Гортензия в огне

– Но почему у тебя не оказалось даже очень дальних маленьких родственников? Ведь у тебя должны быть какие-нибудь троюродные братья, успевшие оставить в убежище маленьких сыновей.

– Да, только вот война Севера и Юга длилась достаточно долго, чтобы и эти маленькие сыновья выросли, вступили в ряды войск и погибли, не успев оставить потомство. Джереми Дэлсиера взяли в войска в пятнадцать лет. О нём говорили, ставили в пример. Другие пятнадцатилетние тоже рвались помахать мечом, но даже если не все выглядели так взросло, как Джереми, и их просили подождать ещё пару лет, то всё свободное время они посвящали не ухаживаниям за девушками, а тренировкам. И таков результат храбрости и упорства. Или же перевёртыши намеренно уничтожали потомков Мэйна, а я жив только по счастливой случайности.

Их прервали старшие сервы, присматривающие за домом. Необходимо было познакомиться.

И только когда Уоррен закончил показывать Эссе дом, ему снова выпала возможность поговорить с ней. Шоколад допит, бисквиты съедены, торопиться совершенно некуда.

– Сколько ни думал, не смог понять… – начал он.

– Ты о том, что я сказала тебе вчера? Я поняла по тону твоего голоса, что ты об этом. Правда же я замечательная жена?

– О да, только…

– Да, есть это "только".

Эсса встала с диванчика и вышла на середину гостиной, будто хотела уйти, но передумала. Некоторое время молчала, глядя в пол. Ощутимо набиралась сил заговорить, и когда начала рассказ, голос её зазвучал глухо.

– Слушай внимательно, Уоррен. Пепелище Лифорда – пустошь, выжженная взаимной ненавистью Ли и Мэйна. Но в Три-Алле всё иначе, потому что это отражение. Только замутнённое зеркальное отражение. Реальность проклятия внутри Классика. Но он укротил легион своих демонов и так же, пусть и с большим трудом, справляется с проклятием. Хоакин сделал так, чтобы никто так и не понял, что с ним происходит, но те, кто какое-то время были с ним рядом, ощутили это. Я была его любовницей после развода с Сапфиртой. И знаешь, что я могу сказать, проведя с ним те ужасные периоды? Мне страшно ещё и потому, что личность Классика, миллионы лет не подверженная влиянию, теперь обречена измениться. А когда Хоакин изменится в худшую сторону… Тогда… я просто не хочу знать, что будет тогда. Он превратится в самое ужасное из разумных существ. Империю разорвёт на части. А ведь я любила его и люблю сейчас. Он восхищает. До проклятия я знала его тем, кто стремится к совершенству во всём. Даже не смотря на ту мерзкую историю с Ветреным… я уважала его и готова была принять то, что он перевоспитывает меня, как ребёнка. Да, мне мерзко вспоминать многое из того, что я пережила из-за Классика и Ветреного. Но непереносимо именно то, что меня переделали, перевоспитали не только против моей воли. Элайн, меня переделали для жизни, которой нет! Для жизни в обстоятельствах, которых не существует в нынешней реальности. И Классик сделал это не спросив, не имея на это никакого права… Это бесит меня больше всего! Меня тошнит от современности и обстоятельств! Мне нет в ней места. Я так хочу смириться, но не могу!..

– Так ты любишь его? Ты любишь Классика и потому ты…

– Уоррен! Ты меня не слышишь!.. Хорошо. Я не так люблю его, чтобы предпочесть брак с ним наступившему времени с тобой, – очень твёрдо сказала Эсса. – Мои чувства к нему другие. Они основаны на вере в его правоту, вере в него самого, симпатии его взглядам и устремлениям. Когда прежний Классик исчезнет, когда исчезнет тот, кто провёл меня через внутреннее преображение, исчезнет то будущее, ради которого моя душа исковеркана и так болит. Я, такая, какая я есть сейчас, возможно стану нужна. Но ненадолго. Я погибну, сыграв свою роль. К сожалению, это только вопрос времени. Сапфир терпит Классика, потому что Хоакин обладает аурой, вносящей упорядоченность вокруг себя. Классик никогда не играет по правилам, но когда в его планы входит сохранение мира и развитие, Сапфир относительно спокоен. К сожалению, едва всё потеряет форму, ясновидящий объявит священную войну, которая закончится уничтожением Классика. И даже если я переживу всё это, какое будущее меня ждёт? Мне в нём не будет места точно так же, как нет места в современности.

