Их женщина

— Конечно, нет. — Отвечаю.

Народ прибывает, напряжение спадает, и вот через пару часов мы уже смеемся, как четверо старых и добрых друзей. Джимми налегает на пиво, я травлю байки про научный кружок, который посещал вплоть до шестнадцати лет, и, кажется, мы даже можем смотреть с ним друг другу в глаза, не ощущая ни боли, ни ревности. Нам снова легко и хорошо. И это настоящий кайф.

Я иду за новой порцией пива, Элли отправляется воевать с музыкальным автоматом, а Мэгги тянет Джимми за руку, приглашая покурить на свежем воздухе.

Мы слишком привыкли друг к другу. Стали практически одним целым. Ревность неизбежна, потому что мы — единое, из которого нереально выделить пару. Но все не так плохо, как кажется. Мы же семья. И, значит, в наших силах и интересах найти решение любого вопроса, не причиняя вреда никому из нас.





Элли




Девчонки на него всегда вешались. Пачками. От этого было только приятнее осознавать, что он не замечает ни одну из них. Помню, мы смеялись, узнав, что Сэнди поцеловала его на школьных танцах три года назад. А спустя неделю, хихикали, видя, как неуклюже они зажимаются в раздевалке спортивного зала. Мы были в курсе, что у него было кое-что и с Ритой, и с Холли, и с Бэкки, но все это было так давно, что уже казалось неправдой или нелепыми детскими шалостями.

Последние несколько лет его ничего не интересовало, кроме нас и небольших подработок днем на пляже. Девушки не бросали попыток обратить внимание Джимми на себя, но он не отвлекался на флирт с ними, и, уж тем более, не заводил никаких отношений. Мне всегда казалось, что я знаю, почему — его взгляд был направлен исключительно на меня.

Эта связь установилась в тот самый день, когда мы встретились. Тощий, угловатый парнишка с растрепанными волосами. Напуганный, побитый, с многочисленными кровоподтеками на лице. Он показался мне тогда, в этом старом трейлере, таким красивым, таким настоящим, что это поразило в самое сердце.

А сколько в его серо-голубых глазах было отваги и смелости! Хватило бы на несколько таких, как Майки или я. Джимми стал для нас тем, на кого хотелось равняться, за кем идти. Он стал нашей общей путеводной звездой.

— Идем же, ну! — Мэгги тянет его к выходу, улыбаясь.

Смотрю на них искоса, делаю вид, будто увлечена старым, почти музейным, музыкальным автоматом. Жму кнопки, но музыки не слышу. Перед глазами — они. Джимми идет за ней, как привязанный, даже не сопротивляется.

— Мэг, зажигалку. — Его голос хрипловатый, сексуальный. Растекается мягким бархатом по душному помещению.

— Не надо. — В ней столько игривости.

Мэгги зазывно прикусывает губу. Я не хочу туда смотреть, но смотрю. Вижу, как переплетаются их пальцы. Злюсь. Не на нее, на него. За все те моменты, за те взгляды, что он мне дарил — когда я могла чувствовать себя особенной, когда верила, что между нами и без слов все ясно. Думала, вот он — мой, только протяни руку и возьми. Один поцелуй, и не нужны будут все эти глупые объяснения.

«Что сегодня такое произошло? Почему все изменилось в один момент?»

Джимми перехватывает ее за талию, а я впиваюсь взглядом в чертов автомат и силюсь, чтобы не закричать.

«Зачем он это делает? И почему мне так больно?»

И все равно поворачиваю голову и смотрю.

Его губы приникают к ее уху, что-то шепчут, девица громко смеется. Они идут к двери. Я не сдерживаюсь, оборачиваюсь. Мне нужно это видеть. Чтобы кинжал, засаженный в самое сердце, провернулся, причиняя еще больше боли. Так будет лучше.

И я вижу. Это его взгляд…самоуверенный, нахальный, дерзкий. Такой волнующий и пьянящий. От этого взгляда у меня так часто кружилась голова, и дрожали колени. В эти глаза я готова была смотреть вечно, хотела дарить им всю себя, свою душу.

Они выходят, и, последнее, что остается в памяти, — ладонь, скользящая к ее заднице. Жирной заднице шлюхи, которую я считала своей приятельницей. Шлюхи, на которую он зачем-то променял меня.

И я зажмуриваюсь. Наваливаюсь на автомат, до хруста сжимая челюсти, потому что ничего не вижу от слез. А его смех, такой родной и любимый, продолжает греметь, отдаваясь эхом в моих ушах.

Монетка падает из руки и ударяется об пол. Но я не вижу и не слышу. Прокручиваю в голове один и тот же ужасный фильм, в котором он, высокий, красивый, пьяно улыбается этой Мэгги и по-хозяйски притягивает ее к себе.

Вдыхаю больше воздуха, резко выдыхаю. Ударяю руками по металлической панели автомата и разворачиваюсь. Мое лицо пылает, а внутри все промерзает насквозь, буквально до костей. Мне это нужно. Поговорить с ним и все выяснить. Раз и навсегда. Услышать, что он ничего ко мне не чувствует. Пусть сам скажет. В лицо. Я хочу эту порцию адской боли, чтобы выжечь его из своего сердца навсегда.

— Эй, цыпа! — Чья-то рука касается моего бедра, когда иду меж столиков к выходу.

Останавливаюсь и выискиваю в полутьме взглядом того, кто посмел так беспардонно прикоснуться ко мне. Ну, конечно — Бобби Андерсон. Толстая жаба. Устроился за столиком с парой своих дружков и давит идиотскую лыбу. С тех пор, как его брат поступил в полицейскую академию, этот урод стал еще смелее и наглее, завел себе шестерок и мнит себя невесть кем.

