Глаза дракона

Питер повис на ней, ожидая, что веревка вот-вот лопнет, и он свалится на пол.

Но эта держала.

Почти не в силах в это поверить, Питер висел на тонкой, еле видимой веревке почти минуту, потом встал на кровать, чтобы отвязать узел. Он долго не мог это сделать — глаза заливали слезы. Он не испытывал такой радости с тех пор, как получил записку Бена.





Глава 72




Он держал веревку под матрасом, но это не могло продолжаться долго. Высота Иглы была триста сорок футов; от его окна до камней площади — не менее трехсот. Рост Питера был шесть футов, и он надеялся, что сможет спрыгнуть с высоты двадцати футов без вреда для себя. Оставалось двести семьдесят.

Один из камней в восточной стенке спальни расшатался, и Питер без особого труда смог его вынуть. За камнем оказалась пустота, и он сунул туда руку, похолодев при абсурдном ожидании, что оттуда, из темноты, что-то схватит его или укусит.

Ничего не случилось, и он уже собирался вынуть руку, когда пальцы почувствовали металлический холод. Питер вытащил руку — медальон в форме сердца на цепочке. По виду и медальон, и цепочка были из золота, но казались странно легкими. После тщательного осмотра Питер нащупал потайную пружинку, и медальон со щелчком раскрылся. Внутри были два портрета дивной работы, маленькие, как картины в кукольном доме. Питер смотрел на них с мальчишеским восторгом. Мужчина и женщина, очень красивые. На губах мужчины застыла улыбка; темные глаза женщины были печальны. Медальон явно был очень старым, но лица этих людей показались Питеру знакомыми. Он их где-то видел.

Он посмотрел на заднюю крышку. Там было что-то вроде вензеля, но настолько стертого, что разобрать инициалы он не смог.

По какому-то наитию он опять полез в отверстие. На этот раз он нащупал листок бумаги — ветхий, но с ясным текстом и четкой подписью. Левен Валера, зловещий Черный герцог из Южного бароната. Валера, который мог стать королем, но вместо этого провел остаток жизни в Игле за убийство своей жены. Неудивительно, что он узнал портреты. Мужчина был Валера, а женщина — его жена Элинор, о красоте которой слагали баллады.

Письмо было написано странными рыжеватыми чернилами и с первой строчки тронуло холодом сердце Питера. Чем дальше он читал, тем больше его бил озноб, и не только из-за сходства судьбы Валера с его собственной.



«Нашедшему это письмо…

Я пишу его собственной кровью из вены, которую я вскрыл зубами. Перо мое — обломок ложки, каковой я долго точил о камни моей Темницы. Почти четверть века провел я здесь; я вошел сюда Юношей, теперь же я Старец. Ко мне вновь пришла Болезнь, и боюсь, что на сей раз я не выживу.

Я не убивал мою Жену. Хотя все улики против меня, я не убивал мою Жену. Я любил ее и все еще люблю, хотя ее дорогое Лицо померкло в моей вероломной Памяти.

Я уверен, что Элинор убил королевский волшебник и сделал так, что в этом обвинили меня, ибо я стоял на его Пути. Похоже, что его Планы исполнились, но я верю, что в конце концов Боги накажут Злодея. Его День придет, и я верю в это все сильнее по мере приближения моего собственного Конца.

Верю, что Некто войдет в это место скорби и найдет мое послание, и к нему взываю я: Отмщение, Отмщение! Забудьте меня и мою жалкую Смерть, но заклинаю, не забывайте мою дорогую Элинор, убитую и собственной постели! Это не я отравил ее вино; я кровью пишу имя Убийцы: Флегг! Флегг! Флегг!

Возьмите медальон и покажите ему прежде чем освободить Мир от этого величайшего Злодея — покажите, чтобы он знал, что я сыграл роль в его Падении, даже из моей Могилы.

Левей Валера».



Может, теперь вы поймете состояние Питера. Может, вы поймете его еще лучше, если я напомню, что никто не знал истинного возраста Флегга.