– Наш ребёнок…

– Он легко переживёт мою смерть, я хорошо знаю разумных, дорогой. Ни один ребёнок не покончил с собой, узнав о смерти родителя.

– Картина изменится, когда сын родится, я тебе обещаю. Ты с такой силой полюбишь своего ребёнка, что не захочешь причинять ему боль, даже если её ты обменяешь на свой покой. Ты уже была матерью и глупо спрашивать о твоих отношениях с сыновьями-драконами, но разве ты не обожала их? Разве их слияния…

– Я не хочу помнить о тех временах. Я обещала себе, что забуду их. Сапфир… только он виновен в том, что с ними случилось. Знаешь, – она невесело усмехнулась, – после стольких смертей складывается ощущение, что только тебя я могла выбрать в отцы своему ребёнку. Сапфир не даст его в обиду, потому что он – твой. Он защищён от гибели в священной войне, потому что твой и мой. Но только твоего ребёнка я так и не могу родить…

– Можешь. Надо набраться терпения. Ну и… наверняка в этот раз всё получится, – он подошёл и, встав за её спиной, обнял как можно крепче. – Но личность Классика… Как он?.. Он проклял самого себя?

– Ах Уоррен, ты ведь переживаешь за меня… но мне это никак не помогает. Прости, – она повернула к нему своё лицо и спросила: – Я сейчас очень жестока?

– Невообразимо. Но я это… как-нибудь переживу. Я сильный парень.

– Да, я на это рассчитывала. Хватит о Классике. Расскажи мне, пожалуйста, о своём путешествии по империи Калледи, – она за руку потянула его к дивану, скидывая на ходу туфельки. – Я слышала о том, что внешняя его политика бесчеловечная и кошмарна настолько же, насколько эффективна, но в самой империи наверняка очень красиво, так ведь?

Уоррен очень чётко понял, что Эсса больше не хочет говорить о том, что и так причиняет ей боль постоянно.

– О, я столько повидал хранилищ, храмов и дворцовых покоев изнутри, что хватит ещё на год очень ярких снов! – живо заговорил он.

– Вот как? У тебя впечатления от увиденного переходят в сны?

– Да, чем больше видел, тем дольше и ярче сны. После Три-Алле мне снятся кошмары, но готов спорить, что и после защиты планеты так будет.

– Странно, но не было никаких признаков того, что тебе снится что-то ужасное, – Эссу неожиданно захватила возможность поговорить о снах.

– Эсса, ты не замечала, потому что находишься во власти собственных кошмаров. Моё бодрствование в сотни раз приятнее, чем сон, тогда как у тебя это, похоже, не так.

– Одинаково. Бывают хорошие сны и хорошие моменты с тобой, когда я забываюсь. Но редко. Я слишком… хорошо сознаю кто я и какая я.

– Сейчас не те времена, чтобы разумные были сосредоточены на том, что представляют сами по себе. От Санктуария, кажется… или от Шесны Коли… слышал фразу об этом: "Попавшим под колёса небесной повозки рассуждать некогда".

– Серьёзно? Только отталкиваясь от того, какие они, люди совершают половину своих поступков. Говорят, дела определяют человека. Но чёрт возьми, это как раз и значит, что от человека зависит, какими будут его дела!

– Звучит вроде бы здраво. За минусом обстоятельств, создающих рамки. И если поступки всегда будут ограничиваться условиями, то характер разумного и эти условия не соизмеримы. Связь очень субъективна, а признаки в итоге указывают на гипотетическую силу качеств, при их безусловном наличии, конечно.

– Ты не ушёл от темы, случаем?

– Нет.

– Тогда признаю, что не совсем поняла тебя сейчас.

Уоррен постарался не раздражаться:

– Возьмём разумного, своровавшего, скажем, кольцо. Ты говоришь, что он сознаёт у себя слабость и отсутствие всякой гордости, чтобы поступить так в любой удачно подвернувшийся момент.

– Да.

– А если его разум затмевает голод?


– Это старая сказка, – усмехнулась Эсса.

– Думаешь, в империи нет и таких?

– Я готова допустить, что кто-то может оказаться в похожей ситуации вне зависимости от того, насколько мой отец любит свой народ.

– И, думаешь, оказавшись в ужасной ситуации, кто-то готов умереть от голода, потому что слишком горд?

– Да.

