Герои. Человечество и чудовища. Поиски и приключения

– Более чем.

– Поклянись перед всеми.

– Чего это?

– Если ты серьезно – клянись.

– Да пожалуйста, – сказал Зевс, растерявшись от такого напора, но уверенный, что все идет по плану. Алкмена же родит с минуты на минуту. – Объявляю тебе, – произнес он громко и отчетливо, – что следующий младенец рода Персея станет править Арголидой.



Вы же помните о сыне Персея – Сфенеле? Гера знала, что жена Сфенела Никиппа тоже беременна, хотя всего лишь на седьмом месяце. Этого обстоятельства хватило бы, чтобы остановить почти кого угодно, однако Гера – не кто угодно. Она богиня супружеской верности, Царица неба и, что самое главное, обманутая жена. Ее воля – а второй такой, как у Геры, и не сыскать – дорогу себе пробьет.

Гера призвала дочь свою ИЛИФИЮ, богиню родовспоможения[21], и велела ей немедля отправляться в Фивы, усесться в кресло при Алкмениной спальне, накрепко скрестить ноги и, не меняя позы, ждать дальнейших указаний. Эта поза в такой близости от беременной не даст Алкмене раздвинуть ноги и родить, а Гера знала, что через некоторое время дети, заточенные в утробе роженицы, задохнутся и умрут. Сама же Гера отправилась в Тиринф с зельем, чтобы Никиппа преждевременно родила их со Сфенелом сына.

Путаная, жестокая и мерзкая затея – зато ловкая и действенная. Силы волшбы, какими наделена была Илифия, и впрямь не дали Алкмене, корчившейся от боли, развести ноги. В Тиринфе же Никиппа успешно родила здорового мальчика, которого они с мужем назвали ЭВРИСФЕЕМ[22].

Гера торжествующе вернулась на Олимп.

– Мой дорогой муж, – пропела она, – возрадуйся же. Родился мальчик, прямой потомок Персея – ни больше ни меньше!

Зевс широко улыбнулся:

– А, да. Я подумывал, что случится такое вот.

– До чего же восхитительные новости, – продолжала чирикать Гера. – Я так счастлива за эту пару. Сфенел – сын Персея, конечно же, но и у Никиппы род образцовый. Вот так родословная у ребенка. Не только от Пелопа он происходит, но и…

– Погоди, погоди, погоди… Никиппа? Сфенел? Какое, к Аиду, отношение эти двое имеют к чему бы то ни было?

– Ой, я разве не сказала? – Вид у Геры был удивленный. – Никиппа со Сфенелом подарили миру сына.

– Н-но…

– И не придумать новости лучше, а? И теперь, как ты и поклялся, этот мальчик – названный Эврисфеем, – сын Сфенела и внук Персея, вырастет и станет править Арголидой.

– Но…

– Как ты поклялся, – повторила Гера сладчайшим голосом. – При всех. И, не сомневаюсь, ты приглядишь за тем, чтобы этот мальчик всегда оставался невредим. Ибо слово твое закон, и великий Космос возопит, Олимп сокрушится, а боги падут, сглупи ты и пойди против собственного слова.

– Я… я…

– Ротик открылся, дорогой, и с бороды слюна капает прямо тебе на коленки. Очень непривлекательно. Не прикажешь ли Ганимеду подать тебе салфетку?

Зевса обставили мастерски. Гера знала – знал и сам Зевс, – что придется чтить клятву и позволить этому нежданному внуку Персея, этому Эврисфею, править Арголидой – объединенными землями Микен, Коринфа, Аркадии и Аргоса. Все планы, которые понастроил Зевс для их с Алкменой сына, теперь того и гляди рухнут. Несчастный пацан родится мертвым, и Гера возьмет верх. Во вражде между мужем и женой ни один не даст противной стороне победить, будь на то их воля, но Зевсу не шло на ум, что делать дальше. Он сидел на троне и мрачно размышлял.

И Зевсу, и всему ходу истории повезло: Алкмена была милой не только внешне, но и обхождением. Хорошие люди притягивают верных, любящих друзей, и не было ни у кого более верных и любящих подруг, чем две женщины, что прислуживали Алкмене, – ГАЛАНФИДА и ИСТОРИДА. Семь дней и семь ночей смотрели они, как их несчастная подруга и хозяйка мучается от растущего в ней бремени. Наконец Историда, очень сообразительная дочь Тиресия, измыслила план.

Илифия сидела за дверью, окаменев, точно статуя, туго скрестив ноги и размышляя, сколько еще надо ждать, чтобы ребенок внутри Алкмены наверняка умер, и тогда встать уже наконец, чтобы кровь возобновила свой бег у нее в бедрах.

Вдруг из спальни донеслись крики. Уж не новости ли это, которых она ждет? Двери Алкмениной комнаты распахнулись, и выбежала Галанфида, хлопая в ладоши и вопя, но не от отчаяния, а от радости.