Питер читал о преступлении Левена Валера — в древней истории. И теперь этот пожелтевший клочок бумаги называл по имени истинного виновника этого преступления.

Но это случилось во времена Алана II…

…а Алан II правил Делейном четыреста пятьдесят лет назад.

«О Боже, — прошептал Питер. Он успел дойти до кровати и упасть на нее прежде чем подкосившиеся ноги бросили его на пол. — Он уже был здесь! Он делал то же самое, точно так же, и это было четыреста лет назад!» Лицо Питера было мертвенно-бледным; волосы его встали дыбом. Он впервые понял, что Флегг, королевский чародей — чудовище, прошедшее в Делейн снова и служащее теперь новому королю, служащее его несчастному, глупому младшему брату.





Глава 73




Сперва Питер хотел предложить Бесону еще денег за то, чтобы тот передал Медальон и записку Андерсу Пейне. Ему казалось, что это может указать на истинного преступника и освободить его, Питера. Потом он решил, что такие вещи случаются в сказках, но не в реальной жизни. Пейна просто посмеется и назовет это подделкой. А если и поверит? Это может погубить и главного судью, и узника. Питер внимательно слушал обрывки разговоров Бесона и стражников, знал о Черной Подати и о том, что Томаса Светоносного переименовали в Томаса Налогоносного. Ходили и еще более нелестные шутки о короле, и топор палача на Площади Иглы поднимался и опускался с постоянством, которое могло бы показаться скучным, не будь оно таким устрашающим.

Теперь Питер начал прозревать. Цель Флегга: привести устоявшийся порядок в Делейне к смятению и хаосу. Находка медальона и записки только ускорит его действия, и тогда они с Пейной неминуемо погибнут.

В конце концов Питер спрятал улики туда же, где они лежали раньше, и туда же положил три фута веревки, на изготовление которых у него ушел месяц. Находка медальона, пролежавшего в тайнике четыреста лет, доказывала, что место это вполне надежно.

В ту ночь он долго не мог заснуть. Ему мерещился сухой, надтреснутый голос Левена Валера, шепчущий в ухо: «Отмщение! Отмщение!»






Глава 74




Время шло, а Питер по-прежнему оставался в своей одиночной камере. Борода его закрыла всю нижнюю часть лица, кроме белого шрама, похожего на зигзаг молнии. За это время он видел в окно много горестных изменений и еще о многих слышал. Топор палача на площади продолжал работать с мерностью маятника — иногда за день с плахи скатывалось не меньше дюжины голов.

На третий год заключения Питера, когда он впервые смог тридцать раз подтянуться на потолочной балке в своей спальне, Андерс Пейна подал в отставку. В пивных об этом судачили целую неделю, а тюремщики Питера — еще дольше. Многие говорили, что Флегг сразу же предаст Пейну суду, и скоро жители города воочию убедятся, что же все-таки течет в жилах бывшего главного судьи — кровь или ледяная вода. Но Пейну не трогали, и пересуды прекратились. Питер был рад этому: он не держал зла на старика, хоть тот и поверил в его виновность. Он понял уже, как ловко Флегг умеет подделывать улики.

В тот же год умер отец Денниса, Брендон, просто и достойно, так же, как и жил. Несмотря на ужасную боль в груди, он окончил дневную работу и медленно добрел до дома. Он сидел на кровати и ждал, когда пройдет боль, но она только усиливалась. Тогда он подозвал жену и сына, поцеловал их и попросил налить ему стаканчик джина. Выпив, он еще раз поцеловал жену и отослал ее из комнаты.

«Служи своему хозяину как следует, Деннис, — сказал он сыну. — Ты теперь мужчина, и на тебе лежат обязанности мужчины».

«Я буду служить королю, как смогу, отец», — пообещал Деннис, хотя его пугала мысль о том, что ему придется взваливать на себя обязанности отца. Уже три года Брендон и Деннис служили Томасу, и на первый взгляд их обязанности оставались теми же, что и при Питере, но только на первый взгляд.

«Да, королю, — прошептал Брендон. — Но если тебе понадобится сослужить службу твоему первому хозяину, Деннис, ты не должен колебаться. Я бы никогда…»

В этот момент Брендон схватился рукой за грудь и умер. Он всегда хотел умереть именно так — в своем кресле, у своего камина.

На четвертый год заключения Питера — его веревка медленно делалась все длиннее и длиннее — исчезло семейство Стаадов. Корона присвоила себе то немногое, что осталось от их земель, как это делалось с другими знатными семьями, тоже исчезнувшими.

Исчезновение Стаадов было лишь вскользь упомянуто в пивных в заполненную событиями неделю — четыре казни, повышение налога на владельцев лавок и заключение в тюрьму старухи, которая три дня и три ночи бродила вокруг замка, крича, что ее сына забрали и мучают за то, что он выступал против нового налога на скот. Но когда Питер услышал о Стаадах из разговора тюремщиков, сердце его замерло.

Цепь событий, приведших к исчезновению семьи его старого друга, была теперь до ужаса знакомой всем в Делейне. Топор палача уже сильно сократил количество делейнской знати. Многие погибли потому, что их семьи служили королевству сотни, а то и тысячи лет, и они не могли поверить, что их может постигнуть подобное несчастье. Другие бежали, спасаясь от той же участи. Среди них были и Стаады.

Ходили слухи, с опаской передаваемые в самые уши, что бежавшие дворяне не просто бежали, а собрались где-то, быть может в диких лесах на севере, и поклялись свергнуть короля.

Эти истории доходили до Питера, словно принесенные ветром, но он не давал надежде слишком глубоко проникнуть в свое сердце. Вместо этого он работал над веревкой. В первый год веревка каждые три недели удлинялась на восемнадцать дюймов. В конце года у него был канат длиной в двадцать пять футов, вроде бы достаточно прочной, чтобы выдержать его вес. Но была разница между спуском на веревке с высоты потолочной балки и с высоты в триста футов, и Питер знал это. Его жизнь в буквальном смысле висела на волоске — на этом тонком канате.

И двадцати пяти футов в год явно было недостаточно; он мог надеяться на осуществление своего плана лишь через восемь лет, а доходившие до него слухи были тревожными. Королевство должно устоять; нельзя допускать хаоса и мятежа. Справедливость должна быть восстановлена законным путем, а не огнем и мечом. Перед законом все равны — он, Томас, Левей Валера, даже Флегг.

Как Андерсу Пейне понравились бы эти его мысли! Питер решил, что должен попытаться бежать как можно скорее. Он снова и снова делал вычисления в уме, чтобы не оставлять следов, обещая себе, что не допустит ошибки.

На второй год он начал брать по десять ниток из каждой салфетки, на третий — по пятнадцать, на четвертый — по двадцать. Веревка росла. В конце второго года пятьдесят восемь футов; в конце третьего — сто четыре, в конце четвертого — уже сто шестьдесят.

До земли оставалось еще сто сорок футов. В последний год Питер начал брать по тридцать ниток из каждой салфетки, и это впервые стало заметно — края салфетки были теперь как будто изгрызены мышами. Каждый день он ждал, что его воровство будет обнаружено.





Глава 75




Но его так и не разоблачили. Питер не спал ночами, думая, что делать, если кто-нибудь увидит испорченные салфетки, и это станет известно Флеггу. Он исходил из того, что салфетки берутся из какого-то ограниченного запаса — что-то около тысячи — и возвращаются к нему снова и снова. Правду знал только Деннис, но Питер не мог его спросить; иначе это сберегло бы ему два года работы. На самом деле там, откуда брали салфетки для Питера, их хранилось не тысяча, не две, даже не двадцать, а почти полмиллиона.

Под замком был подвал размером с бальный зал, и он был заполнен одними салфетками — бесчисленным количеством салфеток. Неудивительно, что их запах показался Питеру затхлым; они лежали там со времен, не так далеко отстоящих от заключения несчастного Левена Валеры, и их существование, по иронии судьбы, тоже, хоть и косвенно, было работой Флегга.

