Гремучий ручей

– Там… какая-то дьявольщина, – сказал, клацая зубами.

– Дьявольщина? – Ольга сделала шаг вперед, заглянула часовому в глаза, велела: – Рассказывай!

– Местный. Это местный… – Солдатик часто моргал, шмыгал носом и старался не смотреть в сторону тела. Она тоже старалась не смотреть, хотя следовало бы. Нужно себя заставить, вот точно так же, как она заставила говорить этого немецкого мальчишку. – Он вышел из леса. Мы предупредили, что будем стрелять. А он все шел и шел. Я выстрелил. У нас такой приказ, понимаете? – Теперь уже солдатик заглядывал ей в глаза, словно искал оправдание своему поступку.

– Понимаю. – Кончики пальцев онемели, а рана под ключицей задергалась.

– Я выстрелил три раза, а он даже не остановился. Он шел и шел… – Солдатик снова шмыгнул носом. – Потом выстрелил Франц, он вообще никогда не промахивается. А это… отродье продолжало идти вперед! – солдат поежился. – Франц спустил собак, но собаки не стали нападать.

Собаки, натасканные на поимку и уничтожение людей, не стали нападать. Есть от чего потерять самообладание. А Ольге нужно посмотреть самой, потому что этот пересказ событий слишком длинный, слишком путанный. Она не выдержит больше неведения.

– Я сама. – Ольга шагнула к телу, сделала глубокий вдох, посмотрела…

Это был Мотя Заболотный – деревенский дурачок, в равной степени любопытный и безобидный. На фронт его не взяли, немцам он тоже не пригодился, а жизнь свою закончил вот здесь, у ворот Гремучего ручья.

– Видите? – послышалось за ее спиной. – Следы от пуль есть, а крови нет.

Ольга видела. И дыры от пуль, и рваную рану на шее, и прошлогодние листья, налипшие на порванную в нескольких местах штанину.

– Он кинулся на Франца… Всю обойму разрядил. В упор стрелял, – шепотом сказал часовой. – Только тогда получилось убить.

Франц, высокий и тощий, ссутулившись, курил в сторонке, ни на кого не смотрел. В одной руке он сжимал сигарету, а в другой автомат.

– Получилось ли? Остановить – возможно, а вот убить… Но если не довести дело до конца, если оставить все, как есть, неизвестно, какие могут быть последствия. Нет, известно! Это… существо очнется. Ведь не оживет же. Мертвое ожить не может. Оно очнется голодным и яростным и начнет убивать.

Ольга осмотрелась. Франц курил, бездумно вглядываясь в туман. Двое часовых пытались усмирить псов и не смотрели в их сторону. Лучшего времени не будет!

– Ты должен кое-что сделать, – сказала Ольга, глядя солдатику в глаза. – Послушай меня внимательно.

Он слушал, зрачки его делались узкими, губы синели, а рука тянулась к висящему на поясе ножу.

– …А потом забудь. – Ольга тронула его за рукав шинели и отошла к воротам.

Ей оставалось лишь наблюдать, как солдатик подошел к телу и со всей силы вонзил нож в грудь упырю, как дернулось и обмякло теперь уже окончательно мертвое тело. Никто ничего не заметил. Солдатик сунул нож обратно в ножны, вернулся к воротам.

– Не нужно вам сюда, фрау Хельга, – сказал он, встретившись с Ольгой взглядом. – Возвращайтесь в дом.

– Кто это? – Ольга кивнула на тело.

– Партизан. Пытался проникнуть на территорию усадьбы. – Солдатик потер озябшие ладони, заметил на пальцах следы крови, удивленно нахмурился.

– Сегодня вечером приедет господин бургомистр, – сказала Ольга сухо, и солдатик вытянулся в струнку. – Как только в поместье прибудет грузовик из города, велите водителю первым делом разыскать меня.

Она не стала дожидаться ответа, развернулась, пошагала прочь от ворот, возле которых осталась лежать последняя жертва этой страшной ночи. Ей хотелось думать, что последняя.





* * *


Таню разбудил толчок в плечо. Вскрикнув, она открыла глаза. Перед кроватью стояла уже полностью одетая Соня.

– Хватит спать, – сказала она и зевнула, а потом развернулась к Насте, потрясла ее за плечо. – Настя, подъем! – На сей раз голос ее был добрее. Или Тане это просто показалось со сна?

Она и сама не заметила, как уснула, соскользнула в зыбкий предрассветный сон. Она выбиралась из него тяжело, как из трясины, и все никак не могла понять, события минувшей ночи случились на самом деле или всего лишь ей приснились.

Сомнения рассеялись в тот самый миг, когда Таня увидела грязные ноги Насти. Она вымыла полы, но не подумала про ноги. Да и что бы она сделала с чужими грязными ногами! Да и зачем! Ее здесь все ненавидят, считают фашистской приспешницей.

Таня рывком села на кровати, в самый последний момент вспомнив про сотрясение, и успев сгруппироваться перед неминуемой вспышкой головной боли. Но боли не было! Таня чувствовала себя вполне здоровой и, кажется, даже выспавшейся.

– Что с тобой? – послышался голос Сони, и Таня вздрогнула.

Вот только обращалась Соня не к ней, а к Насте. Та сидела на кровати, зябко обхватив себя руками за плечи. Длинные рукава ночной рубашки скрывали ее запястья, но Таня была уверена, что на одном из них есть глубокая царапина.

– Знобит, – сказала Настя, натягивая на себя одеяло. – И кошмары всю ночь снились.