– Несите вести! Несите вести! – вопила она. – Владычица родила! Счастье-то какое, счастье!

Оторопев, Илифия вскочила.

– Быть того не может! – вскричала она. – Покажи!

Слишком поздно осознала она, что ее обманом вынудили встать и расплести ноги. В распахнутую дверь она видела Историду при Алкмене, роженица раздвинула ноги и тужилась. Появился сперва один, а за ним и второй малыш, оба сотрясали воздух здоровым заливистым плачем. Потуже запахнувшись в свои одеяния, Илифия дала деру. Она прекрасно знала, каким мощным бывает гнев Геры.

Ярость Геры, обнаружившей, что произошло, и впрямь оказалась дикой. Свирепым взмахом руки она превратила дерзкую подлую Галанфиду в ласку[23].

Никогда прежде не переживала Гера такого предательства и унижения. В тот миг она поклялась вечно враждовать с сыном Алкмены и Зевса.

Но который из двух близнецов от Зевса, а какой – от Амфитриона? Оба хорошенькие младенцы, энергичные, сильные и – как можно предположить, раз их восемь дней передержали в утробе, – довольно увесистые. Родители души в них не чаяли; первого появившегося из материнской утробы назвали Алкидом, в честь деда Алкея, сына Персея, а второго – ИФИКЛОМ[24]. Глядя на отпрысков, не понимали они, кто из них – сын смертного, а кто – бога.

Но вскоре все узнали, кто тут сын Зевса.





Змеюшки светы





Виллу, какую царь Креонт предоставил Амфитриону и Алкмене, пока те жили в Фивах, заливал в ночном безмолвии лунный свет. И лишь внимательнейший часовой с восприимчивым чутьем заметил бы, как самую малость раздвинулась высокая трава у дальних границ владений и по лужайке к террасе скользнули две бирюзовые змеи.

Гера не желала терять время и обрушила свою месть на дерзкое смертное дитя, что посмело родиться. Нимало не интересуясь, который из близнецов незаконнорожденное чадо ее мужа, наслала она двух ядовитых змей – пусть прикончат обоих мальчиков.

Встревоженная ласка бессильно наблюдала, как змеи проползли по террасе к комнате со спящими младенцами. Ничего тут Галанфида поделать не могла – лишь надеяться и молиться.

Наутро Амфитрион с Алкменой пробудились от заполошных воплей Историды.

– Скорей, скорей! – звала она, стягивая с них одеяла.

Переполошившись, они вбежали за вопившей девушкой в детскую, и их глазам открылось необычайное зрелище. Младенцы лежали в кроватке. Лицо у одного было перекошено страхом и пунцовело от крика.

Второй лежал на спине и сучил ножками в воздухе. В каждом пухлом кулачке ребенок сжимал удушенную змею. Глянул на родителей, склонившихся над ним, и помахал им дохлыми гадюками, как игрушками, радостно курлыча[25].

– Так, – сказал Амфитрион, переводя взгляд с одного младенца на другого. – Похоже, можно с уверенностью сказать, ктó тут сын Зевса.

– Алкид.

– Именно.

– Это все Гера, – сказала Алкмена, поднимая из колыбели Ификла и утишая его перепуганные всхлипы. – Змей наслала она. Ни перед чем не остановится, чтобы прикончить моих деток.

– Это несправедливо по отношению к Ификлу, – ярился Амфитрион, ласково беря своего настоящего сына за подбородок. – Надо еще раз потолковать с Тиресием.

За советом к старцу они отправились тем же вечером. Пока их не было, бог Гермес тихонько пробрался в детскую, вынул Алкида из люльки, прилетел с ним на Олимп и вручил ребенка ждавшей их Афине.

Боги прокрались туда, где спала Гера. Афина осторожно опустила малыша Алкида Гере на грудь. Тот немедленно присосался. Однако насыщался он от нее с таким пылом, что Гера проснулась с воплем боли. Глянула вниз, оторвала Алкида от своего соска и с отвращением сбросила ребенка с себя. Молоко брызнуло из груди широкой дугой через все небо и усеяло его звездами. Звездами, которые с тех пор именуются Млечным Путем[26].

Гермес ловко подхватил малыша и поспешил обратно в Фивы – вернуть ребенка в люльку, прежде чем кто-нибудь заметит пропажу.

Вся эта неудавшаяся проказа – Зевсова затея. Он хотел, чтобы его сын Алкид напился Гериного молока, а это сделает его бессмертным. Его любимые сын и дочь, Гермес и Афина, очень старались, но Алкиду удалось насосать лишь полный рот молока, и повторно ввязываться в такое никто не желал[27].

Тем временем в храме Тиресия Алкмена с Амфитрионом слушали совет провидца.

– Вижу, творить Алкиду чудесное, – говорил он. – Сражать ужасных чудовищ. Свергать тиранов и основывать великие династии. Он достигнет такой славы, какой ни один смертный никогда не ведал. Другие боги станут помогать ему, но Гера будет изводить и преследовать его безжалостно.

