Глаза дракона

Томас был не слишком хорошим, но он не был и плохим. Он часто грустил, часто злился и плохо соображал (когда ему приходилось думать, ему, как и отцу, казалось, что в голове у него перекатываются шарики), но он не был плохим.

И еще — он завидовал брату. Мало того, что тому предстояло стать королем, что отец его больше любил, что и слуги больше любили Питера, и учителя, потому что он всегда готовил уроки. Мало, что все любили Питера больше, чем его. Было еще кое-что.

Когда кто-нибудь, и особенно король, смотрел на Томаса, ему казалось, что они думают: «Мы любили твою мать, а ты убил ее своим появлением. И что мы получили взамен? Маленького урода с глупым лицом почти без подбородка, который до восьми лет не смог выучить больше пятнадцати Великих Букв. Твой брат Питер в шесть лет знал их все. Что мы получили? Зачем ты нам, Томас? Страховка престола — вот кто ты такой, на случай если Питер упадет со своей хромой лошади и сломает шею. Нет уж, мы не хотим этого. И ты нам не нужен. Слышишь, не нужен!»

Томас сыграл недобрую роль в заточении своего брата, но даже после этого его нельзя было назвать по-настоящему плохим. Я верю в это и думаю, что и вы поверите.





Глава 16




В семь лет Томас просидел целый день у себя в комнате, вырезая в подарок отцу парусную лодку. Он делал это, не зная, что в тот же день Питер покрыл себя славой на состязаниях по стрельбе из лука. По правде говоря, Питер не так уж хорошо стрелял, и Томас вполне мог бы обставить его в этом, но так уж вышло, что именно Питер оказался тогда на состязании рядом с отцом. Томас часто грустил, часто злился, и ему часто не везло.

Томас подумал о лодке потому, что иногда, по воскресеньям, его отец любил запускать кораблики во рву, окружавшем дворец. Такие простые забавы всегда нравились Роланду, и Томас навсегда запомнил день, когда отец взял его — и только его — с собой. В то время у короля был специальный советник, который показывал ему, как делать бумажные кораблики. В тот день громадный старый карп поднялся из илистой воды и проглотил кораблик. «Морское чудище!» — повторял король, смеясь до слез и крепко обняв сына. Томас запомнил все до мельчайшей детали — яркое солнце, гниловатый запах воды во рву, тепло отцовских рук и его колючую бороду.

Поэтому однажды, когда он чувствовал себя особенно одиноким, он решил смастерить отцу лодку. Томас знал, что лодка получится не особенно красивой — руками он работал немногим лучше, чем головой. Но он знал и то, что, хотя король мог приказать любому мастеру, даже великому Эллендеру, сделать ему самую лучшую лодку, разница в том, что это он, его сын, целый день трудился над подарком отцу.

Томас терпеливо, сидя у окна, вырезал лодку из куска дерева. Он много раз занозил руки и один раз сильно порезался. Но это его не останавливало — он мечтал о том, как они с отцом пойдут в воскресенье запускать его лодку — вдвоем, потому что Питер ускачет куда-нибудь на Пеони или будет играть с Беном. И пусть даже тот же карп проглотит его лодку, если при этом отец так же обнимет его, и рассмеется, и воскликнет, что это лучше историй о морских чудовищах, глотающих целиком андуанские клипперы.

Но когда он пришел в комнату к отцу, там был Питер, и Томасу пришлось полчаса ждать, пряча лодку за спиной, пока Роланд восхвалял меткость Питера в стрельбе. Томас видел, что брат чувствует себя неловко и хочет уйти и дать ему поговорить с отцом, но он все равно ненавидел Питера.

Наконец Питер изловчился уйти. Томас подошел к отцу. «Я тебе сделал кое-что, папа», — он достал из-за спины лодку внезапно вспотевшими руками.

«Правда, Томми? Ну и что же это?»

«Да, что же это?» — подхватил откуда-то взявшийся Флегг. Голос его звучал небрежно, но он смотрел на Томаса с глубоким вниманием.

«Что это? Покажи».

«Я знаю, папа, как ты любишь запускать кораблики по воскресеньям, и вот я… — ему отчаянно хотелось продолжить: и вот я захотел, чтобы ты опять взял меня с собой, и сделал эту вещь, но он не мог этого сказать, просто не мог. — Вот я… сделал лодку… Я целый день работал… порезался… и…» Сидя у себя, Томас заготовил целую речь, которую готовился произнести, держа лодку за спиной, но теперь он не мог вспомнить ни слова, а то, что он мог вспомнить, не имело, казалось, никакого смысла.

Поэтому он просто протянул лодку с ее неуклюже хлопающим парусом Роланду. Король повертел ее в своих грубых пальцах. Томас смотрел на него, затаив дыхание. Наконец Роланд посмотрел на него.

«Хорошо, Томми. Очень хорошо. Это каноэ?»

«Лодка с парусом, — разве ты не видишь парус? — хотелось ему закричать. — Я целый час привязывал его и не виноват, что один узел развязался, и он теперь хлопает!»

Король подергал парус, который Томас вырезал из наволочки.

