Инкацерон

Возможно, она поняла. Шелестя одеждами, подошла и присела рядом:

– Сколько тебе было лет?

Он пожал плечами:

– Откуда мне знать? Это случилось три года назад.

– Наверное, около пятнадцати. Довольно молодой. Я слышала, некоторые из них рождаются сумасшедшими, уже пожилыми. Тебе повезло.

Легчайший намек на сочувствие. Финн уловил это вопреки резкости ее тона, вспомнил ее сострадание перед той роковой засадой. Она была из тех, кто переживает чужую боль, как свою. И он должен сыграть на этой ее слабости. Так, как учил Кейро.

– Я и был сумасшедшим, Маэстра. И до сих пор иногда слетаю с катушек. Ты и представить себе не можешь, каково это, когда нет прошлого, нет имени. Когда не известно ни кто ты, ни откуда, ни где ты. Очнувшись, я обнаружил, что одет в серую робу с оттиснутыми на ней кличкой и номером. Кличка ФИНН, номер 0087/2314. Я перечитывал это вновь и вновь. Я заучил номер, вырезал его на камне, процарапал до крови на руке. Я ползал по полу, грязный, косматый, как животное. О том, что наступает день или ночь, я узнавал, когда включался или гас свет. Время от времени открывалась щель в стене, и появлялся лоток с едой, тем же путем убирались отходы. Пару раз я пытался проползти сквозь эту дыру, но она слишком быстро захлопывалась. Большую часть времени я лежал в оцепенении. А когда засыпал, то видел страшные сны.

Маэстра наблюдала за ним, словно решая для себя, что из сказанного правда. Ее сильные, ловкие руки явно были руками труженицы, пусть и с красным лаком на ногтях.

– Я все еще не знаю твоего имени, – тихо заметил Финн.

– Мое имя не имеет значения. – Она продолжала пристально смотреть на него. – Я слышала про такие клетки. Сапиенты называют их Лоном Инкарцерона. В них Тюрьма создает новых людей. Они появляются младенцами или взрослыми, но всегда цельными. Не такими, как полулюди. Но выживают только молодые. Дети Инкарцерона.

– Что-то выжило. Но я ли это?

Ему захотелось рассказать об отрывочных образах, являющихся ему в кошмарах, после которых он и сейчас пробуждается в дикой тревоге и беспамятстве, мучительно, на ощупь вспоминая, кто он и где находится, пока не успокаивается под мирное сопение Кейро. Вместо этого он произнес:

– И там все время было Око. Сначала я не понимал, что это. Просто замечал, что ночью на потолке горит маленькая красная точка. Постепенно я понял, что оно там все время, стал представлять, что оно следит за мной, что от него не укрыться. Я стал осознавать, что оно разумное, любопытное и жестокое. Я возненавидел его, поворачивался лицом к холодной стенке, лишь бы не видеть его. Но через некоторое время я уже не мог удержаться, чтобы не посмотреть и убедиться, что оно все еще на месте. Я боялся, что оно исчезнет; сама мысль о том, что оно покинет меня, была невыносима. Тогда я впервые заговорил с ним.

Об этом он не рассказывал даже Кейро. А тут ее умиротворяющая близость, аромат мыла и домашнего уюта – Финну они, должно быть, когда-то были знакомы, – все это вытягивало из него трудно произносимые слова:

– Ты когда-нибудь говорила с Инкарцероном, Маэстра? Темными ночами, когда все спят? Шептала ему молитвы? Умоляла оборвать этот кошмар небытия? Вот о чем просит клеткорожденный. Потому что в мире больше никого нет. Инкарцерон заключает в себе весь мир.

У Финна перехватило дыхание. Глядя в сторону, Маэстра с горечью сказала:

– Мне никогда не было настолько одиноко. У меня есть муж. Есть дети.

Финн сглотнул, ощутив, как слабеет его жалость к себе. А может, Маэстра тоже его обрабатывает? Он прикусил губу и убрал с глаз мокрые неухоженные волосы.

– Тогда ты счастливица, Маэстра. У меня-то не было никого, кроме Тюрьмы, а у Тюрьмы каменное сердце. Но постепенно я стал понимать, что она огромна, а я внутри нее, я – крохотное потерянное создание, сожранное Инкарцероном. Я был его порождением, а он – моим отцом, бескрайним и непознаваемым. И вот когда я осознал это – настолько глубоко, что онемел, – открылась дверь.

– Значит, там была дверь! – Ее голос был полон сарказма.

– Была. Все это время. Маленькая и незаметная на серой стене. Долгое время – кажется, несколько часов – я просто всматривался в прямоугольник темноты, боясь того, что может выйти оттуда, боясь неясных звуков и запахов, струящихся извне. Наконец, собрав остатки храбрости, я пополз к двери и выглянул наружу.

Он чувствовал на себе ее пристальный взгляд. Стиснув руки, он продолжил увереннее:

– Я увидел лишь длинный белый коридор, уходивший в обе стороны. Ни входов, ни выходов. Ни конца, ни края. Он тонул в сумраке бесконечности. Я поднялся…

– Значит, ты мог ходить?

– Едва-едва. Сил было слишком мало.

