Их женщина

Иду. Быстро стряхиваю слезу и отгоняю воспоминание, которое преследует меня последние восемь лет.

Мы в суде. Родители разводятся. Удар молотка, и меня начинают оттягивать назад, отнимают от мамы. Я тяну и тяну к ней свои тощие ручки, плачу, не понимаю, как такое может быть. Почему нас разлучают? А она виновато закусывает губу и прижимает ладони к своей груди. Словно ей сердце вырезали.

Мы смотрим друг на друга очень долго, наши взгляды не разорвать, как и нашу связь. Мы едины. Но ровно до того момента, пока отец не выносит меня из зала на своих руках.

Я останавливаюсь, выдыхаю и решительно стучу в дверь напротив, умоляя, чтобы внутри никого не оказалось. Незаметно смахиваю еще одну подступившую слезинку. Робко оборачиваюсь и вижу папочку, застывшего у окна.

«Пусть никого не будет дома. Пусть не будет».

Но из-за двери доносятся неторопливые шаги. Три, два, один. Сердце замирает.

— Привет, — хмыкаю я, когда передо мной предстает мальчишка.

Выше меня на полголовы. Медно-рыжая копна волнистых волос, тонкий, прямой нос, сжатые в линию искусанные губы и пронзительные зеленые глаза.

Сначала он бледнеет, словно привидение увидал, а затем начинает медленно покрываться краской. Сперва краснеет его шея, затем подбородок, щеки, лоб. Совершенно белая кожа вмиг становится пунцовой, и выглядит это так, будто он сейчас закипит, как чайник. Вот-вот пар из ушей повалит.

— А…Э… — мычит он, выпучив глаза.

Приступ у него, что ли, какой? Начинаю переживать за парня.

— Слушай, — говорю, оглядываясь назад, — ты бы хоть улыбнулся, а?

— Э… — Точно немой, блеет он.

Сглатывает неприлично громко и широко распахивает свои глазищи.

— Понятно. — Нервно почесываю свой лоб, а затем пристально смотрю в его лицо. — Ты Майкл, да?

— А…да…

— Значит, так, Майкл. Ты сейчас улыбаешься, делаешь вид, что рад меня видеть. Я улыбаюсь тебе в ответ и вхожу, потому что моему папочке позарез нужно, чтобы я подружилась с кем-то из местных. Лады?

— Ы… — коротко кивает парень, делая неуверенный шаг назад.

Наверное, это означает «лады».

Поэтому я с облегчением шагаю внутрь. Уши рыжего к этому времени делаются уже адски пунцовыми. Боюсь, если прикоснуться к ним, можно знатно обжечься.

— Ну, привет, сосед. — Оглядываюсь по сторонам. — Рассказывай, как жизня?





Майкл




Она проходит в гостиную, а я наваливаюсь на дверь, чтобы не потерять сознание. Пользуюсь тем, что можно отвернуться и отдышаться. А еще несколько раз проорать про себя: «Господи, это что, все реально?!»

Медленно тяну носом воздух, выдыхаю, оборачиваюсь и… застываю. Элис стоит, сложив руки на груди в замок, и пристально смотрит на меня. У меня в горле моментально пересыхает, ноги делаются ватными, а мозги, которые способны в уме складывать шестизначные числа, напрочь отказываются подчиняться.

— Стесняюсь спросить, — вздыхает она, продолжая гипнотизировать взглядом, — как ты живешь в этом музее? У моего отца в операционной не так чисто, как у вас.

— Хм. — Мысленно умоляю дар речи вернуться ко мне. И желательно побыстрее. — На самом деле, в операционной гораздо чище, потому что стерильность там обеспечивается за счет предупреждения занесения микроорганизмов из других помещения и распространения их по операционной. — Выпалив это, я поправляю новенькие очки и продолжаю: — Важную роль также играет вентиляция…

— Стоп. — Девчонка таращится на меня во все глаза. А они у нее, надо признать, просто магические. Черные, большие, с длинными пушистыми ресницами.— Стоп, стоп! — Она вскидывает руки. — Вот этого всего не надо, ладно? Давай договоримся сразу: или ты разговариваешь со мной как нормальный чувак или я, на хрен, ничего не пойму из твоей речи.

А ей идет без косметики. Не понимаю, зачем она так густо мазала губы и брови черным. Теперь, в простых синих джинсах, широкой серой футболке, с распущенными волосами и чистым лицом она кажется мне настоящим ангелом. Не важно, что за словечки слетают с ее красивых пухлых губ, я-то вижу — глаза у нее добрые. А от улыбки в помещении становится светлее и теплее.

— Я просто хотел сказать, что в операционной точно чище.

— Ага. — Она морщится, словно ожидая от меня еще каких-то непонятных для нее фраз.