«А-а… ну да. А я сперва подумал, что это корыто с бельем», — он подмигнул Флеггу, который улыбнулся и промолчал. Томаса вдруг затошнило.

Роланд взглянул на сына посерьезневшими глазами и поманил его к себе. Все еще надеясь на лучшее, Томас подошел.

«Это хорошая лодка, Томми. Неуклюжая немного, как ты сам, но и хорошая, тоже как ты. И если ты хочешь действительно сделать мне подарок, учись стрелять из лука, чтобы выиграть когда-нибудь соревнование, как Питер сегодня».

Томас уже давно учился стрелять, но отец, по-видимому, забыл об этом. Томас ему не напомнил; он просто стоял, глядя на свою лодку в больших руках отца. Его щеки и лоб залила краска.

«В конце остались двое — Питер и сын лорда Таусона, — и инструктор велел им стрелять с сорока ярдов. Сын Таусона долго целился, а Питер сразу подошел к рубежу и выстрелил. И еще до того я увидел его взгляд и понял, что он выиграет. Еще до того, как он пустил стрелу! Представляешь, Томми? Жаль, тебя там не было…»

Король продолжал рассказ, небрежно отложив лодку, над которой Томас трудился целый день. Томас стоял и слушал, с той же дурацкой, автоматической улыбкой. Что толку? Отец никогда не возьмет его с собой запускать лодку. Ведь Питер, должно быть, вырезал бы такую даже с завязанными глазами и вдвое быстрее. Во всяком случае, отцу бы она точно показалась лучше.

Через какую-то адскую вечность Томас смог, наконец, уйти.

«Я думаю, мальчик много трудился над этой лодкой», — заметил Флегг.

«Похоже, — ответил Роланд. — Ну и штука! Похоже на собачье дерьмо с торчащим из него платком». («И на то, что я делал в его возрасте», — добавил он в уме).

Томас не мог услышать этих его слов, но каким-то чудом он их услышал, когда выходил из Большого зала. Внезапно тошнота сделалась невыносимой. Он вбежал в свою комнату, и его вырвало в тазик.

На следующий день, прогуливаясь возле кухни, Томас подстерег старого бродячего пса, пробравшегося туда в поисках отбросов. Он подобрал с земли камень и швырнул в пса. Удар попал в цель — дворняга, визжа, свалилась на землю. Томас знал, что его брат, хоть и старше его на пять лет, никогда не попал бы камнем в цель с такого расстояния. Утешение было сомнительным — Питер просто никогда не стал бы бросать камнями в собаку, особенно в такую старую и жалкую.

В какой-то момент Томаса охватило сострадание, и глаза его наполнились слезами. Потом он вспомнил, непонятно почему, слова отца: «Похоже на собачье дерьмо с торчащим из него платком». Он набрал камней и стал бросать в бьющегося на земле пса. Часть его хотела оставить пса в покое или даже вылечить его, как Питер вылечил Пеони, и любить его. Но другая часть хотела сделать псу больно, словно это изгоняло боль из его собственного сердца. Потом в голову ему пришла дикая мысль:

А что, если бы на месте этого пса был Питер?

Это решило дело. Томас кидал камни в пса, пока тот не издох. Никто не видел его, а если бы кто-нибудь увидел, то сказал бы: «Это плохой мальчик, плохой и злой». Но они не увидели бы того, что случилось накануне — как Томаса рвало в тазик и как он потом плакал. Нет, Томас был завистливым, был невезучим, но повторяю — он не был по-настоящему плохим.

Я сказал, что никто не видел, как он швырял камни в дворнягу, но это не совсем так. Флегг видел это той ночью в своем магическом кристалле. Он видел это… и радовался.






Глава 17




Роланд… Саша… Питер… Томас. Теперь мы не поговорили только об одном человеке, так ведь? Пришло время поговорить и о Флегге, хоть мне и не очень хочется о нем говорить.

Иногда люди в Делейне звали Флегга Человеком в капюшоне, иногда просто Черным — и он на самом деле был черен, несмотря на свое бледное, как у покойника, лицо. О нем говорили, что он хорошо сохранился, но это не звучало комплиментом. Он пришел в Делейн из Гарлана во времена деда Роланда. Тогда он выглядел худым, остролицым мужчиной лет сорока. А в конце царствования Роланда он выглядел худым, остролицым мужчиной лет пятидесяти. Но ведь прошло не десять, не двадцать, а целых семьдесят шесть лет. Младенцы, лежавшие без зубов в колыбельках, когда Флегг появился в Делейне, выросли, народили детей, состарились и умерли беззубыми в своих кроватях, а Флегг постарел всего на какой-то десяток лет! Конечно, это было волшебство, и хорошо иметь в королевстве настоящего волшебника, а не какого-нибудь фокусника, который вытаскивает из рукава голубей. Так говорили люди Делейна, боясь признаться даже себе самим, что не видят во Флегге ничего хорошего. Но, встречаясь с ним, они поспешно переходили на другую сторону улицы.