— А, это ты… — Наклоняюсь к его мерзкому лицу. — Еще раз тронешь меня своей лапой, завяжу твои яйца в узел и засуну их тебе в жопу, ясно?

Знаю, грубо. Но он уже достал, этот Бобби! Надоела эта вечная конфронтация, длящаяся в течение последних четырех лет, эти постоянные стычки, подколки, словесные соревнования типа «у кого пиписька длиннее». Задрало всё. Этот ублюдок думает, что ему позволено всё в этом городе, раз папочка при жетоне. Да ни хрена!

— Что ты сказала, шалава? — Прищуривается Бобби.

Его друзья громко ржут, отчего он только больше напрягается: его ноздри раздуваются, глаза наливаются злобой.

— Повторить? — Усмехаюсь.

И в этот момент его пальцы с силой сжимаются на моем запястье. Мне больно. Очень больно.

— Руки убрал. — Спокойный голос за моей спиной.

Бобби шумно выдыхает, отпускает мою руку и переводит взгляд на появившегося рядом Майки.


— О… Кто это тут у нас? — Его лицо расплывается в улыбке.

Я отшатываюсь, и Майкл подхватывает меня за плечи. Отодвигает назад, прячет за свою спину.

— Как ты назвал девушку, Бобби? — Спрашивает моего обидчика Салливан.

Его кулаки сжимаются, грудная клетка вздымается от частого дыхания.

— Не понял, Рыжик, ты что, решил вступиться за нее? — Андерсон поднимает из-за стола свою тушу.

Его приятели замолкают. Больше никто не смеется.

— Тебе лучше извиниться.

Бобби сводит брови на лбу:

— А то что? — Расправляет плечи и делает шаг ему навстречу. — Вступишься за свою подстилку?

У меня внутренности сжимаются в узел от страха, но Майки резко выбрасывает вперед кулак и обрушивает на лицо жирдяя весь свой гнев. Молниеносно — как кобра, делающая бросок.

На долю секунды в баре повисает зловещая тишина, а затем вскипает шум: дружки Бобби вскакивают, Майкл кидается на них, кто-то из посетителей подлетает, чтобы разнять дерущихся, Эдди орет, чтобы прекратили драку.

— О Боже… — хватаюсь за голову.

— Еще увидимся, — подмигивает мне Бобби, стирая пальцем кровь с губы.

И, пошатываясь, падает на стул.

Кажется, все стихает, парней разнимают. Майки оттаскивает к стойке бара лично Эдди, что-то выговаривает ему на ухо. Но Салливан не видит перед собой ничего и никого, кроме Бобби. Тяжело дышит, готовый в любой момент опять наброситься на него.

Мне нужен воздух. Нужно позвать Джимми.

Нельзя, чтобы эти быки выловили Майки и втроем избили. Продираюсь к выходу сквозь смешки и ругательства, толкаю дверь, выхожу. Темно. У парковки толпится несколько шлюшек, двое пьяных курят, прислонившись к стене.

Оглядываюсь, ищу глазами Джимми или Мэгги, но не нахожу. Как во сне, бреду вдоль здания, огибаю его и сворачиваю в темноту. Пробираюсь через ветви деревьев почти на ощупь, держась ладонью за шершавые холодные стены бара. На полусогнутых иду в сторону звука и вдруг замедляю шаг.

Эти ахи и вздохи мало похожи на смех или обычную беседу. Отказываюсь в это верить, но уже твердо знаю, что увижу. Не понимаю. Почему? Как так? За что?

Замираю в тени деревьев и смотрю, как в свете луны он прижимает ее к стене. Шарит руками по ее телу, сжимает оголившиеся ягодицы. Целует в шею. Это ад. Это настоящий ад на земле. Словно кто-то грязными руками выдирает из моего тела внутренности и топчет их вонючими башмаками.

Как человек, который всегда смотрел на меня с таким обожанием и нежностью, может вот так запросто целовать и мять пальцами какую-то там Мэгги? Как может он хотеть ее? Обмениваться с ней слюной и, хрен еще знает, какими жидкостями…

Пыхтение в полутьме продолжается. Оно сопровождается ее стонами.

— Мэгги, — называет он ее имя.

«Твою мать! Ее имя!»

Поворачивает голову и… видит меня. Смотрит прямо в глаза. Я не знаю, что мне хочется увидеть в них в такой темноте, но смотрю, не отрываясь. Наверное, в них пусто. Как и в его сердце. Мы глядим друг на друга, а его руки продолжают стискивать ее ляжки, он вдавливает ее в стену, а Мэгги стонет, как кошка.

Мне хочется, чтобы он оторвался от нее, бросился застегивать пуговицы дрожащими пальцами и уверять, что мне все привиделось. Но этого не происходит. Он хочет, чтобы я видела. Это доставляет ему какое-то садистское удовольствие.

И я смотрю. Потому что бежать не могу. Мои ноги вросли в асфальт, сердце разбилось, и я бьюсь в дикой внутренней агонии. Рыдаю, но не слезинки не проступает на веках. Кричу, но не выходит и звука. Падаю, но продолжаю стоять на ногах, которые меня уже не держат.

Мне плохо. Я умираю.





Майкл




— Увези меня.

Она подходит как раз в тот момент, когда я, навалившись спиной на стойку бара, начинаю тревожно выглядывать ее в толпе.

Первое, что бросается в глаза — Элли потеряна. Смотрит перед собой, а словно в пустоту. Точно спит с открытыми веками.

— Ты где была? Где Джимми? — Спрашиваю.

— Увези меня. — Повторяет.