Город женщин

По возвращении из Голливуда Селия устроилась артисткой бурлеска в клуб «Аист». Там познакомилась с Глэдис, нашей ведущей солисткой, и та позвала ее в «Лили». К 1940-му, когда я прибыла в Нью-Йорк, Селия работала на тетю Пег уже почти два года — самый продолжительный период стабильности в ее жизни. Театр «Лили» не блистал шиком, с «Аистом» и близко не сравнишь, но Селию все устраивало. Работа непыльная, платят регулярно, владелица женщина, то есть на службе не придется уворачиваться от «похотливого босса с загребущими руками и пальцами-сосисками». К тому же после десяти часов вечера Селия освобождалась. То есть, отплясав смену на подмостках «Лили», она могла до утра преспокойно плясать в ночных клубах — причем частенько ходила в «Аист», но теперь уже в качестве посетительницы.

Одного не понимаю: как столь колоссальный опыт мог достаться девушке, которой, по ее словам, было всего девятнадцать.





К моему изумлению и удовольствию, мы с Селией подружились.

Разумеется, в известной мере Селия ценила меня в качестве девочки на побегушках. Даже тогда, будучи совсем неопытной и юной, я понимала, что она считает меня своей прислугой, но меня это не смущало. (Если ты хоть что-нибудь знаешь о девичьей дружбе, но наверняка в курсе, что одна из двух всегда играет роль девочки на побегушках.) Да, Селия требовала преданного исполнения определенных обязанностей — помассировать ей уставшие ноги, расчесать волосы. Или восклицала: «Ах, Вивви, у меня опять кончились сигареты!», прекрасно зная, что я тут же побегу покупать ей новую пачку. («Какая же ты лапочка, Вивви», — мурлыкала она, засовывая сигареты в карман и даже не думая вернуть мне деньги.)

А еще она грешила тщеславием, причем в таких масштабах, что на ее фоне моя склонность к самолюбованию выглядела детским лепетом. Клянусь, ни до, ни после я не встречала человека, который столько времени проводил перед зеркалом. Селия могла бесконечно любоваться своим отражением, буквально околдованная собственной красотой. Знаю, выглядит так, будто я сгущаю краски, но нет. Клянусь, однажды Селия два часа кряду смотрелась в зеркало, рассуждая, как лучше втирать крем для шеи — снизу вверх или сверху вниз, — чтобы избежать двойного подбородка.

Но присутствовало в ней и наивное, полудетское обаяние. Особенно по утрам. Она просыпалась в моей постели, измученная, с похмелья, — сущий ребенок, которому хочется подольше поваляться и поболтать. Она делилась со мной своими мечтами — грандиозными и смутными. Ее амбиции, не подкрепленные даже мало-мальски конкретным планом, неизменно поражали меня. Селия сразу перескакивала к самым вершинам, где ее ждали богатство и слава, не трудясь хотя бы пунктиром обозначить дорогу к ним, — очевидно, она считала, что при такой внешности мир рано или поздно падет к ее ногам.

Спорный план — хотя, если честно, у меня и такого не было.





Я была счастлива.

Наверное, можно сказать, что я заняла должность художницы по костюмам в театре «Лили» — но лишь потому, что я сама считала себя таковой, да и других претендентов не наблюдалось.

Говоря по правде, фронт работ открывался обширнейший. Артисткам и танцорам постоянно требовались новые костюмы, а гардеробная театра «Лили» (жуткий сырой шкаф с пауками, набитый тряпьем еще более древним и дряхлым, чем само здание) служила слабым подспорьем. И поскольку девчонки вечно сидели на мели, мне пришлось импровизировать. Я научилась отовариваться дешевыми тканями на оптовом складе или — совсем дешевыми — на Орчард-стрит. Что еще ценнее, я навострилась ловить отрезы в комиссионках на Девятой авеню и шила костюмы из лоскутов. У меня обнаружился редкий талант превращать любую поеденную молью старую тряпку в роскошный наряд.

