Иллюзии

Никогда.

Он защищал меня.

Он был моим спасителем, хотя я никогда никого не просила о помощи.

Я вздрогнула.

— Тебе больно? — грубо спросил он, его голос был таким злым. Это был гнев, который я могла понять.

Это было из-за меня.

Это было из-за него.

Это было из-за многих вещей.

Брэдли был моим другом.

Он навязал мне свою грубую бескомпромиссную дружбу. Я взяла её с жадностью, как взяла бы любая изголодавшаяся женщина.

Брэдли любил меня.

Уродливые, ужасные, отвратительные части меня, которые отталкивали кого-либо ещё.

Брэдли был неразборчив в своей любви.

Безрассуден в своей привязанности.

Непреодолим в своём уважении.

И я была благодарна за его идиотизм.

Иногда мне было интересно, хотел ли он обладать мной.

Возможно, он хотел получить мою душу.

Я осторожно коснулась заживающего шрама над губой и отдёрнула пальцы, как только они там оказались. Я почувствовала тошноту. Головокружение. Потрясение. Ненавидела то, что я знала, там было. Ненавидела то, что было исправлено.

Я кивнула.

— Немного. Я приняла немного обезболивающих перед тем, как выйти из дома.

Брэдли сжал мою сумку, и на мгновение я подумала, что он собирается её бросить.

— Почему ты позволила ей сделать это с тобой? Почему, Нора? — кипел он. Мягко. И так тихо.

— Ты знаешь почему, — ответила я и почувствовала усталость. И в этом не было ничего общего с лекарствами от боли. Дело в истощающей правде.

Брэдли схватил меня за плечо и потянул к роще сухих деревьев на краю кампуса. Я вздрогнула и покачнулась. Холод и безразличие выворачивали меня наизнанку.

Я была испугана и не могла смотреть ему в лицо. Испугана яростью, которая, я знала, была там написана. Не уверенная, была ли она направлена на меня.

Или кого-либо ещё.

— Я не могу принять это, Нора. не могу просто смотреть и позволить ей сделать с тобой что-нибудь ещё. Не сейчас.

Брэдли бросил мою сумку на мёрзлую землю и схватил меня за руки, крепко удерживая и не позволяя вырваться из его хватки. Он придвинулся ближе. У меня не осталось выбора.

С Брэдли у меня всегда не было выбора.

Я почувствовала себя абсолютно беспомощной.

Я ненавидела его за это.

Не менее сильно я любила его за это.

— Почему это должно иметь что-то общее с тобой, Брэд? — спросила я мягко, глядя на наши кроссовки, которые почти соприкасались, носок к носку. Нога Брэдли была намного больше моей. Он мог бы встать на мои пальцы и сломать кости, если бы захотел. Так же его большие руки могли сломать мне кисти, если бы это пришло ему на ум.

— Не называй меня так, Нора! Никогда не называй меня так! — прошипел он, склонившись, чтобы я могла почувствовать на щеке его горячее резкое дыхание. Я взглянула на него сквозь ресницы. И смогла увидеть «Skoal» (прим. пер.: вид жевательного табака), который Брэдли прятал под нижней губой. Маленькая капля слюны собралась в уголке его рта, разъедая плоть.

Он отклонился в сторону и сплюнул на землю. Я старалась не подавать виду, но моё отвращение было очевидно.

— Думала, что тебя это не касается, — сказала я решительным голосом.


Брэдли отошёл от меня достаточно далеко, чтобы вытереть рот салфеткой, которая лежала в его кармане. — Я пытаюсь, Нора. Я говорил, что буду. Ты не веришь мне? Неужели моего слова тебе недостаточно?

Я привыкла к Брэдли и его постоянно меняющимся эмоциям. Вверх и вниз. Как американские горки. Он мог заставить улыбаться и смеяться, а на следующем вдохе — плакать и кричать.

Он мог быть изумительным.

Он мог быть самым пугающим в мире.

Невозможно предугадать, в какую сторону будет «дуть его ветер». Я научилась задраивать люки и пережидать шторм.

