Генерал-адмирал

А потом появилась она. И ее появление было обставлено довольно эффектно. Сначала замерла сиделка… Как выяснилось уже вчера к вечеру, сиделка оказалась болтушкой. Сначала она помалкивала, только поглядывала на меня эдак испытующе, потом начала что-то бормотать, вроде как по делу, рассказывая, куда ездил доктор, и с кем советовался, и какие анализы повелел брать, а когда с моей стороны не последовало никакой негативной реакции, ее понесло. Ну есть такие люди, которым молчать — как нож острый. Так вот она была из таких. Нет, первое время тетка пыталась хотя бы демонстрировать приличия, то и дело спохватываясь и с раскаяньем в голосе заявляя: «Ой, что это я совсем вас заболтала!» — но я успокаивающе моргал, и она тут же продолжала. А я лежал и впитывал информацию — от цен на рынке, которые окрестные крестьяне задрали совсем уж бессовестно, «и когда это было, чтоб яйца по шашнадцать копеек за десяток шли?!», до того, что я, оказывается, морской офицер. Чин она, правда, не назвала, ну да еще не вечер. Мне сейчас любые сведения важны — в первую очередь обо мне самом…

Так вот, перед тем как появилась она, сиделка внезапно замолчала, прислушиваясь, а затем ее лицо посуровело, губы поджались — короче, вся мимика этой простой женщины продемонстрировала, что сейчас должен появиться некто, кого она очень сильно не одобряет, но воспрепятствовать ему не может. Я скосил глаза в сторону двери. И мои ожидания тут же оправдались. Дверь тихо распахнулась, и в проеме возникла тонкая женская фигура в длинном, до пола, платье, легком жакете, шляпке с вуалью и с кружевным зонтиком в руках. Она на несколько мгновений замерла, давая окружающим полюбоваться ее точеной фигуркой и осиной талией, а затем стремительно проскользнула в спальню, грациозно опустилась на мгновенно освобожденный сиделкой стул, отставила зонтик и, обеими руками, затянутыми в серые перчатки, подняв вуаль, устремила на меня взгляд прекрасных глаз, в настоящий момент наполненных слезами.

— Ах, Алексис, я примчалась, как только узнала! — с надрывом произнесла она и, протянув свои тонкие ручки, ухватила мою безвольно валявшуюся на одеяле ладонь. — Как вы, мой милый друг?

Я продолжал молча смотреть на нее, не зная, как реагировать. Кто это — жена, любовница, сестра? И какие у нас с ней отношения? Вот черт, ничего же не понятно… Да уж, поневоле стоит порадоваться, что парализован. А если бы нет? Мгновенно бы спалился!

— Я сделала вам больно! — с мукой сопереживания в голосе произнесла посетительница, отпуская мою руку. — Простите! Не могла удержаться, я так за вас переживаю!

Похоже, все-таки сестра, причем не родная — какая-нибудь кузина. Подруга детства, так сказать. Для жены или любовницы она вроде холодновата и как-то неестественна… Но следующая же фраза вдребезги разбила мои логические построения.

— Ах, как я жалею, что не осталась с вами на ночь! — горестно заломив руки, воскликнула дама. — О-о-о, если бы не этот мой приступ добропорядочности, заставивший меня в тот вечер вернуться к мужу, вы бы в то злополучное утро не поехали на эту злосчастную конную прогулку!

Кхм… интересно. Значит, она — моя любовница. Причем замужняя. И хрен поймешь, хорошо это или плохо. Во всяком случае, уже понятно, что от нее так или иначе следует избавиться, когда (и если) слегка очухаюсь. У столь приближенного «к телу» человека всегда имеются десятки интимных признаков или тайных ритуалов, либо каких-то понятных только двоим знаков, намеков, прозвищ, по отсутствию реакции на которые вычислить, что перед тобой кто угодно, но только не твой любовник, — раз плюнуть, несмотря на все внешнее сходство. Ладно, подумаем об этом позже…

Визит прекрасной дамы я пережил относительно спокойно — в основном благодаря параличу. Я просто лежал, смотрел и время от времени блымал глазами. Все равно на большее я был не способен. Впрочем, судя по тому спектаклю, что я наблюдал, большего от меня и не требовалось — дама была мною не очень-то увлечена. Скорее я был для нее неким статусным дополнением, плюс «дежурным кошельком». Ну, мне так показалось… Нет, со стороны, да еще с поправкой на это куда более искреннее время, все выглядело, вероятно, безупречно. Но у меня был столь долгий опыт общения с «ищущими», что я улавливал мельчайшие даже не ошибки, а намеки на них. Некую недостоверность тона, так сказать… Хотя не исключено, что она действительно любила этого… меня, короче, а я просто циник, причем циник, перепуганный циничными женщинами…

Она покинула меня часа через три, после обеда, так же, как сиделка, попытавшись меня покормить и точно так же потерпев неудачу. Уход она обставила тоже очень театрально. Все время, пока шла от кровати к двери, моя посетительница оборачивалась, горестно покачивала левой ладошкой около губ, вроде как посылая мне воздушные поцелуи, и держала правой платочек у глаз. Короче, сцена была столь мелодраматичной, что я ее еле вынес.