Действительно ли он пришел из Гарлана, где странные пурпурные горы дремлют в туманной дымке? Не знаю. Гарлан — волшебная страна, где ковры порой летают, а святые люди игрой на флейте поднимают ввысь веревки из плетеных корзин, карабкаются по ним и исчезают в небе. Многие искатели приключений из более цивилизованных стран, таких, как Делейн и Андуа, приходили в Гарлан. Большинство исчезли так же бесследно, как святые в небе, а те, кто вернулся, сильно изменились — и не всегда к лучшему. Да, Флегг мог прийти из Гарлана, но, если и так, это было не во времена деда Роланда, а намного раньше.

На деле он появлялся в Делейне не один раз — каждый раз под другим именем, но неся с собой тот же груз горя и смерти. Когда-то он был известен, как Билл Хинч, главный палач короля, и хотя с тех пор прошло уже двести пятьдесят лет, матери до сего времени пугали его именем детей. «Если не перестанешь ныть, придет Билл Хинч и заберет тебя», — так они говорили. Служа палачом при трех самых кровавых королях в истории Делейна Билл Хинч своим топором оборвал жизни сотен, а может, и тысяч узников.

А до того, за четыреста лет до Роланда, он явился как певец по имени Броусон, стал близким советником короля и королевы и растаял, как дым, развязав долгую и кровавую войну между Делейном и Андуа.

А до того…

Впрочем, никто толком не знал. Когда история эта случилась, даже сказочники не помнят. Флегг всегда являлся в ином обличье, но две вещи всегда оставались теми же. Он всегда ходил в капюшоне, будто у него не было лица, и он никогда сам не становился королем, а был лишь нашептывателем, вливавшим тайно и незаметно в ухо короля самый страшный яд — яд дурных советов.

Так кто же он был, этот черный человек?

Я не знаю.

Где он блуждал в промежутках между своими появлениями в Делейне?

Тоже не знаю.

Неужели его никто не подозревал?

Некоторые — историки и сказочники вроде меня — догадывались, что Флегг появлялся в Делейне и раньше, и это никогда не кончалось добром. Но они боялись сказать об этом. Человек, который прожил среди них семьдесят шесть лет и состарился всего лишь на десять лет, без сомнения, чародей; а тот, кто прожил в десять раз дольше… это не иначе, как сам дьявол.

Чего же он хотел? На этот вопрос я, как мне кажется, могу ответить.

Он хотел того, чего всегда хотят злые люди: иметь власть и с ее помощью творить зло. Самому быть королем не так интересно: слишком часто головы королей выставлялись на шестах над крепостной стеной. Но советники… нашептыватели… такие люди при взмахе топора палача обычно тают, как тени на закате. Флегг прятал свои дела, как и свое лицо, и когда приходили великие бедствия, вызванные им, исчезал, как тень.

Позже, когда пожарища зарастали травой, а на месте развалин воздвигались новые здания, когда появлялось что-либо, годное для разрушения, Флегг приходил опять.





Глава 18




В этот раз Флегг нашел Делейн процветающим. Ландри, дед Роланда, был старым пьяницей, которым можно было легко вертеть, но он скоро сошел в могилу. А Лита, мать Роланда, была не таким удобным орудием в руках Флегга — некрасивая, зато с добрым сердцем и сильной волей.

Если бы Флегг появился пораньше, он успел бы убрать ее с дороги, как теперь собирался убрать Питера. Но он не успел.

Зато она оставила его при себе в качестве советника, и это было уже кое-что. Она любила смотреть на его карточные фокусы, и еще любила сплетни — причем не только о том, что случилось, но и о том, что могло бы случиться. Флегг не рассказывал королеве о том плохом, что предсказывали карты. Она хотела знать не об убийствах и катастрофах, а о том, кто завел любовника или поссорился с мужем.

Долгие годы царствования Литы Флеггу пришлось держать свои главные таланты под спудом. Были, конечно, и маленькие победы — когда ему удалось вызвать смертельную вражду между двумя могущественными сквайрами Южного бароната или опорочить доктора, нашедшего лекарство от некоторых опасных болезней (Флегг не хотел допускать в Делейн никаких лекарств, кроме волшебных — иными словами, кроме своих собственных). Но это мало что меняло.

При Роланде — бедном, кривоногом Роланде — дела Флегга пошли к цели быстрее. А целью его было не что иное, как низвержение монархии — кровавая революция, которая на тысячу лет погрузила бы Делейн в бездну мрака и бедствий.

Конечно, плюс-минус год или два.





Глава 19




В характере Питера он увидел серьезную угрозу своим планам. Флегг все больше и больше убеждался в том, что Питера надо устранить. На этот раз дело затягивалось. То, что началось при Роланде — медленное повышение налогов, конфискация излишков зерна, обыски в домах богатых фермеров, — могло вскоре дать плоды, и Флегг не хотел пережидать правление Питера, как пережидал правление его бабки.

Питер мог не только разорвать с таким трудом сплетенную паутину; он мог выслать и самого Флегга, запретив ему возвращаться под страхом смерти. Ему не нужны были советники, он сам мог давать себе советы — и когда Питер, которому было уже пятнадцать, бросал на Флегга холодный взгляд, тому чудилось, что принц уже дал себе этот совет.