– Можно ли хоть как-то ее умилостивить? – спросила Алкмена.

Тиресий задумался.

– Ну, есть один способ. Можно попробовать сменить мальчику имя.

– Сменить имя? – переспросил Амфитрион. – Какой от этого толк?

– А что, если назвать его «Славой Геры», например? Или «Гордостью Геры».

На том и порешили. С тех пор Алкида стали звать Гераклом[28].





Юность героя и его образование




Юный Геракл рос вместе с братом Ификлом. Амфитрион и Алкмена растили их как равных, но из-за скорости, с которой Геракл набирал рост, вес и мышечную массу, окружающие довольно быстро начали воспринимать мальчиков очень по-разному.

Близнецы получили образование, в то время обычное для отпрысков благородных кровей. В вождении колесниц, метании копья и диска, беге – обычном и с препятствиями – их натаскивал Амфитрион. ЭВРИТ, царь Эхалии, знаменитый на всю Грецию лучник, внук самого бога-лучника Аполлона, учил Геракла натягивать тетиву и пускать стрелы быстро и точно. К своим десяти годам Геракл уже заслужил репутацию могучего бегуна, прыгуна, наездника, колесничего, копейщика и лучника. Впрочем, было замечено, что Геракл приветлив и дружелюбен, но вместе с тем – натура вспыльчивая и свирепая. Когда падала ему на глаза багровая пелена, унять его не мог никто, кроме отца.

Помимо воспитания физических способностей, в образовании благородных юных греков важнейшее место занимали риторика, математика и музыка, и среди знатных семей предметом гордости было обеспечение ребенка лучшими учителями. ЛИН, брат ОРФЕЯ и тоже превосходный музыкант, учил Геракла и Ификла настраивать лиру и играть на ней, сочинять музыку и петь, выстукивать точные ритмы и танцевать. Никакие из этих изящных искусств Гераклу не давались легко, его злило, каким робким, неловким и неумелым он себя ощущал, пытаясь спеть в ноты или станцевать в ритм. Пришел день, когда Лин, взбешенный отказом Геракла слушать его наставления, вскинул палку и приложился к спине мальчика. В сознании Геракла разразилась буря; он схватился за палку и с диким ревом дернул ее на себя, лицо Лина при этом оказалось прямо перед Геракловым. Геракл мотнул головой, расшиб наставнику лоб, а затем швырнул его в угол. Лин упал замертво – ему переломало все кости рук, ног и спины.

Такой скандал не скроешь, но в конце концов Геракла простили. Ификл присутствовал в классе и потом рассказывал всем и каждому, что его брата возмутительно спровоцировали. Обучение продолжил ЭВМОЛП, сын АВТОЛИКА[29]. В то же время сам КАСТОР, брат-близнец ПОЛИДЕВКА и, как и Геракл, плод божественной гетерпатернальной суперфекундации[30], предложил довести до совершенства навыки юноши во владении оружием и в мужских искусствах.

Убийство Лина показало, что запал у Геракла очень короткий, и в дальнейшие годы это свойство допекало и самого Геракла, и многих жертв его вспыльчивости. В оставшиеся годы обучения выяснилось, что… как бы помягче выразиться?… выяснилось, что пусть природа и судьба[31] и наделили Геракла многими прекрасными – качествами, но смекалка и мудрость, хитрость и находчивость среди них не значились. Был он, как мы бы ныне сказали, не самым ярким пикселем на мониторе. Отнюдь не тупица, Геракл вовсе не был безмозглым болваном, но нешуточная сила его состояла в… его нешуточной силе.

Ибо одно можно сказать с уверенностью и восхищением: ближе к концу своего второго десятка Геракл стал самым высоким, широкоплечим, сильным и быстрым юношей на белом свете. Боги, вступившиеся за него когда-то, выказали ему знаки своего благоволения, оснастили его для воинской жизни, для испытаний и преодолений. Афина преподнесла ему тунику, Посейдон – великолепных лошадей, Гермес – меч, Аполлон – лук и стрелы, ГЕФЕСТ – чудеснейшую нагрудную пластину из чистого золота.

Крепнувшую репутацию юноши окончательно упрочила его победа над свирепым львом с горы Киферон, когда Гераклу было всего восемнадцать лет[32]. Сорок девять дней выслеживал он того ужасного зверя; царь Феспий, благодарный повелитель города Феспии[33], чьи владения страдали от этой напасти более всего, наградил Геракла за его героические усилия, отправляя к нему еженощно по одной из своих пятидесяти дочерей.

Когда наконец занялась заря пятидесятого дня, льва изловили и убили. В тот вечер, в пятидесятый раз насладившись очередной дочерью царя, Геракл отправился домой. Каждая дочь позднее родила по мальчику, а старшая и младшая дочери – по паре близнецов. По сыну на каждую неделю года. В занятиях любовью Геракл был столь же зрел и могуч, как и в смертоубийствах.