Генерал-адмирал

Разгрузкой золота мы занялись с утра, под охраной стрелков и вооруженной команды моряков с «Дмитрия Донского» и «Герцога Эдинбургского». Закончили к вечеру. Уже прощаясь, я задумчиво сказал Канарееву:

— А знаешь, Викентий Зиновьевич, пожалуй, не ограничивайся удвоением отряда. И я точно не ограничусь одной батареей. Да и стоит заказать для перевозки золотого песка из меняльных контор в городках несколько блиндированных карет. И насчет блиндированных поездов… я тут подумал, их тоже будет мало. Ведь что стоит бандитам подорвать какой-нибудь мост через ущелье в момент, когда поезд будет ехать через него, а затем выгрести слитки из разбитых вагонов? Так что вместе с блиндированным поездом придется отправлять еще один — с охраной, возможно конной. Чтобы, если, не дай бог, нечто подобное произойдет, сразу же взять банду к ногтю. Если уж тут с такого начинается…

И бывший штабс-ротмистр понимающе кивнул.





Глава 6




— Значит, дядя, вы считаете, что черту оседлости надо отменять? — задумчиво спросил меня Николай.

Я вздохнул:

— Не только, Николай, не только. Надо вообще менять отношение к различным религиям. Мы кичимся тем, что русские — самый большой европейский народ. Но если соотнести размеры государств и численность народов, их населяющих, то мы — мелкий народец. Да и в общем числе народов мы не так велики, как кажется. Тех же китайцев больше нас в три раза! А ведь мы с ними граничим. Да начни Россия испытывать трудности в защите собственных границ — они нас просто затопят. Тем более что Дальний Восток в отношении численности русского населения — каменистая пустыня. А между тем множество русских живут за пределами наших границ. Русских, вся вина которых состоит в том, что они исповедуют веру Христову по древним, дониконианским традициям. Если дать им официальную возможность свободно отправлять ритуалы по своим традициям — многие вернутся. К тому же мы за последний век приросли еще и многими землями, населенными мусульманами. Да, мусульмане живут в нашем государстве веками, но ранее они были незначительной частью населения, а теперь все изменилось. С ними-то как быть? Ведь неудачная религиозная политика регулярно делает их возможными пособниками турок. Кроме того, я считаю, что одними народами, населяющими Российскую империю, нам столько земель все равно не заселить. Надобно привлекать переселенцев и из других государств, лучше европейских. Множество людей из Европы устремляются за океан, в САСШ. Так почему бы часть из них не привлечь к нам, в Сибирь и на Дальний Восток? В противостоянии азиатским народам они будут нам, русским, верными союзниками и преданными подданными нашей короны. А это тоже требует большей свободы религиозной политики.

— Но начинать надобно с отмены черты оседлости? — снова уточнил Николай.

Хм, похоже, мне удалось его убедить. Ай да я…

После триумфального возвращения из Трансвааля я снова попал как белка в колесо. Тем более что отсутствовал я в России почти год. Из Лоренсу-Маркиша мой отряд, уменьшившийся до двух кораблей («Витязь» оттуда отправился в Тихий океан), обогнул южную оконечность Африки и двинулся в дальний поход, закончившийся в Нью-Йорке. Там с борта «Герцога Эдинбургского» было сгружено почти пять тонн золота и отправлено в хранилища банка «Кун, Лееб и K°», служившего нашим основным финансовым оператором в САСШ. Еще три с лишним тонны, то есть двести пудов, заняли свое место в лондонском банке «Берингс». Затем пошли Бельгия, Голландия, Германия, Швеция, так что до России добралось всего четыре с половиной тонны золота. Но и это было значительной цифрой, ибо на территории Российской империи за весь прошлый год было добыто всего около сорока тонн золота. Тем более что и издержки на добычу золота в Трансваале по итогам первого года эксплуатации составили менее двадцати шести процентов, в то время как добыча золота в России обходилась куда дороже… То есть эту долю составили не все потраченные на обеспечение добычи средства, потратил-то я куда больше, а расчетная величина. Ведь многие вложения, сделанные за прошедшие три года, потом будут работать и окупаться очень долго. Так что добыча золота в Трансваале обходилась куда как дешевле, чем в России.