Она горько усмехнулась. Финн поспешно продолжил:

– Я ковылял, пока не отказали ноги, а коридор оставался все таким же прямым и безликим. Огни погасли, и только Очи наблюдали за мной. Минуя одно, я тут же видел впереди другое. Это успокаивало, по глупости я решил, что Инкарцерон присматривает за мной, направляет к спасению. В ту ночь я спал там, где свалился. После Выключения Дня я обнаружил прямо возле своей головы полную тарелку мягкой беловатой снеди. Я съел все и двинулся дальше. Я шел два дня, и во мне росло убеждение, что это путь по кругу, в никуда. Что коридор скользит, течет мимо меня, словно чудовищная беговая дорожка. И что так будет всегда. Наконец я уткнулся в каменную стену и стал биться об нее в отчаянии. Она раскрылась, и я выпал. В темноту.

Он надолго замолчал, и она не выдержала:

– И оказался тут?

Любопытство в ней побеждало неприязнь. Финн пожал плечами:

– Придя в себя, я обнаружил, что лежу в фургоне на куче зерна, по соседству со стаей крыс. Патруль комитатусов подобрал меня во время очередной вылазки. Они могли сделать из меня раба или перерезать глотку. Сапиент отговорил их. Хотя Кейро считает, что это его заслуга.

Она горько усмехнулась.

– Ну конечно! И ты никогда больше не пытался отыскать этот тоннель?

– Пытался. Но безуспешно.

– Но оставаться с этими… животными.

– Куда еще я мог податься? А Кейро нужен был брат по обету. Тут одному не выжить. Он думал, что мои… видения… могут быть полезны. А может, решил, что я ему подхожу – такой же безбашенный. Мы сделали порезы на руках, смешали кровь и вместе проползли под аркой из цепей. Так тут принято заключать священный союз. Теперь мы охраняем друг друга. И если один погибнет, другой отомстит за него. Эти узы нерушимы.

Она посмотрела вокруг:

– Я бы не выбрала себе такого брата, как он. А сапиент?


– Он убежден, что проблески воспоминаний мне посылает Сапфик, чтобы помочь нам найти выход отсюда.

Она замолчала. Он осторожно продолжил:

– Теперь ты знаешь мою историю. Расскажи про метку на моей коже. Ты говорила про кристалл…

– Я была добра к тебе, – заговорила она сквозь зубы. – А в благодарность за это меня похитили, а потом чуть не убил головорез, который верит, что накапливает для себя чужие жизни. Жизни в серебряных кольцах!

– Не шути с этим, – встревоженно сказал Финн. – Это опасно.

– Ты в это веришь?! – спросила она в изумлении.

– Это правда. Его отец жил двести лет…

– Полная чушь! – воскликнула она с презрением. – Его отец мог дожить до преклонных лет, да и то только потому, что ел лучшую еду и одевался в лучшие одежды, а все невзгоды оставлял своим тупым подданным. Таким, как ты! – Она посмотрела на него в упор. – Ты сыграл на моем сочувствии. Ты и сейчас играешь.

– Нет! Я рисковал, чтобы спасти тебе жизнь, ты же видела!

Маэстра покачала головой. Потом быстро схватила его за руку и, прежде чем он смог отстраниться, задрала рукав его рубахи.

На грязном запястье виднелось несколько синяков, но никаких шрамов.

– Что стало с порезами?

– Зажили, – тихо сказал он.

С отвращением она опустила его рукав и отошла в сторону:

– А что станет со мной?

– Джорманрик отправит к твоим гонца. Потребует выкуп – столько ценных вещей, сколько ты весишь.

– А если они не заплатят?

– Конечно же заплатят.

– А если нет? – Она обернулась. – Что тогда?

Он грустно пожал плечами:

– Станешь рабыней. Будешь обрабатывать руду, делать оружие. Это опасно. Рабов очень плохо кормят и загоняют до смерти.

Она кивнула. Глядя в черную пустоту лестничного пролета, вздохнула, и в холодном воздухе повисло облачко пара. Затем она сказала:

– Тогда мы заключим сделку. Я заставлю их принести кристалл, а ты отпустишь меня. Сегодня же ночью.

– Все не так просто… – возразил он, чувствуя, как гулко бьется сердце.

– Все просто. Или ты не получишь от меня ничего, Финн Клеткорожденный. Ничего. Никогда.

Она повернулась и посмотрела ему прямо в глаза:

– Я Маэстра своего народа и никогда не покорюсь подонку.

Она смелая, подумал Финн, но совершенно ничего не понимает. Джорманрику не понадобится и часа, чтобы заставить ее визжать от ужаса и исполнять все его требования. Финн слишком часто видел, как это бывает. От одного воспоминания становилось дурно.

– Они могут принести его вместе с выкупом.

– А я не желаю, чтобы они делали это. Я хочу, чтобы ты вернул меня туда, где нашел, сегодня же, перед Блокировкой. Как только мы там окажемся…

– Не могу. – Он поднялся. Раздался резкий звук сигнала, распугавший стаю покрытых копотью голубей, тут же наполнивших Берлогу хлопаньем крыльев. – Они с меня с живого шкуру снимут.

– Твои проблемы, – едко улыбнулась она. – Уверена, ты придумаешь в свое оправдание какую-нибудь историю. В этом ты мастер.

– Все, что я рассказал тебе, правда! – Внезапно он понял, насколько ему необходимо ее доверие.

Она приблизила к нему лицо и гневно глянула в глаза:

– Как та душещипательная сказочка перед засадой?

Финн понурился:

– Я не могу просто освободить тебя. Но клянусь, если получу этот кристалл, ты вернешься домой целой и невредимой.