Соня приложила ладонь к ее лбу, покачала головой и сказала:

– Температуры нет. Но выглядишь ты хреново. – Она бросила быстрый взгляд на Таню. – Это потому, что почти ничего не ешь. Надо попросить тетю Шуру, чтобы положила тебе сегодня побольше сахару в чай. Эта немецкая ведьма тебя совсем замучила, ты вчера даже на ужин не приходила.

– Тише, – сказала Настя испуганным шепотом и тоже покосилась на Таню.


– А что?! – Соня с вызовом вздернула подбородок. – Думаешь, кто-то тут может меня заложить?

Тане подумалось вдруг, что зря она ночью не позволила Насте напасть на эту дуру. Пусть бы куснула ее пару раз, глядишь, злости поубавилось бы.

– Если ты обо мне, – Таня встала с кровати, потянулась, – то не переживай. Я таким не занимаюсь.

Она уже шла по узкому проходу между кроватями, когда в спину ей прилетело:

– А чем ты тут занимаешься?

Ох, не нужно было останавливаться и оборачиваться! И в глаза Соне смотреть не нужно было, но она остановилась, обернулась и посмотрела…

– Уж точно не тем, чем занимается в городе твой отчим, – сказала она ласково.

Про отчима, который служил полицаем в городе и лично хлопотал перед господином-комендантом о том, чтобы пристроить падчерицу прислугой в Гремучий ручей, Таня узнала в тот самый момент, как заглянула Соне в глаза. Про отчима-полицая, про следы от армейского ремня на Сонином теле, про спрятанный в укромном месте нож…

– Что? – Соня моргнула. Из ноздри ее вытекала тонкая струйка крови, а взгляд сделался беспомощным и затравленным.

Таня попятилась. Как же она жалела! О том, что увидела! О том, что сказала! Она всего лишь защищалась, но получилось вот так… не по-человечески.

– Ничего. – Она мотнула головой. – Прости.

– Откуда ты…

– Ниоткуда.

Таня сунула босые ноги в сапоги, набросила на плечи пальто и почти выбежала из комнаты. В ушах звенело, а перед глазами плавал кровавый туман. Что это с ней? Как это она? Откуда?..

Наверное, из-за тумана она его и не увидела, налетела, точно на стену. Чуть не свалилась с крыльца, чуть его не свалила. Во второй раз. Как дура!

– Осторожно! – Он поймал ее за плечи, устоял сам, удержал ее.

Татьяна молча вырывалась, а он держал, не отпускал. Еще и разглядывал.

– Что случилось? – спросил вдруг. Совершенно нормальным голосом спросил. Так, словно она сама была совершенно нормальной – не пособницей и не приспешницей.

– Ничего! – Вот именно, это ничего не значит! Сейчас он нормальный, а потом, кто знает… Доверять нельзя никому. Все врут. Даже бабушка ее обманула, не рассказала про то, что здесь твориться. Про то, что с ней, Таней, начнет происходить…

– Как твоя голова? – Всеволод держал Таню и смотрел ей в глаза.

А она устала отбиваться. И потому проговорила:

– Нормально.

– Не болит?

– Не болит.

– А ночь как прошла?

Странный вопрос. Даже неприличный, наверное.

– Нормально.

– Точно?

Да сколько ж можно?! Что он ее допрашивает?! Пытается вывести из себя? Так это он зря, в нынешнем состоянии она опасна. И если не замолчит, она посмотрит… в глаза его наглые серые посмотрит.

Всеволод не замолчал, и Таня посмотрела. Смотрела и видела стену. Серую, каменную, надежную. Ни дверцы в ней, ни лаза. Зато ров есть, и водой наполняется стремительно-стремительно. Так быстро, что не спрятаться от вышедшей из берегов ледяной воды.

Она отшатнулась, а Всеволод снова не пустил, перехватил за запястья, потянул на себя. Зачем потянул, она поняла не сразу, а когда поняла, испугалась не на шутку.

Он искал следы на ее запястьях. Такие же точно следы, которые она видела на руке у Насти. И он умел строить стену. Может быть, даже не хуже, чем она сама. Значит ли это, что он что-то знает? А если и знает, то что именно? Вот она, Таня, не понимает ровным счетом ничего! Бьется лбом о каменные стены, и если он ее не отпустит…

Отпустил. Разжал горячие пальцы, и сразу стало холодно и неуютно. И ветер забрался под пальто. Ветер был почти таким же бесцеремонным как этот Всеволод.

– Хорошо. – Он больше не смотрел ни на ее руки, ни на нее саму. А ей так хотелось спросить, что же в этом всем хорошего! Но не стала. Сама разберется. Как-нибудь…



За завтраком в теплой кухне поварихи Шуры все сторонились Татьяны. Сидела она так, что, при желании, могла положить на стол локти. Никого бы не задела, никому бы не помешала, не смутила. И бабушка с дядей Гришей куда-то запропастились. За дядю Гришу Таня не переживала, такой не пропадет! Но бабушка! Бабушка была не просто в тылу врага, бабушка была слишком близко к врагу. Слишком близко, слишком опасно.

Несмотря на волнение, ела Таня с аппетитом. Ела и украдкой поглядывала на Настю, которая размазывала по тарелке перловку, а к чаю, наверняка, сладкому, даже не притрагивалась. Была она бледна и задумчива, от малейшего шороха испуганно вздрагивала, ежилась, несмотря на то, что кухня была жарко натоплена. Что же с ней такое творится? Куда она ходила вчерашней ночью? Где пропадала и где поранила руку? Вопросов было много. Ответов не было ни на один из них.

Бабушка с Григорием… Где же бабушка с Григорием?