опекун?!. Точно!.. Так и есть – опекун. Опекунишка!.. Опекунишка…

Это слово так развеселило её, что она расхохоталась.

А мать Елпидифора тихо заметила:

– Ну… это бесполезно… Кабы я знала-то!.. Нужно её у нас оставить – пусть проспится. А завтра о делах станем говорить.

Поликсену уложили спать, а домой к ней отправили сообщить, что Поликсена Афанасьевна осталась помолиться и пробудет в монастыре несколько дней.

А на другой день Поликсену снова привели к матушке в келью, где опять был накрыт стол, на котором не было разве что бутылочек. Между тем глаза Поликсены не раз обращались к яствам, но не найдя искомого, принимались бесцельно бегать по келье.