По прибытии Санкт-Петербург я первым делом объявил, что решил передать тонну золота в Казначейство для зачисления в бюджет флота. А то уже пошли разговоры насчет того, что я гоняю крейсера в своих интересах, но за государственный счет. Ну а вообще, у меня возникла мысль, ежели с золотом все будет и далее так, как движется сейчас, то есть гораздо лучше, чем планировалось, году в 1893-м заложить так называемую «золотую» серию крейсеров. Единиц эдак из пяти-шести. Бронепалубные крейсера водоизмещением тысяч в шесть тонн, дальностью действия миль эдак тысяч под семь-восемь и максимальной скоростью хода узла в двадцать четыре — двадцать пять… Очень бы они пригодились мне во время Русско-японской. Интересно, можно будет выжать такие характеристики из появившихся к тому моменту технологий? А то опытовая станция под руководством Макарова себя очень неплохо проявила. Уже есть новые предложения по разнесенной системе бронирования, элементы которой включаются в общую силовую схему корпуса, и по новым принципам размещения вооружения. И даже раздаются робкие голоса, призывающие к отказу от таранов,[28] потому как подобная форма носа на кораблях, судя по экспериментам с моделями, съедает почти два узла скорости. Да и калибр торпед, именуемых здесь «минами Уайтхеда», просят увеличить. Потому как иначе выставленных мной требований по дальности хода и мощности заряда достичь никак не получается. Сам же Макаров увлечен повышением эффективности артиллеристской стрельбы. Я его свел с профессором Поссе, немножко капнул на мозги, употребив слова «эллипс рассеивания» и «действительный и фиктивный репер», и дело пошло. Сейчас Макаров уже в хвост и в гриву гонял отделение систем наведения, требуя немедленно выдать ему креномер, способный работать с последним образцом системы Давыдова — Однера, а от Трындина ждал немедленной поставки дальномеров с базой не менее пяти аршин. Да и в жизнь некоторые предложения уже начали внедряться. Так, Морской технический комитет объявил, что более не будет рассматривать проекты боевых кораблей, имеющих парусную оснастку. Ну да лиха беда начало…

Ну так вот, за год моего отсутствия у меня накопилось множество дел, требующих моего немедленного вмешательства. И первым из них было заселение нового дворца, отделка которого уже подходила к концу. В прошлом году я выделил последние двести тысяч из числа резервных сумм, оставшихся у меня перед отъездом в Трансвааль, для ускорения строительства, и они изрядно подстегнули процесс. Так что дворец был если и не полностью готов, то вполне пригоден для жизни. Более того, в нем уже были жильцы — три десятка сирот из семей моряков месяц назад заселили одно из крыльев.

Переезд, благодаря Диме, был организован довольно быстро. А следующие две недели я пахал, как папа Карло. Первым делом я разместил заказ на изготовление двадцати пушек Барановского[29] и шести тысяч снарядов к ним для Трансвааля. Пушки обещали изготовить к зиме, как раз когда будут закончены новые корабли для Русско-трансваальского торгово-промышленного общества. Вот и отправлю. Затем съездил в Пернов, где провел большие учения, по итогам которых раздал около трех тысяч рублей нижним чинам и попенял офицерам по поводу их собственной слабой подготовки. Потом настала пора отчетов со всех предприятий, в которых я имел долю, а их насчитывалось уже под две сотни.

Далее ко мне напросился Драгомиров, и мы проговорили несколько часов — сначала о делах Сакмагонских дозоров, а потом обо всем на свете. Черт, как же человека ославили… У нас на военной истории рассказывали, что он был ярым противником вооружения русской армии пулеметами. Но почему? Да просто русская армия никогда — вы слышите? — НИКОГДА за время своего существования не снабжалась боезапасом в достаточной мере. И так нормативы были более чем скудные, так они еще и никогда не выполнялись. Ни в одной битве последней русско-турецкой войны наши войска не имели полной нормы боезапаса. Ну куда уж тут пулеметы вводить? Это ж совсем солдата без патронов оставить! Вот в этом и были истоки основных возражений Драгомирова против пулеметов, а уж в какую форму они облекались — дело десятое…