Больше всего мне нравился «Комиссионный рай Луцкого» на углу Девятой авеню и Сорок третьей улицы. Польские евреи Луцкие несколько лет работали во Франции на кружевной мануфактуре, после чего эмигрировали в Америку. По прибытии в Нью-Йорк семейство обосновалось в Нижнем Ист-Сайде, где торговало старьем с тележки. Но потом Луцкие перебрались в Адскую кухню[11] и завели прибыльный бизнес по продаже старых театральных костюмов и вечерних туалетов. Теперь семья владела целым трехэтажным домом в центре Манхэттена, полным несметных сокровищ. Здесь торговали не только подержанными костюмами из оперных театров и мюзик-холлов, но и старыми свадебными платьями, а изредка попадались великолепные наряды от-кутюр с распродаж имущества богатеев из Верхнего Ист-Сайда.

Меня тянуло туда как магнитом.

Однажды в «Комиссионном раю Луцкого» я купила для Селии эдвардианское платье невероятного фиалкового цвета — точь-в-точь лепестки живых цветов. Фасон был страшнее некуда, и поначалу Селия скривилась, но стоило мне укоротить рукава, приспустить декольте и сделать глубокий V-образный вырез сзади, перехватив талию широким черным атласным поясом, как древняя рухлядь превратилась в вечернее платье, в котором моя подруга выглядела любовницей миллионера. Все дамочки ахали от зависти, когда Селия появлялась на пороге в этом платье — всего за два доллара!

Едва остальные танцовщицы увидели, какой шедевр я сотворила для Селии, им тоже захотелось эксклюзивных нарядов. Как и в школе, я обрела популярность благодаря «Зингеру-201», служившему мне верой и правдой. Девчонки из «Лили» принялись таскать мне кипы вещей для починки — платья без молний, молнии без платьев, — умоляя «как-нибудь их переделать». Помню, Глэдис объявила:

— Мне нужно полностью сменить гардероб, Вивви! Надоело ходить, как старая бабка!

Быть может, тебе покажется, что в этой истории мне выпала роль бедной Золушки, которая неустанно ткет и прядет, пока более красивые сестры развлекаются на балах. Но пойми, я была страшно благодарна уже за то, что меня приняли в театральный круг. Я получала от нашего общения гораздо больше, чем девочки из «Лили». Их сплетни стали моими университетами — единственным курсом обучения, о котором я мечтала. А поскольку мои швейные таланты не простаивали ни минуты, вся активность в театре постепенно сконцентрировалась вокруг всемогущего «Зингера». Вскоре моя обитель стала главным местом сбора труппы — по меньшей мере, женской ее части. (Немаловажную роль сыграли симпатичный интерьер квартиры — уж точно уютнее затхлой гримерки в подвале — и ее близость к кухне.)

И вот однажды — с моего приезда в Нью-Йорк прошло меньше двух недель — мы с несколькими танцовщицами сидели у меня в гостиной. Девушки курили и смотрели, как я строчу на машинке. Я шила простую накидку для артистки по имени Дженни — прелестной хохотушки из Бруклина, всеобщей любимицы с очаровательной щелочкой между передними зубами. Вечером Дженни собиралась на свидание и пожаловалась, что ей нечего надеть на случай похолодания. Я пообещала сшить ей красивую накидку, чем и занималась. Плевое дело для меня, но оно обеспечивало расположение Дженни на веки вечные.

Именно тогда девушки узнали, что я еще девственница.

Тайна всплыла во время болтовни о сексе — а девушки всегда говорили только о нем, если не считать обсуждений нарядов и денег, а также споров о том, где поесть, как стать кинозвездой, как выйти замуж за кинозвезду и стоит ли удалять зубы мудрости (девчонки уверяли, что именно таким способом Марлен Дитрих добилась выразительной линии скул).

Глэдис и Селия сидели рядом на куче грязного белья, и Глэдис поинтересовалась, есть ли у меня парень. Точнее, спросила:

— А ты с кем-нибудь встречаешься?

Стоит отметить, что это был первый вопрос по существу, который мне задали в театре насчет моей жизни. (Я восторгалась девушками, но интерес не всегда бывает взаимным.) Увы, никаких интересных подробностей у меня не нашлось.