В те времена он смог погрузить Делейн в столь желанный для него хаос. Валера лишился прав на трон, и его место занял безумный король Алан. Проживи он еще лет десять, и страна утонула бы в крови… но Алана поразила молния, когда он в грозу играл в бабки на заднем дворе своего дворца (я уже сказал, что он был безумен). Говорили, что сами боги послали эту молнию. Наследовала ему племянница Кайла, Кайла Добрая… и от нее прямая линия вела к Роланду и его сыновьям, о которых шла речь в этой истории. Это она, Кайла Добрая, вывела страну из мрака и нищеты, почти опустошив для этого королевскую сокровищницу. Она итак изрядно опустела за время дикого царствования Алана II, короля, который иногда пил кровь из отрезанных ушей своих слуг и считал, что он умеет летать; короля, который больше интересовался магией и некромантией, чем благосостоянием своего народа. Кайла знала, что после безумств Алана ее подданным нужны спокойствие и забота, и для начала решила дать работу всем, кто мог работать.

Все старики, которые не могли восстанавливать развалины или строить новые стены замка, стали делать салфетки — не потому, что салфетки были нужны (мы уже говорили, что большая часть делейнской знати обходилась без них), а потому, что нужна была работа. За двадцать лет хаоса руки людей стосковались по работе, и они работали с охотой, прилежно склоняясь над ткацкими станками, такими же, как в доме Саши… только намного больше.

Десять лет старики королевства ткали салфетки, получая за это деньги от королевы Кайлы. Десять лет эти салфетки сносили в сухое, прохладное хранилище в замке. Питер заметил, что многие из его салфеток не только странно пахли, но и были съедены молью. Странно не это, а то, что большинство их осталось целыми.

Деннис мог бы сказать, что салфетки приносились Питеру, уносились (кроме тех, что он выдергивал), а потом просто выбрасывались. А почему бы и нет? Их хватило бы для пятисот принцев на пятьсот лет… а может быть, и дольше. Если бы не Андерс Пейна, салфеток могло бы быть меньше, но он знал, как та бедная женщина нуждается в работе, и уже после бегства Стаадов продолжал снабжать Бесона деньгами. И она сидела в своем кресле у самих дверей склада и год за годом спарывала с салфеток королевские гербы. Неудивительно, что весть о маленьком воровстве так никогда и не достигла ушей Флегга.

Так что вы сами видите, что Питер мог бы работать гораздо быстрее, если бы не решил, что салфетки все время возвращаются к нему. Если бы он задался целью проверить это…

Впрочем, что ни делается, все к лучшему.

Или нет? На этот вопрос вы тоже отвечайте сами.





Глава 76




В конце концов Деннис, преодолев страх, стал дворецким Томаса. Это оказалось не так уж трудно. Томас его почти не замечал, только иногда ругал, что он не принес его туфли (сам Томас обычно бросал их где попало и забывал потом, где) или настаивал, чтобы Деннис выпил с ним бокал вина. От вина у Денниса была изжога, хотя по вечерам он с удовольствием пропускал стаканчик джина, но он все равно пил. Деннис и без советов отца знал, что случается с теми, кто отказывается пить с королем. И иногда, уже пьяный, Томас требовал, чтобы Деннис не шел домой, а проводил ночь в его покоях. Деннис справедливо думал, что Томасу просто одиноко. Он долго и бессвязно жаловался, как трудно быть королем, как он пытается сделать все, как лучше, и как все ненавидят его по разным причинам. Иногда во время этих жалоб он начинал плакать, иногда дико хохотал. Потом вдруг засыпал посередине путаной речи в защиту того или иного налога. Иногда ему удавалось добраться до кровати, и Деннис спал на кушетке, но чаще король падал на кушетку, и его дворецкому приходилось коротать ночь на холодном полу. Безусловно, это была довольно странная жизнь для королевского дворецкого, но Деннис другой не знал.