— Чистота для мамы очень важна. — Продолжаю молотить языком, точно в бреду. — Она строго следит, чтобы приходящая прислуга до блеска полировала полы, и заставляет их использовать для этого специальное средство, которое заказывает из Германии. — Часто-часто моргаю, не в силах успокоиться. Прячу руки в карманы брюк. — Поэтому у каждого из нас есть пара домашней обуви.

— Чувак… — Она прикусывает губу. — Несладко тебе живется. М-да…

А я считаю складочки на ее лбу, пока они окончательно не расправляются и не исчезают.

— Так… — Делаю вдох, но в легкие врывается слишком много воздуха, и мне приходится кашлянуть. — Так ты… Элис, да?


Качает головой:

— Меня зовут Эй Джей.

Разворачивается и идет в гостиную, по пути оглядывая обстановку.

— Присаживайся, — говорю я, вспомнив, что нужно быть гостеприимным хозяином.

— Не-а. — Помедлив, говорит девчонка. — Не буду пачкать ваш белоснежный диван. Есть в этом доме другое место, куда можно кинуть жопу, не боясь что-нибудь испачкать?

Ругательство вылетает из ее рта, а щеки жжет у меня. Это так ужасно… волнительно и… захватывающе. То, как она ругается, и насколько гармонично при этом смотрится. Сквернословие в нашем доме всегда было под запретом, но у меня мурашки бегут по коже, потому что я вдруг осознаю, что хочу слышать эту гадость из ее уст снова и снова. И сам хочу быть таким же гадко крутым.

— А… — Веду взглядом по гостиной, в панике отыскивая такое место.

— Идем на кухню. — Предлагает Эй Джей по-хозяйски. — Кстати, где она у тебя?

Указываю жестом, и мы идем туда.

— Так. О, неплохо. — Радуется она, распахивая холодильник. — Ты уже завтракал, Майкл?

— А… я? Э… нет.

— Тогда садись, я накрою на стол.

Топчусь на месте, пока гостья достает продукты с разных полок. Жду уточнения — в столовую мне пройти или остаться здесь, чтобы помочь донести тарелки.

— Э-э, ты куда? — Окликает она меня, когда делаю шаг в сторону. — Сюда падай, Майки. Мы просто пожрем, о’кей? Не нужно для меня накрывать в этом траурном зале и тащить на стол лучший мамочкин сервиз, ладно? Просто расслабься.

— Х-хорошо. — Киваю я.

Тяну за спинку стула, и тот громко скрипит по полированной поверхности пола.

— Уоу… — Морщится девчонка, прижимая ухо к плечу, потому что руки ее заняты тарелками.

— Прости… — Мямлю я.

Незаметно, (как мне кажется), вытираю каплю пота со лба. Сажусь, придвигаю стул к столу и громко сглатываю.

— Молока? — Предлагает она.

— Нет, спасибо. — Отказываюсь. Вспоминаю, что мамочки нет дома, и тихо добавляю: — Ненавижу эту гадость.

— Ого. — Гостья замирает и довольно хмыкает. — А у нас с тобой много общего. — Проходится глазами по моему лицу, затем по фигуре. — Намного больше, чем может показаться… на первый взгляд.

— Спасибо.

Она улыбается, берет нож, режет хлеб и мясо.

Я наблюдаю. Я ослеплен ее улыбкой. Она кажется такой искренней, поэтому мне, наконец, удается немного расслабиться. И, надо признать, так легко и хорошо мне бывает только с Джимми.

— Держи. — Эй Джей с грохотом ставит передо мной тарелки с сэндвичами.

Разглядываю толстые куски бекона и говядины, зажатые между треугольничками хлеба, зеленью и дольками томатов. Они такие не совершенные. Все разной толщины, кривые. Но от этого, почему-то, не менее прекрасные. Возможно, со мной что-то не то происходит, но, кажется, все, к чему эта девчонка не прикоснется, становится лучше.

— Так… почему ты зовешь себя Эй Джей? — Решаюсь задать вопрос. — Я слышал, как твой отец называл тебя Элис.

Она садится напротив меня и ставит на стол банку с арахисовым маслом.

— А почему ты носишь эти стремные шмотки? А? — Кладет локти на стол и упирается подбородком в кулачки. — Вот точно в такой же рубашке моего деда хоронили. Зуб даю. А брюки… — Приподнимается, чтобы взглянуть на мои ноги через стол. — Парень, должна тебя огорчить. Фасончик у них такой, будто ты кучу наложил, сечешь?

Меня бросает в жар.

— Мама говорит, это классика… Аккуратно, элегантно, практично. Еще она никогда не выходит из моды. — Заливаюсь краской.

— Тебя обманули.

— Но мама…

— А ты за мамкину сиську до старости собрался держаться? — Усмехается она.

Зачерпывает арахисовое масло указательным пальцем и слизывает языком.

— Я не… — У меня дыхание перехватывает, когда ее язык прячется меж пухлых розовых губ.