— Нет, у меня никого нет, — ответила я.

Глэдис забеспокоилась.

— Но ты же хорошенькая, — сказала она. — Дома-то у тебя наверняка был ухажер. Парни небось проходу не давали!

Я объяснила, что всю жизнь торчала в школе для девочек, где не так уж много шансов познакомиться с мальчиками.

— Но ты же занималась этим, да? — Дженни не стала ходить вокруг да около. — Хоть разочек дошла до самого конца?

— Никогда, — призналась я.

— У тебя ни разу не было секса? — Глэдис таращилась на меня, не веря своим ушам. — Даже случайно?

— Даже случайно, — подтвердила я, гадая про себя, каким это образом можно заняться сексом случайно.

(Не волнуйся, Анджела, теперь я в курсе. Случайный секс — дело привычки, стоит только попробовать. Впоследствии у меня было огромное количество случайных связей, уж поверь, но в тот момент я еще не умела мыслить настолько широко.)

— Ты что, истинная христианка? — уточнила Дженни, видимо не находя другого разумного объяснения для сохранения девственности в девятнадцать. — Бережешь себя?

— Да нет же! Ничего я не берегу. Просто не было возможности.

Вот теперь девчонки, кажется, встревожились не на шутку. И все смотрели на меня так, будто я только что призналась в неумении самостоятельно перейти улицу.


— Но шашни ты наверняка водила, — полуутвердительно произнесла Селия.

— Ты ведь обжималась с парнями, да? — спросила Дженни. — Конечно, обжималась!

— Совсем чуть-чуть, — сказала я.

Ответ честный: мне нечем было похвастаться по части сексуального опыта. В школе Эммы Уиллард устраивали танцы и привозили к нам мальчиков из интерната Хотчкисса — расчет был такой, что когда-нибудь мы выйдем за них замуж. Во время танца я разрешила одному из них пощупать мою грудь. (Правда, только когда моему партнеру удалось ее найти, что потребовало от него немалых усилий.) Пожалуй, «разрешила» — это слишком громко сказано. Если точнее, он с места в карьер начал тискать мне грудь, а я его не остановила. Во-первых, не хотелось показаться невежливой. Во-вторых, у меня возникли любопытные ощущения. Я даже была не прочь продолжить, но танцы кончились, и мальчиков из Хотчкисса загнали в автобус, прервав наши эксперименты на самом интересном месте.

А в одну из моих ночных велосипедных вылазок из Вассара в бар Покипси меня поцеловал мужчина. Мы обсуждали джаз (точнее, он говорил о джазе, а я слушала, как он говорит о джазе, потому что именно так и беседуют с мужчинами о джазе), и вдруг — бац! Он прижал меня к стенке и ткнулся пенисом мне в бедра, а потом принялся меня целовать, пока я не задрожала от желания. Но когда он сунул мне руку между ног, я струсила и вырвалась из его объятий. По пути в общежитие я крутила педали в страхе и смятении, раздираемая противоречивыми чувствами, одновременно и страшась, и надеясь, что мужчина последует за мной.

Я и хотела большего, и не хотела.

Старая песня, знакомая любой девушке.

Какими еще сексуальными достижениями я могла похвалиться? С Бетти, лучшей подругой детства, мы неуклюже практиковались друг на друге в так называемых «романтических поцелуях». Впрочем, мы также практиковались в «материнстве», напихав подушек под блузку, чтобы изобразить беременность, и с точки зрения биологии последний эксперимент был настолько же далек от жизни, как и первый.

Однажды меня осматривал гинеколог моей мамы, когда она забеспокоилось, что в четырнадцать лет у меня еще не начались месячные. Он ощупал мне вагину — мама стояла рядом, — а потом велел есть побольше печенки. Думаю, ни один из участников не счел бы тот визит эротическим опытом.

В промежутке между десятью и восемнадцатью годами я раз сто влюблялась в приятелей своего брата Уолтера. Когда у тебя красивый и популярный брат, вокруг него все время крутятся такие же красивые и популярные друзья. Но они обращали внимание только на Уолтера — своего предводителя, капитана каждой команды, всеобщего любимца. Их ни капли не интересовало его окружение, включая меня.