— Ты делаешь мне больно, Брэдли, — пробубнила я и назвала его по имени. Так я поступала только тогда, когда он не хотел его слышать.

Брэд — имя его отца, в честь которого и назвали парня. Он это имя терпеть не мог. Я использовала его только в определенных случаях. Когда мне требовался контроль, который он так естественно у меня забирал.

Парень расслабился и посмотрел с выражением раскаяния на лице. Стыдясь.

— Мне жаль. Боже, мне так жаль, — признался он, его зелёные глаза стали грустными.

Я сделала шаг назад, и он отпустил мои руки. Кожа пульсировала там, где только что были его пальцы, и я знала, что позже там появятся синяки.

— Знаю, — я подарила ему улыбку, которую он всегда хотел видеть. Ту, которую я никогда не соглашалась отдать. Но сейчас я попыталась.

Для Брэдли это означало всё.

Моё сердце, разбитое и покрытое трещинами, дико стучало и любило моего друга, моего Брэдли, уничтожившего боль.

Была какая-то извращенная красота в том, кем мы были друг для друга.

Он поднял руку и почти незаметно коснулся моей губы.

— Я просто ненавижу то, что она пытается изменить тебя. Я хочу, чтобы ты не позволяла ей этого.

— Она знает, что лучше, она всегда знает, — утверждала я. И лгала. Но говорить подобное всегда проще.

Он обожал моё обезображенное, испорченное лицо. Но раньше он обожал его сильнее.

Когда я рассказала ему, что мама организовала мне встречу с пластическим хирургом, чтобы обсудить реконструктивную хирургию для коррекции моей заячьей губы, он потребовал, чтобы я сопротивлялась ей. Хотел, чтобы я сказала ей, что не пойду.

— Тебе не нужно что-либо исправлять, Нора! — решительно заявил Брэдли. Как будто это было очевидно.

Я не сказала ему, что сделала бы что угодно, если бы это означало, что я почувствую себя нормальной. И продала бы свою душу, чтобы смотреться в зеркало и видеть что-то красивое. Я думала, что, возможно, после операции у меня появится шанс.

Я должна была знать, что надежда очень переменчивая вещь. Однажды реальность с легкостью разорвет в клочья распустившийся бутон надежды.

Брэдли бы никогда не понял отчаянное желание любить своё отражение. Он был прекрасным во всех возможных смыслах. Прекрасен снаружи. Хотя гноился и сильно вонял изнутри.

Мы были симметричны. Я носила свои ужасы на коже. Брэдли — в непостижимых местах, которые труднее найти.

Я не помнила, как началась наша дружба.

Но я помнила момент, когда она стала полностью необходимой.

Ночь, когда началась моя непоколебимая неблагоразумная привязанность к мальчику, живущему на по улице по соседству.

Прекрасное лицо, прижатое к стеклу. Зелёные глаза, сверкающие в темноте. Мой неизменный. Мой компаньон. Гнев и печаль выстроили мост между нами.

Он жил через три дома от моего в течение года. Его родители честные члены высшего общества. Они были образцовыми. Ну, почти. Его мать — учительница, а отец владелец ландшафтного бизнеса. У него три старшие сестры, которые любят и обожают его.

Они были семьёй, которая, казалось бы, должна иметь всё, но, в действительности, не имела ничего.

У Брэдли были слои. Сложные противоречивые слои, которые никто не замечал. И определённо, не его невнимательные родители. И, конечно, не его заботящиеся о себе сёстры.

Это были слои, которые только мне посчастливилось разглядеть. Слои, которые он прятал от всех, но не от девочки, которая бы никогда не стала делиться его секретами.

Девочки, которая редко говорила, даже когда с ней разговаривали.

Меня.

Уродливой, ужасной Норы Гилберт.

Он был в моей жизни так долго, что не было никаких вопросов.

Некоторые вопросы и не требуют ответов.

Я не хотела их в любом случае. Я не хотела гадать о причинах нашей неразумной дружбы.