– Вообще, я с тобой согласен. Такие могут отыскаться. Однако в критической ситуации химические реакции заставляют тело человека двигаться помимо его желания.

– Ты говоришь о включении инстинкта самосохранения. Но у меня есть примеры, когда этим и не пахло. Разве я вынудила тебя жениться на мне и мучаю только потому, что мной руководит инстинкт самосохранения?

– Тебе не жаль меня потому, что императорская семья важнее, чем я, не смотря на мой дар. К тому же, в конце концов, я не потерял его.

– А, я поняла, для чего весь этот спор! Ты пытаешься убедить меня, что перемены во мне не так уж важны. Что я могу быть счастливой, не смотря на то, что я себе ужасно не нравлюсь. И поступать по совести. Ты надеешься, что защитишь меня, поможешь мне пережить то время, когда Классик начнёт исчезать.

– Хочешь сказать, что не выйдет? Оставь скепсис, давай попробуем.

– Я не очень хочу.

– Что за бред? – неприятно поразился Уоррен.

У него возникло ощущение, что его только что его снова отвергли, только на сей раз – явно безумная женщина.

– Я не буду на тебя рассчитывать, не буду доверять тебе. Ты не моя опора. Классик вбил мне в голову это очень крепко.

– Тогда на кого ты можешь надеяться? Только на себя и на него?

– Да. Хо-алэй как-то сказал мне, что готов поддержать Хоакина, но никогда не сможет его заменить. Не потому что это невозможно, нет, план древнейшего вполне реально просчитать. Но потому, что у него лично никогда не было и не будет тех же причин. Иначе говоря, зачем быть Классиком, когда можно быть Хо-алэем? Видишь, парню сотни тысяч лет и почти столько же он находился подле Хоакина, но даже он понимает, что значит отталкиваться в своих поступках от того, что представляешь сам по себе.

– Это безумие. Если я решу, что я – убийца, то буду убивать? Так что ли?

– Это работает, как ни странно.

– Но если я решу, что я талантливый актёр, то смогу заставлять людей плакать и смеяться?

– Если захочешь. Только решив, что ты женщина, вряд ли сможешь родить ребёнка. Но даже на это сильные волшебники вроде Рэйна Росслея найдут, чем возразить. Близнецы Сильверстоунов… они же одинаковые. Но один из них познал святость, а другой вряд ли когда-нибудь будет прощён богом.

– Эсса, надо знать историю их юности, чтобы говорить о том, почему так случилось.

– То есть они всё-таки пережили что-то, что изменило их обоих?

Уоррен не смог сразу ответить.

– И да, и нет, – наконец сказал он. – Причины в их первых побуждениях после одного случая. Но… эти первые побуждения были закономерны.

– Закономерность чего-либо – не объяснение и не оправдание.

– Ты права, сладкая. Кстати, ты ведь понимаешь, что, поскольку у меня нет ничего, чем необходимо заниматься… я буду заниматься только тобой?

– Ты уже начал заниматься только мной. Мы беседуем только обо мне уже свечу, наверное. Но, может быть, ты хочешь заниматься мной ещё как-то?

– Я знаю один способ. Останови меня, когда устанешь.

– Знаешь, я слышала, что бракосочетание – это вовсе не разрешение заниматься сексом сколько угодно и когда угодно…

– Не хочу думать о том, на что ты намекаешь. Я ведь могу умереть на защите. Я лучше проведу эту неделю самым приятным образом.

– Тогда идём в спальню, – печально, с видом обречённой, вздохнула Эсса.

Уоррен ужаснулся, но Эсса тут же рассмеялась:

– Тебя так весело дразнить! Ты бы видел, как поменялось выражение твоего лица сейчас! И только потому, что я так тягостно вздохнула.

– Пожалуйста, не делай этого больше, – с облегчением, но серьёзно попросил Уоррен. – Санктуарий и его эрцеллет постоянно поддразнивали друг друга в нашем путешествии по Рилкою. Меня это не беспокоило, потому что я видел, что они обожают всё это, но, тем не менее, удивлён, как Алексу удалось не поседеть за время брака, а Бриане – выжить и сохранить крепкие нервы. Я точно не из тех, кто любит сюрпризы и острые ощущения в отношениях.

– Тогда почему ты со мной?

– Ты не оставила мне выбора, помнишь?

Эсса сладко улыбнулась, и, помедлив, сменила тему:

– Мне не хочется снова обуваться. Донесёшь меня до постели?