Следующие полторы недели протекли однообразно. Я просыпался, мне скармливали ложку-другую горькой настойки, затем появлялся врач, проводил осмотр, после чего меня оставляли в покое. Ну, как правило. Еще несколько раз в день заходил тот мужик с бакенбардами, оказавшийся моим адъютантом, о чем мне поведала словоохотливая сиделка. Пару раз наведывался братец. Раза три меня посещала та самая возвышенная любовь, всячески демонстрируя страстные и романтические чувства, а также глубокое сострадание. Как я выяснил из единственного доступного мне источника информации, естественно не преминувшего перемыть посетительнице все косточки, она звалась Зинаидой Скобелевой, да еще и графиней де Богарне. Вроде бы эту фамилию носил какой-то родственник или родственница Наполеона. И как ее занесло к нашим пенатам? Или я в параллельном мире, где история пошла по-другому пути и Наполеон у русских в своих ходил? Черт, ни хрена не помню, да и не знал никогда ничего такого, если честно… Наша нежная связь с Зинаидой продолжалась уже несколько лет. Кроме того, она считалась писаной красавицей, и все мужчины вокруг по ней шумно вздыхали. В том числе великие князья, к которым относился и я… вроде как… или нет… Очень сложно что-либо понять, имея в своем распоряжении только один, да еще столь ненадежный, источник сведений. Как в том анекдоте — агентство ОБС, «одна баба сказала»…

Как бы там ни было, я начал потихоньку обустраиваться в этой жизни и даже прикидывать варианты, чем я тут буду заниматься. Единственное, что меня волновало все сильнее, так это отсутствие подвижек в моем физическом состоянии. Я по-прежнему был почти парализован и не способен задействовать никакие мышцы, кроме глазных и управляющих веками. Так что, если поначалу я старательно размышлял о том, каким образом вжиться в необычную для меня обстановку, где и как добывать информацию (ну понятно же, что одной болтливой сиделкой весь спектр необходимых мне знаний не закрыть), как залегендировать мою вопиющую неосведомленность, и пытался, хоть и не особенно успешно, повспоминать типичные признаки амнезии, день на восьмой я бросил это занятие, принявшись просто… злиться. Нет, ну надо же, вот попал-то! Лежу тут бревно бревном, и никаких шансов на то, что в моей жизни что-либо изменится. Положительная динамика состоит только в том, что я худею. Потому как, судя по короткому взгляду, который я успел бросить на себя в зеркало в первый же день, у меня явно килограммов двадцать пять — тридцать лишку. И вот сейчас они потихоньку утекают. Хотя какой в этом толк, если я так и останусь парализованным?

Но на одиннадцатый день я проснулся от того, что у меня зачесался палец. На ноге. На левой. И я машинально дернул ногой, чтобы дотянуться до зачесавшегося пальца рукой. Нет, я до него не дотянулся, но нога у меня ощутимо вздрогнула, а пальцы на руке скребанули по простыне… Меня мгновенно бросило в жар. Неужели?! Я попробовал еще раз, и рука шевельнулась. Еще. Потом шевельнулась и нога. Ура, ура, ура! Я смог, у меня стало получаться!

Я шумно выдохнул и откинулся на подушки, обводя спальню лихорадочно-возбужденным взглядом. Эх черт, жаль, что сиделка-болтушка куда-то вышла, а то вместе порадовались бы… Вместе… Порадовались… Тут мои мысли слегка изменили направление. Так, отставить эмоции, надо успокоиться и подумать. Хорошо-о-о подумать. Допустим, я начинаю оживать. А вот готов ли я к этому? К тому, что дежурные визиты станут более частыми, а разговоры более предметными? К тому, что поток посетителей увеличится, а перечень затрагиваемых в разговорах тем изрядно расширится? К тому, что все, абсолютно все вокруг, в том числе и моя неизменная сиделка, будут ждать от меня определенных слов, действий, поступков, о большинстве которых я не имею ни малейшего представления? И каков будет мой ответ на все эти вопросы?

Я шумно вздохнул и тут же замер. Вот ведь незадача — и диафрагма заработала как надо, и грудные мышцы тоже. Теперь стоит быть о-о-очень осторожным и резко интенсифицировать процесс сбора информации. А также тщательно продумать линию поведения, которой надо придерживаться после того, как изменение моего состояния будет обнаружено. Очень надеюсь, что произойдет это не так уж скоро. Во всяком случае, приложу для этого максимально возможные усилия. Нет, что в моем состоянии появилась положительная динамика — это отлично, я же не идиот желать всю оставшуюся жизнь провести парализованным, даже если это гораздо безопаснее. На хрен такую жизнь! Да лучше сдохнуть! Но и сдохнуть сразу после того, как ты начал сидеть, говорить, ходить — тоже не то чтобы айс. Не по мне, короче. И попасть с диагнозом «одержимый» в какой-нибудь монастырь либо, если я преувеличиваю религиозность местного общества, в какую-нибудь элитную (член правящей фамилии как-никак) психиатрическую лечебницу тоже будет не гут. А в эти времена даже королей в дурдомы запихивали очень даже просто. Того же Людвига II Баварского вспомнить, который такой красивый замок Нойшванштайн построил, а пожить в нем всласть так и не успел, бедолага…

Я стиснул зубы. Ну что ж, Леха, твое, блин, императорское высочество, что бы это ни означало, теперь ты вступаешь на очень тонкий лед. Не ошибись!

Так что к тому моменту, как дверь моей спальни распахнулась, я снова лежал в прежней позе, и только Господь знал, чего мне стоило разгладить простыню на тех местах, где мои ерзающие конечности успели ее сморщить. Но постель-то я в порядок более или менее привел, а вот себя… В общем, полностью устранить последствия бурного утра мне не удалось.

Сиделка подошла к кровати, озабоченно нахмурилась, подоткнула слегка сползшее из-за моих судорожных дерганий одеяло, потом подняла взгляд к моему лицу и всплеснула руками:

— Осподи! Испарина-то какая! Да что ж это? Доктора звать надобно!

Дальше была почти полуторачасовая суета — меня опять мяли, крутили и тыкали иголкой, а после обеда все это повторилось еще раз, но на сей раз компанию доктору Боткину составили еще трое представительных мужчин, важно обменивавшихся друг с другом и с Боткиным какими-то медицинскими терминами и фразами на латыни. Ну, так мне казалось. Сам я латыни не знал (за исключением нескольких фраз типа «Dulce laudari a laudato viro»[1] или «Errare humanum est»,[2] которые иногда вворачивал к месту где-нибудь на переговорах), но по созвучию было очень похоже. Да и вроде как латынь у врачей в обычае. Так что к вечеру я был совершенно измотан, хотя и питал осторожный оптимизм по поводу того, что пока удалось сохранить мой прогресс в тайне. Впрочем, похоже, именно пока. Причем это самое «пока» составит не недели, а максимум несколько дней, и все потому, что высокий медицинский консилиум, осматривавший меня во второй половине дня, принял решение прописать пациенту укрепляющий массаж. Видимо, мои мышцы как-то отреагировали на их упорные иглоукалывания, на основании чего и было принято такое решение. А заниматься самообманом насчет того, что мне удастся ввести в заблуждение опытного массажиста, я не собирался, поэтому следовало продумать, как использовать оставшиеся мне дни с максимальным толком и ловить малейшие намеки на удачу. Ох, как она мне теперь нужна…

И удача таки улыбнулась мне тем же вечером. Измученный лекарями, я лежал, полуприкрыв глаза, и старательно вслушивался в болтовню сиделки. Вследствие своего состояния я никак не мог направлять и контролировать ее разглагольствования, а интересы этой простой доброй женщины лежали далеко в стороне от тем, которые волновали меня в первую очередь. Но я все равно слушал ее очень внимательно — в моем положении не стоило упускать ни грана доступных сведений. Сортировать их будем потом, когда информационный поток из тощенького ручейка превратится в весеннее половодье. Хотя в последнем я сомневался. Если я правильно вычислил эпоху, то для человека, привыкшего к постоянному доступу в Интернет, биржевым сводкам в режиме on-line на смартфоне и сотням телеканалов в любой задрипанной гостинице, половодья тут не увидать. Зато навыки обращения с большими объемами информации и, главное, привычка фильтровать информационный шум, уровень которого в покинутом моим сознанием мире превышает здешний на порядки, должны мне тут шибко помочь. Как и умение разделять внимание на пару-тройку потоков — без оного в большом бизнесе вообще делать нечего…

Вот и сейчас, вслушиваясь в болтовню женщины, я снова и снова гонял в голове планы на ближайшие дни, выискивая в них «блох» и прикидывая, как реагировать на те или иные ситуации, которые предположительно возникнут, когда мои губы смогут наконец произносить слова. Но несмотря на то что я был занят этими двумя делами, шелест разворачиваемой бумаги заставил меня сначала насторожиться, а затем широко распахнуть глаза и скосить их на сиделку. Та не сразу заметила мой интерес, продолжая рассказывать про новое представление в итальянском «цирике», на котором побывала свояченица ее двоюродной сестры по матери «о позапрошлом дне». А я упорно пялился на смятую газету. В нее был завернут шмат сала с черным хлебом — сиделка собиралась перекусить прямо в моей спальне. Похоже, бедную женщину лекари сегодня тоже загоняли, а оставить пациента без присмотра после столь бурного для него дня она не решилась…

Наконец сиделка перехватила мой взгляд и осеклась, недоуменно уставившись на свои хлеб и сало.

— Ой, ваш сочсво, вы это чего, сальца захотели? — с сомнением в голосе произнесла она. Похоже, высокопоставленные господа здесь сала не потребляли. — Или чего еще?

Добрая женщина наморщила лоб, напряженно размышляя, что же так заинтересовало убогого в ее немудрящей закуске. Впрочем, надо отдать ей должное, поняла она это довольно быстро. Минут через пять осторожных наводящих расспросов…

— Ой, да вы ж газетку глянуть желаете! А я-то дура… Только она старая уже. Третьего дня… Ой, да вы ж тут уже почти две недели лежите… Счас, счас… Вот! — Она аккуратно разгладила газетный лист, сложила его по сгибам и торжественно предъявила мне для прочтения на вытянутых руках. Текст был блеклый, бумага желтая, алфавит, как я и предполагал, старый, то есть со всякими «ятями», «фитами» и твердыми знаками на конце едва ли не каждого второго слова, а посему для меня не особенно внятный. Но главное я углядел. Я действительно находился в Российской империи, о чем громко возвещал заголовок первой же статьи, и на дворе начинался месяц июнь 1883 года…





Глава 2




— Алексей Александрович, свежие газеты.

— Спасибо, Дима, положи на стол. Я посмотрю позже.

Лейтенант Нессельроде, мой новый адъютант, молча подошел к огромному массивному столу и положил на него пачку свежих газет рядом с несколькими томами статистических сборников, каталогами промышленного оборудования и адресными справочниками, которые подрагивали в такт рельсовому перестуку. Классических для моего времени телефонных справочников в ходу пока что не было. Телефон здесь между деловыми людьми считался дорогой игрушкой с весьма сомнительной пользой, потому что вносил в принятую у местных степенную и неторопливую манеру решения всяческих торговых и деловых вопросов какую-то непонятную и никому не нужную суету. Ну кому понравится подскакивать как оглашенный от трезвонящего звонка, хватать трубку и выслушивать искаженный расстоянием и чудной техникой голос собственного приказчика или партнера, если все, что ты услышишь по новомодному аппарату, тебе расскажут и так, но вечером или там дня через три-четыре? А нешто тебе надобно ранее-то? Не пожар, чай, чтобы эдак полошиться…

Ходить и говорить я начал два месяца назад. Правда, до сих пор делал и то и другое довольно плохо. Зато читал уже почти свободно — взгляд перестал спотыкаться на всяческих «ятях», «фитах» и твердых знаках. Ну да еще бы, перелопатить за два месяца такой объем текстовой информации…

Мои планы посимулировать и за это время подкопить сведений пошли псу под хвост практически сразу. Врачи тут оказались вполне себе профессиональными, поэтому мои попытки скрыть прогресс в выздоровлении Боткин со товарищи раскусили на раз, даже без помощи массажиста, который лишь дополнительно подтвердил их выводы. Впрочем, на массажиста грех было жаловаться — ко мне привели дядьку из цирковых, с огромнейшим опытом, и он не только изрядно поспособствовал восстановлению подвижности моего тела и конечностей, но еще и хорошо намял мышцы и помог согнать жир. Сбрасывание такого количества килограммов за столь небольшое время обычно отражается на организме очень негативно — перегружается печень, прыгает гормональный фон, начинаются проблемы с суставами. Но благодаря циркачу я пережил этот процесс более или менее сносно. Во всяком случае, по сравнению со всем остальным. Ибо выздоравливал я плохо и медленно, а Боткин и его коллеги ломали голову над тем, что же я себе такое повредил при банальном падении с лошади, чтобы так тяжело и долго болеть. Я все еще передвигался с палочкой и на короткие дистанции, поскольку довольно быстро уставал. Что меня весьма напрягало. Нет, фанатом, двинутым на здоровом образе жизни, я никогда не был, но, так сказать, в форме себя старался держать. Несколько раз за зиму выезжал покататься на горных лыжах, в командировках специально подбирал отели с хотя бы двадцатипятиметровым бассейном (ну, где это было возможно), чтобы давать нагрузку мышцам, и довольно регулярно работал на тренажерах. Просто иначе было нельзя. С тем ритмом жизни, которого требует большой бизнес и при котором малейшая невнимательность может обернуться многомиллионными потерями, здоровье — такой же ресурс, как информация, связи или деньги. А никто не любит терять даже деньги.

Едва врачи вывели меня на чистую воду, слухи о том, что брат императора, великий князь Алексей Александрович Романов, наконец-то очухался от последствий неудачной конной прогулки, тотчас расползлись по Санкт-Петербургу, и ко мне начали ломиться все подряд: от родственников и знакомых до адмиралов и газетчиков.

Впрочем, первые, самые опасные, визиты мне удалось пережить успешно. Я принимал всех. Лежа. Бледный. С дрожащими руками и покрытым испариной лбом. В любой момент каждой из десятков состоявшихся за те несколько недель бесед я мог слегка закатить глаза и тяжело задышать, демонстрируя собеседнику, что мне внезапно и резко поплохело. Чем я время от времени и занимался. Чаще всего это происходило, когда очередной посетитель задавал какой-нибудь вопрос, на который я не знал ответа. После чего посетитель, как правило, пугался и заполошно звал сиделку, а та выгоняла его взашей… ну, или выпроваживала со всем возможным уважением, в зависимости от статуса. Я же делал себе зарубочку в памяти и затем, принимая других визитеров, старался потихоньку выведать информацию, отсутствие которой и заставило меня срочно изобразить резкое ухудшение самочувствия. Естественно, предварительно прикинув, кто мне в этом может помочь. Чаще всего в роли «языка» выступал кто-нибудь из газетчиков. Ну да для этого я их до себя и допускал. Несмотря на то что репортеры вроде как должны были, наоборот, выуживать информацию из меня, в настоящий момент они служили мне наилучшими источниками. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Люди публичной профессии, да еще и обладающие повышенным самомнением (а иные в публичные профессии не идут), любят поразглагольствовать, поучить и так или иначе показать окружающим, насколько они умны, осведомлены, приближены и допущены. А уж газетчики-то среди таковых в отсутствие телевидения вообще в первых рядах. Просто грех было этим не воспользоваться.


Кроме того, за первые пять недель я сделал очень важное дело: разобрался с родней, то есть некоторым образом составил свое генеалогическое древо, причем никого не озадачив своим незнанием. И удалось мне это во многом потому, что меня посетили все мои родственники — от братьев до тетушек, дядюшек и племянников, как принадлежащих к нашей фамилии, так и чистых иностранцев из других царствующих домов, которых каким-то ветром занесло в Россию. Каждый из визитеров не преминул пройтись по остальным, лягнув или как-то иначе «приласкав» отсутствующих при нашем разговоре. В итоге не только состав, но и внутренний статус каждого родича, и его психологические особенности, и даже взаимоотношения внутри нашего многочисленного семейства теперь были более или менее ясны, хоть это и стоило мне почти двух недель бессонных ночей и беспрерывной головной боли, явившейся следствием того, что вместо отдыха я мысленно выстраивал сию громоздкую схему. Уверен, что человек, пусть даже из моего времени, но не имеющий моей привычки держать в голове огромные объемы информации и постоянно оперировать ими, здесь бы не справился. Мне самому это далось ну просто жутко тяжело. А что вы хотите? Романовы за последние почти триста лет, со дня восшествия на престол, оказались повязаны как с остальными правящими домами Европы, так и с российской аристократией таким количеством родственных уз, что общая численность этого объединенного семейства составляла едва ли не пять сотен душ. И это только по наиболее значимым фигурам. А если взять вообще всех — уже тысячи! Молодые отпрыски аристократических фамилий учат всю эту генеалогию годами, и накрепко, потому что иначе никакого общения в светской среде не получится. И хотя я намеревался в ближайшее время максимально дистанцироваться от высшего света и заняться чем-нибудь действительно интересным, генеалогия была мне совершенно необходима. Ибо забыть ее великий князь Алексей Александрович Романов мог бы только вместе с собственным именем. Так что, если я начну сильно путаться, это сразу вызовет множество вопросов и изрядно подмочит мне репутацию. Нет, великим князем я останусь, и сумасшедшим меня, вероятно, никто объявлять не будет, но… Короче, все как в анекдоте о трех типах полковников. То есть о том, что существуют «господин полковник», просто «полковник» и «эй ты, полковник». И за то, что позволено «господину полковнику», «эй ты, полковника» сожрут с дерьмом. Вот и мне требовалось четко отыграть свою партию и не превратиться в этакого «эй ты, Романова».

— Ваш чай.

Я оторвался от статистического справочника за 1882 год и поднял глаза на адъютанта. Дима был из тех самых Нессельроде, чей предок перешел на службу русскому императору из австрийского подданства. Причем Дима был родственником обоим ветвям Нессельроде, как тем, кои и далее продолжали дипломатическую карьеру, так и тем, что пошли по жандармской линии, и это могло неплохо помочь в дальнейшем воплощении моих планов. Ко мне в адъютанты он попал, отлично выполнив несколько несложных, но необычных поручений, с которыми мой прежний адъютант, тот самый мужик с бакенбардами, капитан третьего ранга Коломиец, похоже более служивший моей светской тенью и подручным для исполнения всяких деликатных поручений, связанных с дамами, чем реальным помощником военного управленца высокого уровня, коим и должен реально являться адъютант, не справился.

А поручения были вполне просты. Я попросил его пригласить ко мне кого-нибудь из толковых жандармских офицеров, опытного слесаря и ловкого стряпчего. Приглашенный жандармский ротмистр оказался беспринципным (что меня в общем-то не напрягло — на то, что удастся сохранить перчатки белыми, никаких надежд не было), бестолковым и — до кучи — ленивым лизоблюдом. Квалификацию слесаря мне проверить не удалось, поскольку тот был запуган до икоты. А вместо стряпчего ко мне ввалился сам владелец крупнейшей в Санкт-Петербурге адвокатской конторы и, утирая постоянно потевшую лысину, рассыпался передо мной мелким верноподданническим бисером, уверяя, что его контора приложит все усилия, дабы полностью удоволить его императорское высочество во всем, чего он только пожелает. Например, быстро и в строжайшей тайне устроить, скажем, развод некой особы высшего света, дабы ее рука и, соответственно, сердце оказались свободны… Я тогда не заржал только потому, что это желание полностью уравновесилось желанием выругаться.

После сего фиаско я повелел прислать мне с десяток самых толковых слушателей старшего курса Николаевской морской академии. Причем на этот раз не вызывал Коломийца, а отослал письмо напрямую начальнику академии. Из прибывших офицеров после собеседования я отобрал троих, коим поставил аналогичные задачи. И Дима стал единственным, кто выполнил мое поручение с требуемым уровнем эффективности. После чего я поблагодарил остальных слушателей и отправил их обратно доучиваться. А затем вызвал Коломийца, торжественно выразил ему благодарность за верную службу и отрядил его в распоряжение управления кадров флота, явно нажив себе этим недоброжелателя. Уж больно взгляд у него был тяжелый, когда он уходил. Ну вроде как бывает у старого сослуживца, с которым ты и пил, и на рыбалки ездил, и гараж перекрывал, а потом вот так раз — и премии его лишил. И мало ли, что ты начальник, а он действительно работу запорол, но ведь пили ж вместе! После такой подлости как раз и возникает настоящая, незамутненная, долгая, мужская ненависть, которая заставляет в любой компании постоянно вспоминать о том, что «был Леха нормальным мужиком, а как в начальники выбился — такая сволочь оказался». Но плевать. В ближайшие пару лет их еще столько будет, с тяжелым взглядом. К тому же истинный великий князь Алексей Александрович Романов вряд ли обратил бы на чей-то взгляд внимание.

Диме же я предложил место своего адъютанта. К его чести, он долго отказывался — дескать, считает себя недостойным, еще не закончил учебу в академии… Однако скорее всего причиной его несогласия было то, что он предпочитал службу во флоте тому, что ему представлялось паркетной шаркатней. И это лишь выше подняло его в моих глазах. Так что пришлось слегка раскрыть карты, после чего он проникся грандиозностью задачи, которую я собирался взвалить на себя, и принял мое предложение.

— Спасибо, Дима. Скоро прибываем?

— Тверь проехали, ваше императорское вы…

— Я же просил наедине именовать меня Алексеем Александровичем, лейтенант.

Дима слегка покраснел:

— Прошу простить, виноват.

Я откинул плед, под которым возлежал на широком кожаном диване салон-вагона, и, нащупав палку, начал приподниматься. Нынешним поездам было далеко не только до скорости, но и до плавности хода «Сапсана», так что пить чай даже в салон-вагоне лучше было сидя за столом, а то могло так тряхнуть, что и обвариться недолго. Дима подскочил и помог мне выпрямиться.

— После Бологого никаких телеграмм не было?

— Нет, Алексей Александрович. — В голосе адъютанта послышалась обида — мол, если что, он бы немедленно доложил.

Я бросил на него насмешливый взгляд. И все-таки в расовых теориях есть зерна истины. Эвон, Нессельроде уже почитай пятое поколение — русские люди, а все одно просматривается в них этакая немецкая пунктуальность и педантичность.

За чаем я просмотрел газеты. Ничего особенно интересного, обычная светская хроника и происшествия, да еще пространные рассуждения либеральнообразной русской интеллигенции о том, как нам лучше обустроить Россию. Ох как любят эти товарищи покрасоваться, все равно где — на трибуне, на экране или вот так, в газете. И что самое грустное — они же, блин, и есть единственный доступный мне пул образованных русских людей. Других нет, и не скоро появятся. Да и в том, что эти самые другие появятся, есть большие сомнения. Конечно, работать над тем, чтобы они появились, я собирался не покладая рук. Но я — один, а вот таких любителей разглагольствований и поучений — море. И выглядят они очень импозантно. И на молодые мозги действуют сильно. Так что все мои старания могут привести к тому, что вместо профессионалов я получу горячих сердцем революционеров, совершенно не желающих заниматься производством, зато мечтающих осчастливить человечество. И как не допустить подобного развития событий, я пока себе не представлял…

Когда я уже слегка разобрался с текущей ситуацией и смог приступить к планированию на перспективу, первым вопросом, который передо мной встал, был вопрос, чем же мне здесь заняться. Нет, как выяснилось, я уже имел неплохой текущий статус — был не просто членом императорской фамилии и великим князем, но еще и самым главным военно-морским начальником. Чин генерал-адмирала мне присвоили буквально за несколько дней до моего злополучного падения с лошади. Так что на первый взгляд перспективы вырисовывались вполне приличные. И разнообразные.

Во-первых, можно заняться тем, чем и занимался мой, так сказать, визави, до того как я занял это тело. То есть окунуться в светскую жизнь, во все эти балы, оперу, любовные интрижки — и получать удовольствие. Тем более что мне как члену императорской фамилии выделялось из казны неплохое годовое содержание. Кроме того, Дворцовое ведомство в прошлом году выкупило участок между Мойкой и Английским проспектом для строительства дворца для меня, любимого, и я уже имел встречу с господином Месмахером, модным архитектором, который занимался проектированием моих будущих хором. Причем для Месмахера эта встреча была уже второй, и он прибыл ко мне с готовыми набросками, в коих я не решился ничего стилистически менять… А если не хватало выделенного содержания, то казна Военно-морского ведомства была в моем распоряжении, если не в полном, то, во всяком случае, в очень существенном.

Короче, жизнь удалась. Осталось только ею насладиться. Мне, и в прошлой-то жизни бежавшему от большинства «элитных» удовольствий, как черт от ладана! Ну скучно же вести жизнь элитного быка-производителя на ферме за заборчиком! Даже если это заборчик из бабла, а не из колючей проволоки, то есть ты сыт, умыт, ухожен и трахаешься с самыми элитными и не менее ухоженными коровами, да еще и музыка у тебя в стойле играет для твоего развлечения. Ферма — она и есть ферма, хоть и пыжатся все эти светские львы и львицы, выставляя свою «элитность» напоказ…

Нет, совсем, конечно, от светских тусовок я не убежал — они, помимо прочего, еще и неплохие переговорные площадки. Пока увешанные брюликами дамы с делано скучающим видом оценивают друг у друга украшения да туалеты и меряются мужниными «письками» в виде яхт, личных самолетов и вилл, мужики, как правило, работают. Прощупывают настроения, договариваются о временных альянсах и долговременных союзах, сбивают синдицированные кредиты под новые проекты, продают и покупают активы, выясняют текущие тренды и перспективы их развития. Того, что ты можешь узнать на не слишком даже и многолюдном междусобойчике, тебе не откроет никакой биржевой или финансовый аналитик. Нет, потом они всё тебе объяснят — и про тренды, и про повышенную волатильность рынка, и про резкое изменение текущих запасов на ключевых площадках, и про влияние субъективного фактора, но это потом. А вот узнать, что думают о текущей ситуации владельцы бизнесов, то есть люди, принимающие решения, можно только здесь и сейчас. Нигде больше ты столько народу такого уровня не соберешь. Ну, может, еще на какой-нибудь международной конференции, которая, если уж быть честным, тоже во многом тусня. И как ни крути, основная цель любой тусни все равно одна — выгул на пастбище. Конечно, можно иногда и по пастбищу прогуляться, но делать из этого единственное занятие на всю оставшуюся жизнь? Бр-р-р, лучше сдохнуть.

Во-вторых, можно было попытаться попрогрессорствовать. Даешь, так сказать, Россию в лидеры технологического процесса! Загоревшись этой идеей, я, как только слегка очухался и смог сидеть за столом часа по полтора, не сваливаясь от усталости, начал увлеченно вспоминать, что я такого важного знаю или хотя бы слышал, и прикидывать, что из этого требуется в ближайшее время воплотить в жизнь. Чтобы раз-два — и мы с Россией в дамках.

Вспомнил я много чего — от самолета и автомобиля до безопасной бритвы, бутылочных пробок и застежек-«молний». Одних лишь бытовых патентов накропал едва ли не сотню. А что, надо же мои проекты преобразования и развития отечественной индустрии как-то финансировать, и та же бутылочная пробка для зарабатывания денег подходит отлично. Я ведь почему о ней вспомнил? Ее изобретатель Вильям Пейнтер (к настоящему моменту, как я уже выяснил, еще ее не изобретший) в свое время сказал крылатую фразу, по которой его помнят гораздо лучше, чем по самому изобретению: «Наиболее выгодным для производства является тот товар, который необходимо выбрасывать после использования». Одно из любимых изречений в большинстве западных бизнес-школ. Но когда я смог наконец добраться до аналитических материалов и статистических сборников, мой энтузазим, как говаривал незабвенный Петросян, начал быстро сдуваться. Выяснилось, что массив неизвестной в этом мире информации, с помощью которой я собирался совершить технологический рывок и заработать много денег, мне никак не поможет. Ибо совершить рывок можно… но только не в России. Здесь для этого нет ничего — ни денег, ни промышленной базы, ни спроса. Спроса здесь, кстати, нет даже на то, чем в остальной Европе давно уже вовсю пользуются даже крестьяне и рабочие. А в России это никому не нужно. И денег нет, и привыкли по старинке. Тот же телефон взять. По моим самым скромным прикидкам, в стране на данный момент есть более миллиона потенциальных абонентов, то есть людей, которым телефон пригодится для ведения дел и которые могут себе позволить им пользоваться. Ан нет, суммарное число абонентов не превышает нескольких тысяч. И это с учетом императорской фамилии и Военного министерства. Но дело тут не только в том, что нет собственного производства. Вон, скажем, в Дании или Италии его тоже нет, а они обогнали нас в разы или даже на порядок, несмотря на разницу в численности населения. Телефон нам просто не нужен — всем и без него хорошо живется. И так, между прочим, во всем!

В общем, созданием промышленной базы не обойтись (хотя она необходима в первую очередь). Нужно сразу же закладывать дополнительные средства на продвижение товара, на маркетинг, на рекламные акции, типа всяких там бесплатных пробных подключений и т. п. Иначе все бессмысленно. Что бы я ни наизобретал — в стране это не останется. Нет, начинать продвижение все равно придется в России. Уж так тут бизнес устроен. Сначала «где родился — там и пригодился», а потом, большими трудами и нервами, — международный рынок. Либо сразу разворачивать производство за рубежом, то есть рядиться под иностранного «отечественного» производителя. Но тогда чью экономику я двигать буду? Вот то-то и оно… Да и двигать мне разрешат, только если я сумею получить большинство патентов на то, о чем навспоминал. Что само по себе проблематично, поскольку о многих полезных вещах мне не известно ничего, кроме факта их существования и как ими пользоваться, а в технологии производства, исходном сырье и всем прочем я ни бум-бум. К тому же вся мировая патентная система находится под рукой англосаксов, а уж у них с момента создания патентных бюро чего только не зарегистрировано. Если же им все-таки что-то понадобится из моего списка, а я заломлю цену или не продам патента, понадеявшись когда-нибудь развернуть производство и сбывать уже готовую продукцию, они тотчас найдут, как законодательную базу под свой приоритет подвести. Ну как в том анекдоте, где Иван Грозный объявлялся изобретателем рентгена на основании того, что он-де боярам говаривал: «Я вас, сук, насквозь вижу!»

Но опять же повторюсь: даже если все пройдет в самом лучшем виде и я, одолев этап продвижения на внутреннем рынке (ну я же великий князь и представитель императорской фамилии, неужто не смогу?), вырвусь-таки на международный, все равно в стране товар в необходимых объемах производиться не будет. Не на чем. И не из чего. Той же стали, как выяснилось, в России производится меньше, чем надобно хотя бы для отливки рельсов. За границей покупаем. Не говоря уж о том, что большинство готовых изделий также закупается там — от иголок до бритв и стальных перьев для письма. Скажем, весь российский обеспеченный класс пользуется исключительно золингеновскими бритвами… А здесь если что и производится, то по большей части на неких аналогах совместных предприятий. Скажем, все резиновые изделия в стране либо импортные, либо выпускаются русско-американскими и русско-английскими компаниями, что выводит наиболее вкусную, системную прибыль опять же за пределы национальных границ. То есть Россия в моем «сейчас» — уже сырьевой придаток Европы в большей степени, чем в XXI веке. Этакая цивилизованная колония. Мы вам, европейцам, — сырье, причем в самом дешевом, почти непереработанном виде, вы нам… ну пусть не бусы и зеркальца, но продукцию конечного передела — от бритв до кораблей. Так что все мои патенты либо просто окажутся невостребованы, как пресловутый телефон, либо попадут в руки иностранных предпринимателей и в свою очередь вернутся в Россию уже готовой продукцией. Нет, мне-то самому это прибыль принесет, но какую? Тысячи, десятки тысяч, возможно сотни тысяч рублей. Ладно, помечтаем и остановимся на миллионе. И не смешно ли? Ну какой технический рывок при таком финансировании? Для технологического рывка нужны совершенно другие цифры. Десятки миллионов рублей. И промышленная база. И достаточное количество квалифицированных рабочих рук и инженерных голов. Да весь список. Потому что сейчас в России нет почти ничего, а то, что есть, отстает от необходимого уровня в разы, а то и на порядки…

Ну и в-третьих, можно не замахиваться на масштаб, а заняться флотом. И как минимум не проиграть Русско-японскую войну, которая должна будет состояться лет через двадцать. Уж не помню кто, но определенно умный человек написал, что именно поражение в Русско-японской войне было одной из ключевых точек, после которой история Российской империи повернула строго вниз, к ее краху… А что, кое-какие знания об артиллерии у меня еще с училища сохранились. Регламент обслуживания той же Д-30 я до сих пор наизусть помню.

И конструкцию гидравлического откатника представляю достаточно детально, а здесь, судя по тому, что я успел узнать, только-только примитивные пружинные появились. В общем, есть что предложить, пусть и в достаточно узкой области. Впрочем, и многое другое в голове тоже сохранилось. Так что артиллерию, да хоть бы и флотскую, подтянуть вполне реально. Ну и полевую тоже. И где тогда япошки будут?

Но и эти мои задумки опять «упирались лбом» в слабое развитие страны. Ну посудите сами: производственные мощности уступают таковым в четырех ведущих мировых державах в разы. Доля промышленных рабочих от населения составляет даже не проценты, а доли процентов! Паровые машины для боевых кораблей закупаем за границей, рулевые системы, оптику, а также существенную часть стали, брони — да что ни возьми! — тоже. Призывной состав матросов требуется учить месяцами, прежде чем допускать к вооружению и механизмам. Да и после обучения подавляющее большинство осваивают только простейшее текущее обслуживание, приходя в тупик при малейшей поломке. О какой-либо взаимозаменяемости я вообще не говорю. Инженерных кадров — кот наплакал, а существующая система высшего образования восполнить их недостачу просто не способна. Да что там говорить, если, обладая двух-, а то и трехкратным превосходством в численности коренной нации (это не шовинизм, просто именно под нее, под ее язык и затачивается вся образовательная структура государства) над всеми ведущими европейскими державами и САСШ,[3] мы отстаем от них по числу студентов в три — семь раз! И что самое страшное — изменить ситуацию быстро невозможно. Структура экономики России такова, что, даже если где-то найти деньги (первое фантастическое допущение) и преподавательский состав (фантастическое допущение номер два) и открыть некоторое количество высших учебных заведений, для выпускников этих вузов в стране просто нет рабочих мест. Так что все мои технологические инновации в военной сфере будут мгновенно переняты вооруженными силами более развитых государств и сделают сильнее именно их, а не Россию. Как оно, скажем, произошло с минометами, которые были изобретены русскими офицерами — мичманом Власьевым и капитаном Гобято — во время осады Порт-Артура, но к началу Первой мировой войны уже находились на вооружении германской армии. А российская их так до конца Первой мировой войны и не получила…

