Их женщина

А еще я целую моего Майки. Целую, вздрагиваю, задыхаюсь, чувствую захлестывающую меня потребность касаться его везде. И понимаю, что это то, чего я всегда хотела. И, окажись на месте Джимми он, там, за баром, — это бы сломило меня гораздо сильнее. Такое мне точно не под силу было бы пережить, потому что… не знаю… я и Майкл. Майкл и я. Мы — единое целое. Постоянная величина. То, что неподвластно пониманию, потому что это что-то неземное, почти божественное.

Я люблю его запах, знаю каждую его черточку, каждую веснушку и родинку на теле. Люблю его мягкие волосы, сильные руки, широкие плечи. Ленивую сонную улыбку по утрам — люблю. И даже ворчание, и занудство, которыми он выводит меня из себя. Но больше всего люблю то, какой становлюсь рядом с Майклом — податливой и спокойной. Той, какой не смогла бы быть, не будь его рядом.

— Элли… — Он отрывается от меня.

Его руки все еще держат мое лицо. Комната звенит тишиной. Я чувствую, как Майки дрожит всем телом, как часто дышит.

— Майкл. — Приподнимаюсь. Мои губы горят, с телом происходит какая-то чертовщина. Хочется, чтобы он сжал меня в своих объятиях, как куклу, придавил к кровати, чтобы любил. По-настоящему. По-взрослому. Чтобы был со мной, был моим. — Майкл, ты же знаешь, что я люблю тебя?

Его пальцы медленно разжимаются, отпуская меня, но руки отказываются убираться прочь — возвращаются на мое лицо, гладят щеки, забираются в волосы.

— Знаю. — Шепчет.

Наши тела так близко. Они так пронзительно и так громко требуют ласки, что становится больно. Почему он медлит?

— Но ты… ты ведь тоже любишь меня? — Подаюсь вперед, ища в темноте его губы.

— Да, — выдыхает.

Сколько ночей мы провели вот так? Засыпая перед телевизором или в его кровати, пока его матушка ничего не подозревала. Сколько раз я спала у него на плече, бесцеремонно закинув ногу ему на живот? Сколько раз думала о Джимми перед тем, как провалиться в сон?

Я знала, что загоняю их и себя в ловушку. Что придется за все отвечать. Знала, что играю с огнем, который обязательно распространится на все, что нас окружает, и однажды сожрет и меня саму. Знала. Но ничего не могла поделать, потому что любила обоих. Они, как воздух и огонь, всегда были разными. И любовь к ним такая же: одна ласковая, правильная, чистая и светлая, другая — порождение страсти и безумия, что-то животное, дикое, необъяснимое.

Майклом я дышала, он всегда по праву являлся частичкой меня. А Джеймс был пламенем, который мог спалить дотла, но рядом с которым так хорошо было согреваться, чувствуя острое покалывание и бешеный пульс в кончиках пальцев. Я не хотела выбирать, но не могла и отпустить их. Желала, чтобы они сами решили.

Но этот выбор был для них еще более сложным, чем для меня. Братья, пусть не по крови, но определенно родные, и каждый из них был готов отойти в сторону ради счастья другого.

— Пожалуйста, Майкл… — молю просевшим голосом.

Приникаю к его губам, хочу напиться их любовью, но они безжизненны. Горячие, но не желающие отвечать мне. Он отодвигается, и его слова бьют сильнее пощечины:

— Нет, Элли. — Скользит дрожащими пальцами по моей шее. — Потому что люблю — нет.

Это отрезвляет.

— Майки. — Прошу его, вкладывая в голос мольбу и надежду.

Я готова разреветься.

— Нет. — Притягивает меня к себе, вдавливая лицом в грудь. — Я никогда не стану делить тебя с ним. — Его сердце бьется так громко, что почти заглушает сказанное: — Если ты хочешь меня, то должна хотеть только меня. Иначе, мы сделаем только хуже.

Меня трясет. Я понимаю, что он прав, но мое тело не хочет слушаться. Оно горит, льнет к нему, просит пощады. Я пьянею от его запаха, ощущаю его эрекцию, чувствую его желание, бегущее вибрацией и передающееся мне, словно мелкими ударами тока. Отказываюсь понимать. Задыхаюсь.

— Разве может быть еще хуже? — Всхлипываю.

Но он не отвечает.

И я засыпаю в его объятиях, как делала много раз на протяжении последних трех лет. Сплю, будто рухнув в черную яму. Сплю долго, наверное, весь следующий день. Потому что периодически слышу, как он встает, ходит, переговаривается с мамой через дверь, покидает комнату, снова возвращается.

Лежу, уткнувшись щекой в пахнущую его запахом подушку, и вижу разрозненные картинки, похожие на больные вспышки, отрывки снов о нас троих. В этих снах мы пьем пиво на речке, много смеемся, бегаем по крышам, катаемся на машине, курим за зданием школы, загораем в песке, целуемся.

Потом я вижу Мэгги и падаю. Кубарем лечу из этого видения, точно с лестницы. Потираю ушибленные части тела, но не чувствую сердца. На месте, где оно было — пусто. Не бьется.

Вздрагиваю от испуга и открываю глаза. Солнце стоит высоко, пляшет желтыми пятнами по стенам. Снова закрываю веки. Не хочу этого видеть. Не желаю возвращаться в реальность, в которой все так сложно и жестоко. Снова засыпаю, и у меня вырастают крылья. Лечу. Парю над городом, пропуская прохладный воздух меж перьев.

Нет, просыпаться нельзя. Нужно спать.

Но сон больше не идет. Дожидаюсь, когда Майкл выйдет, спешно встаю, лихорадочно натягиваю платье и вылезаю через окно. Спускаюсь, то и дело, оглядываясь, чтобы не попасться на глаза соседям. Понимаю, что забыла обувь, но уже не возвращаюсь. Босиком пересекаю газон, перебегаю через дорогу и вхожу в свой дом с черного хода.





Джеймс




Трейлер вырастает передо мной из темноты, как сплюснутая консервная банка, только не в меру огромная. Из него привычно доносится музыка и запах сигарет, из узкого окна наружу льется мягкий свет. Останавливаюсь, злой и усталый, в настежь распахнутой спортивной кофте, рвано дыша от бега. Прислоняю ладонь к холодному металлу, искореженному моим вчерашним приступом бессильного бешенства, и будто снова чувствую острую боль в костяшках пальцев.

Я завалился домой под утро. С сигаретой в зубах и разодранным в клочья сердцем. Исходящим от меня запахом перегара можно было, наверное, людей замертво валить. Всю ночь мочалил Мэгги, как заведенный: сначала в одной позе, потом в другой, в третьей. Кончились резинки, но и это меня не остановило — я молотил снова и снова, как чертов робот, не в состоянии получить разрядку.

Сначала она подыгрывала мне, стонала громко и томно, не боясь разбудить соседей по общаге, куда мы забурились ночью. Потом ей надоело. Мэгги быстро сообразила, что ласки ей от меня не дождаться, и попыталась все закончить. Но я не дал. Смотрел на капли пота, выступившие на ее спине, больнее впивался пальцами в ее талию и в волосы на затылке, пригибал лицом к матрасу и продолжал трахать. Делал это все жестче, быстрее и грубее.


Хотел, чтобы Элли перестала мне мерещиться.

Не помогало.

Я не желал больше видеть этот взгляд широко распахнутых, дерзких черных глаз, обрамленных пушистыми и невероятно длинными ресницами. Не желал чувствовать аромат ее кожи, пахнущей молоком и лепестками роз. Не хотел представлять, как глажу ее шелковистую гладкую кожу, беру за руку и сжимаю тонкое запястье.

Мечтал, чтобы мне расхотелось целовать ее…

Но стоило только закрыть веки, и ее образ снова вставал передо мной. И этот взгляд в темноте, которым она смотрела на меня, сжимающего в объятиях другую девицу. Взгляд, полный боли и разочарования. Полный ненависти. Пустой, мертвый взгляд, ставящий точку в том, что только зарождалось между нами.

Я провожу пальцами по мятой обшивке трейлера и вспоминаю, как колотил по ней кулаками на рассвете. Как пробудил мать ото сна, не на шутку напугав. Как упал на постель, не раздеваясь и не объясняя, что произошло. Потому что знал, насколько ей безразличны мои беды.