Не то чтобы я совсем ничего не соображала в сексе. Иногда я ласкала себя, испытывая одновременно возбуждение и стыд, но я понимала, что секс — это совсем другое. (Скажем прямо: мои попытки мастурбации напоминали обучение плаванию на суше.) Технически я знала, как осуществляется половой акт: студентки Вассара посещали обязательный семинар «Гигиена», где нас умудрились научить всему, ни разу не назвав вещи своими именами. (Нам показывали схему яичников и яичек в разрезе и строго предупреждали, что спринцевание лизолом не относится к современным и безопасным методам контрацепции, — картинка настолько прочно засела в голове, что и по сей день не дает мне покоя.)

— И когда же ты собираешься с этим покончить? — Дженни прервала мои воспоминания. — Часики-то тикают, и моложе ты не становишься!

— Самое ужасное, — заметила Глэдис, — если ты встретишь парня, который тебе действительно понравится, а потом придется его огорошить, что ты еще девственница.

— Ага, большинству парней это даром не нужно, — поддакнула Селия.

— Точно, кому охота брать на себя ответственность, — кивнула Глэдис. — И нельзя же в самый первый раз ложиться с парнем, который тебе нравится.

— Вот именно: вдруг ничего не получится? — добавила Дженни.

— Что может не получиться? — удивилась я.

— Всё! — воскликнула Глэдис. — Ты же ни сном ни духом в таких делах и будешь выглядеть полной дурой! А если станет больно — неужели ты хочешь разреветься в объятиях человека, который тебе нравится?

Надо сказать, всю жизнь мне внушали совершенно противоположные взгляды. Моим школьным подругам, как и мне, четко давали понять, что мужчины предпочитают девственниц. Нас учили беречь цветок невинности для юноши, который нам не просто понравится, а которого мы полюбим всей душой. В идеале — к нему следовало неуклонно стремиться — за всю жизнь девушка вступает в половые отношения всего с одним человеком: собственным мужем, с которым познакомилась на танцах в школе Эммы Уиллард.

Оказывается, меня обманывали! У Глэдис, Дженни и Селии подход был совсем другой, а уж им-то можно доверять. Они знают, о чем толкуют. Меня вдруг страшно обеспокоил собственный возраст. Господи, мне ведь уже девятнадцать, куда дальше тянуть-то? Я в Нью-Йорке целых две недели и до сих пор не попрощалась с девственностью! Чего я тяну?

— А это сложно? — спросила я. — В смысле в первый раз?

— Боже мой, Вивви, да не тупи ты, — засмеялась Глэдис. — Проще пареной репы. Строго говоря, от тебя вообще ничего не требуется. Все сделает мужчина. Но тебе пора действовать.

— Да уж, давно пора, — решительно отрезала Дженни. А вот Селия смотрела на меня с явным беспокойством.

— Может, ты хочешь остаться девственницей, Вивви? — спросила она, пригвоздив меня к месту взглядом своих невыносимо прекрасных глаз.

С тем же успехом она могла спросить: «Ты хочешь остаться глупым ребенком, вызывающим жалость у зрелых и опытных женщин?» — но меня тронула ее забота. Я видела, что она пытается убедить меня принять решение самостоятельно, невзирая на давление.

Но на самом деле я резко расхотела оставаться девственницей. И не собиралась медлить ни дня.

— Нет, — сказала я, — я готова действовать.

— Мы с радостью поможем, милая, — обрадовалась Дженни.

— У тебя сейчас месячные? — тут же спросила Глэдис.

— Нет, — ответила я.

— Тогда нет смысла ждать. Кто из наших знакомых… — Глэдис погрузилась в раздумья.

— Только чтобы непременно милый, — подсказала ей Дженни. — Деликатный.

— Настоящий джентльмен, — кивнула Глэдис.

— Не какой-нибудь там тупица, — добавила Дженни.

— И чтобы принял меры предосторожности. — Снова Глэдис.

— И чтобы обращался с ней нежно. — Дженни.

И тут Селия сказала: