Холодный город

Она стукнула кулаком по полу, пытаясь сосредоточиться:

– Габриэль дал тебе своей крови, да? Там, у «Последнего приюта». И это помогло. Значит, нужно достать еще.

Эйдан засмеялся, но не так, как если бы считал это смешным. Или возможным.

– Это самая большая ценность в Холодном городе, а ты хочешь просто попросить еще? Как стакан сахара у соседки? – Он протянул руку к залитой кровью стене. – Брось. Я приехал сюда, зная, что стану вампиром. Так зачем ждать? Мы не вылечимся, Тана. Ничего уже не будет так, как раньше.

Она вдруг подумала: каково это – укусить кого-нибудь? И вспомнила выражение лица Габриэля, когда тот сдавил рукой шею Эйдана. Вспомнила, как двигался рот Габриэля, как пальцы впивались в кожу. Вампир был как будто охвачен безумием и в то же время выглядел умиротворенным – одновременно спящим и пробудившимся.

Тана чувствовала ужас, мучилась от жажды, желудок свело. Это могло быть первым проявлением болезни. Ведь эти воспоминания должны были казаться ей чудовищными. Но, независимо от того, что она чувствует, ясно, почему Эйдан стесняется вспоминать, как пил кровь Габриэля.

Она вдруг увидела, что Эйдан провел пальцами по стене и поднес их ко рту.

– Эйдан, – тихо и отчаянно произнесла она за мгновение до того, как тот облизал пальцы, испачканные красным. С глухим урчанием он опустился на колени и стал облизывать стену. Он был похож на чудовище за кошмарной трапезой. В нем не осталось ничего от того юноши, которого она когда-то знала.

Комната была маленькой, но Тана отступила как можно дальше и вздохнула, а может быть, всхлипнула.

– Прекрасно! – крикнула она дрожащим голосом. – Полночь, ты там? Он это сделал! Он сдался! Можете нас выпустить! Можете его выпустить!

Снизу донесся шум голосов.

Время от времени по телевизору – особенно когда показывают дневные сериалы, которые смотрят молодые матери, сидящие дома с детьми, – повторяют одну рекламу. За столом перед тарелкой куриных наггетсов сидит обычный мальчик, а напротив – привязанная к креслу девочка-вампир, перед которой стоит коктейль из молока и крови. Мальчик жадно запихивает в рот наггетсы, девочка спокойно пьет коктейль. Голос за кадром: «Наггетсы Шиптона пробуждают аппетит сильнее, чем у новорожденного вампира».

«Теперь понятно, в чем юмор, – сказала она себе. – Нет никого голоднее, чем новорожденный вампир».

Сейчас Эйдан умрет. И, если Тана хочет жить, то должна будет прикончить его раньше, чем он станет вампиром. Так же, как ее отец убил мать. Раньше, чем он набросится на нее со всей новообретенной силой.

Лучше всего, наверное, использовать обломки деревянной миски. Может быть, удастся отколоть большую щепку и использовать ее в качестве кола. Но при одной мысли, что придется вонзить кол Эйдану в грудь достаточно глубоко, чтобы пробить сердце, ей стало плохо.

Эйдан сел на пол, прислонившись к испачканной стене. Его губы были алыми от крови.

– Прости, – сказал он с несчастным видом. Тана подумала: интересно, за что он просит прощения? За то, что сделал, или за то, что неизбежно сделает? – Тана, мне очень жаль.

Она кивнула:

– Я знаю. Мне тоже.

Они так и сидели в разных углах комнаты, глядя, как утро превращается в день и полоска света движется по полу. Эйдана начало трясти, он не мог отвести глаз от стены. Время от времени он смотрел на Тану с диким блеском в глазах, а потом отворачивался, дыша тяжело, словно ему было больно.

«Думай, – сказала себе Тана, – думай».

Она встала и обошла комнату; осмотрела дверные косяки и плинтусы, пытаясь найти то, из чего можно сделать кол. Хотя, разумеется, был и другой способ.

Если выпить немного крови – со стены, или крови Эйдана, пока он еще человек, – то она, если действительно заражена, тоже изменится.

Ты никогда не думала об этом? О том, чтобы стать вампиром?

Но тогда придется навеки проститься со всем, что у нее было. И со всеми.

Прощай, Перл; прощай, Полина; прощайте, мечты о Лос-Анджелесе, пальмах и голубом океане; прощайте, часы, проведенные на залитом солнцем заднем дворе, муравьи, ползущие по ногам, липкий крем от загара, тающий на коже; прощай, сердцебиение, бургеры и серо-голубые глаза.

Убить Эйдана или умереть самой. Умереть и ожить снова.

Тана, мы не умрем. Никогда.

Она взглянула на стену, в то место, куда угодила миска, и в голову ей пришла неожиданная, отчаянная идея. Она подошла к стене и изо всех сил пнула ее чуть выше плинтуса. Больно было даже в ботинках со стальными носами, но штукатурка треснула. Тана ударила по стене еще раз, расширяя отверстие. Может быть, ей не придется стоять перед ужасным выбором. Может быть, не придется превращаться в чудовище.

– Что ты делаешь? – спросил Эйдан, поднимая глаза.

– Не знаю, – ответила она. – Может быть, еще ничего не получится…

Она подняла острый обломок миски, закрыла глаза, стиснула зубы и вбила его в стену между нижним отверстием и следом от врезавшейся в стену миски.

Кожу и одежду осыпало пылью.

Она просунула ногу в первое отверстие, подтянулась, ухватилась за деревянный обломок и полезла вверх. Было трудно сохранить равновесие, трудно не соскользнуть с осыпающейся под ногами штукатурки. И труднее всего было всадить кусок дерева в стену выше, чтобы продолжить подъем.

– Тана? – спросил Эйдан. Она посмотрела вниз и увидела, что он стоит прямо под ней. Он выглядел голодным и следил за ней, слегка приоткрыв рот и ощупывая языком клыки, будто проверял их остроту.

– Думаю, я смогу добраться до окна, – сказала она. «Все нормально, все нормально… Веди себя так, будто все нормально. Я лезу на стену как супергерой-неудачник, а ты умираешь, но все нормально». – Если люстра выдержит. Ну, то есть если я смогу до нее допрыгнуть…

Тана вспомнила похожее упражнение, которое они каждый год делали в гимнастическом зале. В последний раз она сумела забраться до середины стены и только тогда без сил спрыгнула вниз на маты. Полина в тот день выпросила у медсестры пакет льда для запястья, которое она якобы ушибла, и осталась внизу. Она смеялась над Таной, которая снова и снова пыталась залезть на самый верх. Теперь Тана жалела, что не забиралась на ту стену каждый день.


– Ты бросишь меня здесь? – спросил Эйдан.

Тана постаралась перераспределить вес, мышцы загудели.

– Когда выберусь на крышу, посмотрю, может, получится…

Он покачал головой и голосом, лишенным всяких эмоций, произнес:

– Слишком поздно. Я умираю. Я это чувствую.

На это нечего было сказать. Он был так бледен, что кожа казалась прозрачной, под глазами темнели круги. Интересно, он уже чувствует, что его сердце бьется медленнее? И почему его голос так слаб? Потому что ему уже трудно дышать?

– Ты станешь вампиром. Ночью я вытащу тебя отсюда, – сказала Тана.

Эйдан не ответил и продолжал смотреть, как она пыхтит и ползет вверх. Жаль, что у нее недостаточно сил. Жаль, что она проснулась уже уставшей. На лбу и бедрах выступил пот. Руки горели огнем. Тана не обращала на это внимания и думала только об одном: как бы не упасть.

Забравшись достаточно высоко, она посмотрела на люстру. То, что снизу казалось небольшим расстоянием, теперь выглядело пропастью. Эйдан мерил шагами комнату, как большой голодный кот. Если она упадет, если вывихнет лодыжку или сломает ногу, то станет его добычей.

«Прыгай, – сказала она себе. – Прыгай!»

Но было слишком страшно. Посмотрев вниз, она едва не потеряла равновесие. Руки и ноги дрожали. Она совсем не была уверена, что у нее получится.

Тана набрала в грудь воздуха и начала себя убеждать: «Победи этот страх. Иначе тебе придется бороться с другим страхом и убить человека, который тебе дорог. Вот такой у тебя выбор».

Надо признать, это была довольно жуткая мотивация, но она сработала.

И Тана прыгнула. Ударилась ногами о медный рожок люстры, схватилась за центральную опору. Одна нога зацепилась за люстру, другая болталась в пустоте. Ремень сумочки затянулся на шее, с потолка посыпалась штукатурка, рука начала соскальзывать с опоры. Головой Тана стукнулась об один из плафонов, и все вокруг поплыло.

«Люстра сейчас упадет, – подумала Тана. – И я вместе с ней».

Изо всех сил цепляясь за люстру, она попыталась подтянуться. И вдруг почувствовала рывок; ремень сумочки сдавил ей шею с такой силой, что она чуть не задохнулась. Затем раздался клацающий звук, и ремень соскользнул.

Тана посмотрела вниз и увидела Эйдана, который стоял с сумочкой в руках. Он держал ее с таким видом, словно гордился собой. Это он перекусил ремень.

– Отдай! – крикнула она. – Зачем ты…

– Осторожно, – сказал он, улыбаясь. – Ты же не хочешь упасть.

Метка у него. Но если она спустится сейчас, когда люстра еле держится на потолке, шанса повторить этот прыжок не будет.

Тане хотелось плакать, но она стала думать о том, как добраться до окна. Руки тряслись, в ушах звенело. Она подтянулась и крепче ухватилась за люстру. Каждый раз, когда люстра чуть проседала, Тана была уверена, что вот-вот рухнет вниз. Каждый раз, когда люстра покачивалась, Тана готовилась падать. Но она все-таки сумела выпрямиться, балансируя на рожке люстры.

Дрожа и обливаясь потом, она дотянулась до рамы и повернула ручку. Окно распахнулось внутрь, Тану окатило грязной водой и мокрыми листьями.

– И что теперь? – крикнул Эйдан. Потом закашлялся.

Теперь остается надеяться только на силу рук и отчаяние. Тана вытянулась как можно дальше и ухватилась за раму. Оттолкнулась от люстры, стараясь выпрыгнуть из окна хотя бы по грудь. Мгновение, когда под ногами не оказалось никакой опоры и она судорожно дышала, пытаясь вытянуть себя наверх, было ужасным. Но она сделала это. Когда верхняя половина ее тела уже оказалась на крыше, она ненадолго замерла, опасаясь, что не хватит сил втянуть ноги.

Наконец она выбралась и посмотрела вниз, на Эйдана. Люстра висела криво, часть проводов из потолка была вырвана.

Эйдан усмехнулся:

– Это было круто!

Тяжело дыша, почти без сил, она сказала:

– Пожалуйста, прошу тебя, верни мне сумку. Я не знаю, зачем ты ее взял, и мне все равно. Просто верни ее.

– Прости, Тана, – ответил он, открыв сумку и роясь внутри в поисках маленького конверта. Бледными, дрожащими пальцами он вытащил маленький диск с золотой серединой и поднял его к окну. – Мне нужны гарантии, что ты вернешься. Мне страшно.

– Я не оставлю тебя здесь, – сказала Тана, глядя ему прямо в глаза, чтобы он понимал – она верит тому, что говорит. – И тебе не нужны никакие гарантии. Ты знаешь, что я чокнутая. Достаточно чокнутая, чтобы вернуться за тобой.

– Тогда это неважно, правда? – он посмотрел на нее с каким-то щенячьим выражением на лице. – Я верну тебе все остальное, но метку оставлю себе. Это последняя воля умирающего.

Пожалуйста, Тана, прошу тебя.

– Нет, – ответила она.

– Жаль, – сказал Эйдан, застегнул сумку и подбросил вверх. Она поймала ее, разозленная его поступком, а еще больше тем, что теперь придется быть ему благодарной.

– Смотри не потеряй, – смирившись, крикнула она. – И не отдай кому-нибудь, на кого тебе захочется произвести впечатление. Она все еще моя.

– Не потеряю, – он поднес метку ко рту и поцеловал испачканными кровью губами. – Возвращайся за мной, когда стемнеет.

Тана перекатилась на спину. Полежала на крыше, глядя в бледно-голубое небо. Силы ее покинули, в голове крутилась только одна мысль: «Я устала, устала, устала…».