И никакие стандартные рецепты второй половины XX века тут пока не просматривались. Бедная страна, причем в целом — как государство, так и население. На интенсивное перевооружение армии и флота, которое могло бы послужить стимулом для развития промышленности, нет денег, крестьянство бедно, поэтому нет спроса на промышленную продукцию, соответственно слаба и сама промышленность, и торговля (ну нет возможности у торговых сетей купечества резко наращивать обороты, и то, что уже закуплено, продается ни шатко ни валко), следовательно, налоги в бюджет также поступают весьма скудно. Замкнутый круг. И что интересно, вбрасывание в экономику относительно крупной суммы ничего не даст — просто поднимет замкнутый круг на другой уровень цен. Нужны системные изменения. Что же, мне революцией заняться? Так господин Ульянов, насколько я помню, пока еще свой «Союз борьбы за освобождение рабочего класса» не создал, а разворачивать революционную агитацию и пропаганду члену правящей фамилии как-то глупо. Что, вообще никак уже имеющиеся у тебя возможности использовать не способен? Тогда не хрен и в революцию лезть. Да и вообще, революция, конечно, выход, но уж больно кровавый. Особенно со всем ей сопутствующим типа гражданской войны, эпидемий, эмиграций и так далее. Без оных ни одной революции и не было, не только в России, но вообще во всех странах, где они происходили… Нам с Колькой Сергей Никанорович как-то приводил суммарное число потерь, понесенных Россией в начале XX века. Всего вышло около тридцати миллионов человек…[4] И плюс к этому, как говорят, около двадцати восьми миллионов погибших во Второй мировой. «Как говорят», потому что я не уверен, что и эта цифра — подлинная. Вот и сидим мы там, в начале XXI века, всего лишь со ста тридцатью шестью стремительно уменьшающимися миллионами населения. А ведь это только прямые потери. При том уровне воспроизводства, который страна демонстрировала до 1960–1970-х годов, мы бы лишних миллионов сто имели, а то и двести. Да половину из них в Сибири. Так что чур меня от революций, но что делать-то? Если ничего — все так и пойдет по накатанной. А с другой стороны, меня это волнует? Я-то, похоже, задолго до революции помру. Судя по текущему состоянию… Да вот ведь черт, волнует. Я же русский, а мы за своих всегда горой стояли. Может, потому и смогли переломить хребет Покорителям Европы и Потрясателям Вселенной, какими бы они сильными ни были, сколько бы стран к моменту, как на нас навалиться, под себя ни подмяли и сколько бы народов на себя пахать ни заставили. Только в конце XX века что-то надломилось. Может быть, как раз из-за тех страшных потерь…

Короче, голову над тем, что делать, я ломал долго. Да и сейчас продолжал ломать. Очень задача сложная вырисовывалась. Требовалось одновременно создать и новый рынок, и промышленные и организационные структуры по его конфигурированию и наполнению, да переделать под новые запросы весь экономический уклад общества. Но я же, блин, не Господь Бог! С другой стороны, задачка такова, что адреналин в крови прямо бурлит. Это тебе даже не новую пушку в производство запустить или там ППШ на вооружение армии поставить. Это ж не просто заводы и плотины строить — параллельно еще и с самыми глубинными личными и общественными мотивациями работать придется. Но если этого не сделать — никакие пушки и ППШ не помогут, все равно страна развалится так или иначе. А более мощное и смертоносное оружие, которое я, возможно, сумею пропихнуть на вооружение армии и флота, не дав России никаких серьезных выигрышей в международном масштабе по вышеприведенным причинам, приведет лишь к тому, что сначала в боевых действиях, а затем и в грядущей после развала страны Гражданской войне погибнет гораздо больше людей. И страна окажется еще более обескровленной, чем в той истории, что я знаю…

После чая я прилег отдохнуть. Несмотря на то что с момента моего падения прошло почти два месяца, я все еще чувствовал себя инвалидом. Уж не знаю, чем это было вызвано — великий князь Алексей Александрович, как все отпрыски покойного Александра II и его дражайшей супруги Максимилианы Вильгельмины Августы Софии Марии Гессенской, после замужества Марии Алексеевны, был мужиком крепким, и злополучное падение с лошади никаких видимых следов на организме не оставило. Однако факт оставался фактом: я все еще был плох. Возможно, всему виной процессы совмещения моего сознания и этого тела. В таком случае следовало благодарить Бога за то, что я вообще начал ходить и говорить. Потому что как мог отреагировать мозг на подобное наглое внедрение, страшно было даже представить.

Впрочем, нет худа без добра. Вследствие затянувшейся немочи запланированное мною расставание с любовницей, той самой Зинаидой Дмитриевной Скобелевой, графиней де Богарне, оказавшейся до кучи герцогиней Лейхтенбергской, прошло достаточно мирно. При очередной встрече я дрожащим голосом заявил, что вижу во всем случившемся перст Господень, указавший мне на мое недостойное поведение, и посему намерен покинуть Санкт-Петербург и заняться трудами на благо флота и государства Российского, а нашу греховную связь считаю нужным прекратить. После чего был обильно орошен слезами, клятвенно уверен, что никогда не буду забыт, но отпущен довольно спокойно. А буквально на следующий день в свете начали гулять слухи о том, что великий князь Алексей слегка тронулся умом на почве религиозного рвения. При этом свет выражал всяческое сочувствие «этой бедняжке де Богарне», которая «отдала ему всю себя…»

Я не преминул воспользоваться столь удачно возникшими слухами и пригласил для исповеди и наставления восходящую звезду церкви, протоиерея Андреевского собора в моей, можно сказать, вотчине — в Кронштадте, отца Иоанна, коего уже начали именовать Кронштадтским. Всероссийскую известность он еще не приобрел, но я это имя помнил. Если я, конечно, не ошибаюсь, и Иоанном Кронштадтским впоследствии не станет кто-то иной. Но я был готов рискнуть…

Исповедь прошла на ура, хотя готовился я к ней двое суток, отрабатывая логические построения и выискивая в них ошибки и неточности. Я не сказал ни слова неправды. Ведь действительно после падения с лошади я почувствовал, что стал совершенно другим человеком.

Многое из того, что я делал до сих пор, нынче вызывает во мне отвращение. Теперь я считаю мою прошлую жизнь, протекавшую во дворцах и светских салонах, пустой и бессмысленной. Я решил измениться, мне требуются помощь и наставления со стороны служителя Господа. Разве ж это не так?..

В Клину ко мне снова заглянул Дима.

— Что там? — спросил я, показывая, что не сплю.

— Телеграмма пришла, Алексей Александрович.