Вспоминаю, как раздраженно оттолкнул ее от себя, подошедшую, чтобы укрыть меня одеялом. И как до скрипа сжимал челюсти, чтобы не расплакаться, выпуская боль наружу.

И тяжело вздыхаю, прокручивая в памяти моменты тяжелого пробуждения, когда не было сил посмотреть матери в глаза от стыда. Я встал уже после обеда, вышел, в чем и был одет, и с досады хлопнул дверью. Побежал, куда глаза глядят. Без цели. Быстро, очень быстро. Решил, если загоню себя, и если у организма не останется сил ни на что другое, то перестану думать о том, что произошло.

Но это так не работает. Оказывается, даже, когда ты лежишь на берегу реки один, рвано дыша, сплевывая горечь, почти подыхая от бессилия, ты все равно будешь думать о том, кого предал.

— Вот так. Замечательно. — Слышится тоненький, как звон колокольчика, голосок.

И у меня сердце замирает. Потому что это она. Элли. И она здесь, в нашем трейлере.

— Спасибо, милая. — Кряхтит мать.

Я приоткрываю провисшую на старых петлях дверь и вижу картину, от которой начинают слезиться глаза. Девчонка причесывает мою старуху, сидящую на стуле с сигаретой в зубах, аккуратно отделяет пальцами ровные прядки и закрепляет на макушке маленькими заколками. Та следит за процессом, держа перед собой круглое зеркало, закрепленное на ручке-держателе, и беззубо улыбается своему отражению.

— Вам нравится, Сьюзан? — Элли, как обычно, очень нежна с ней.

Стоит в куче вонючего трейлерного дерьма, в облаке едкого дыма, как редкий цветочек посреди помойки, и будто не замечает того, что ее окружает. Что она, вообще, здесь делает? Зачем пришла? И давно ли?

— Да, детка. Кажется, я даже помолодела. — Вертит головой перед зеркалом мама. — Вернется мой Джо, не узнает меня.

Вцепляюсь пальцами в ручку двери со злости.

— Да мы вам найдем с десяток таких Джо, и даже еще лучше, вот увидите! — Элли порхает вокруг нее в соблазнительном коротком платьишке, поправляя прическу. — Вы настоящая красавица, Сьюзан.

Мать икает и виновато прикрывает ладонью рот.

— Прости, что я выпила, дочка. — Смущенно произносит она, откладывая в сторону зеркало. — Расстроилась из-за Джимми. — Опять оправдывается. — Заявился только под утро, пьяный… Не говори уж ему ничего, хорошо?

Элли кивает:

— Конечно.

— Мама? — Распахиваю дверь.

— О, сынок. — Бледнеет она, опуская руки на колени.

Услышав мой голос, Элли оборачивается. Сглотнув, оправляет платье. У нее такой потерянный, грустный взгляд, что у меня внутри все переворачивается.

— Выйдем? — Спрашиваю отрывисто и сухо.

Она прикусывает губу, мешкая. Смотрит на мою мать:

— Простите, миссис МакКиннон.

— Ничего, девочка. Иди. — Хмурится мать.

Я придерживаю дверь для Элли. Съежившись, она проходит мимо меня и спрыгивает на землю. Нос щекочет сладковатый запах ее духов, донесшийся от волос. Скользнув по матери злым взглядом, хлопаю дверью. Мне становится противно от самого себя и того, как уязвленным и слабым я себя ощущаю в присутствии этой девушки.

— Зачем ты пришла? — Обхожу застывшую в темноте статуей Элли и направляюсь к двум подвесным качелям, закрепленным на столбах во дворе кем-то из местных для детворы.

Сажусь на одну из них и закуриваю.

— Просто… — Ее силуэт движется в мою сторону. Элли подходит ко второй качели и прокашливается. Ее рука скользит по толстой железной цепи, за которую подвешена деревяшка. Садиться рядом она не спешит. — Просто я думала… вдруг нам есть, о чем поговорить.

— О чем же? — Спокойно спрашиваю я.

А в груди сжимается тоска. Жалит ненавистью к самому себе.

— А не о чем? — Вопросом на вопрос отвечает она.

Лунный свет падает на ее открытое лицо, и я вижу свое отражение в ее кристально чистых, распахнутых, доверчивых глазах. Боюсь этого взгляда. В нем, как на ладони, все мои недостатки.

— Нет. — Говорю.