Ну а потом, до кучи, из Лондона приплыл Максим, сияя как медный грош. Его черная полоса кончилась. Прошлогодний успех с показом своего пулемета в России, выразившийся в том, что я, то есть сам великий князь и генерал-адмирал российского флота, купил у него патент на производство автоматической картечницы (каковому факту изобретатель тут же дал хорошую рекламу), изменил отношение к Максиму со стороны англичан, и те выдали ему заказ на сто единиц. Теперь он, воспользовавшись деньгами, полученными за патент, авансом от англичан и кредитами, строил собственную фабрику для производства пулемета и спешно доводил до ума образец под патрон с бездымным порохом. Англичане пока тоже не имели такового, но спешно готовились принять его на вооружение. Поэтому Максим, исполняя мое требование, сразу же убивал двух зайцев, готовя образцы и для меня, и для англичан. Так что ко мне он был настроен благожелательно, громогласно заявлял, что я принес ему удачу. Меня же, пока я слушал его рассказ, всю дорогу мучила мысль: а не сделал ли я этой покупкой патента на пулемет хуже? Нет, теперь пулеметы будут обходиться русской армии куда дешевле, чем в той реальности, о которой здесь знал только я. Но может, без этой покупки Максим еще годика три, а то и пять мыкался бы по странам и континентам, и в итоге пулеметы оказались бы на вооружении армий несколько позже, чем сейчас? Но затем я решил — какого черта! Что сделано — то сделано! Теперь надо выжать из ситуации максимум возможного.

Новые образцы пулеметов испытывали неделю, и за это время отстреляли почти сорок тысяч патронов. Все патроны я Максиму оплатил, но работу пока не принял. Хотя он и настаивал, что основная проблема не в пулеметах, а в патронах, технология производства которых еще не отработана. Сошлись на том, что он свяжется с Главным артиллеристским управлением, под эгидой которого уже давно велась разработка новой винтовки под патрон с бездымным порохом, и наряду с повышением надежности адаптирует свой пулемет уже под конкретный русский патрон. Кроме того, мы договорились, что на срок исполнения моего заказа он примет к себе на работу двоих русских инженеров, которые ему помогут, а впоследствии будут разворачивать производство пулемета уже в России. Завод по производству пулеметов я также планировал построить в Магнитной — года через три-четыре, когда не только производство металла, но и металлообработка достигнут необходимого уровня и все детали для пулемета можно будет заказывать и изготавливать на месте. А до того времени — организовать производственный участок на Сестрорецком оружейном заводе. Обкатаем там технологию, подготовим персонал, да и какое-то количество пулеметов они там собрать тоже успеют.

А потом пришло сообщение о катастрофе с поездом брата…

С Александром мы встретились в Москве. Он как раз добрался до Первопрестольной из-под Харькова, где произошла катастрофа, а я примчался сюда на своем новом поезде, который для меня построили бельгийцы (я заказал его для поездок в Магнитную и обратно). Брат выглядел нормально. А мои нервы были вздернуты. Страшное крушение, в котором едва не погибла семья государя, — что это? Оно было и в прошлой истории или это какой-то косвенный результат моих собственных действий? Я же ничего не помню о временах царствования Александра III, совсем ничего…

В Москве брат задержался недолго, а уже перед самым отъездом вызвал меня к себе и повелел взять в свой поезд племянника.

— Николай к тебе тянется. Пусть у тебя едет. А то… — Он замолчал, а я понял, что он имеет в виду. Если, не дай бог, случится еще одна такая катастрофа — на этот раз может не повезти. И тогда страна лишится одновременно и государя, и наследника.

И вот сейчас, поздно вечером, мы сидели в моем новом кабинете, в салон-вагоне, мчащемся по рельсам в сторону Санкт-Петербурга, и разговаривали с наследником о религиозной политике. Причем разговор завел он сам…

— Но почему, дядя, ты считаешь это необходимым? Евреи составляют ничтожную долю населения нашей страны. Этот народ ничем себя особенно не проявил ни в науках, ни в каких иных свершениях. По большей части они — местечковые портные, сапожники, трактирщики… ну да, среди купцов их тоже много, но и всё. Отчего ты заговорил именно о них?

Я вздохнул. Ну не рассказывать же ему, что в составе первого ленинского политбюро ЦК РСДРП(б), созданного для руководства вооруженным восстанием в Петербурге, которое потом было переименовано в Великую Октябрьскую социалистическую революцию, входили шесть человек. И четверо из них были евреями — Зиновьев (Радомысльский), Каменев (Розенфельд), Сокольников (Бриллиант) и Троцкий (Бронштейн). Лишь двое — Бубнов и Ленин — были русские. Хотя по поводу последнего тоже есть разные мнения. И это при том, что евреи составляли всего лишь четыре процента населения Российской империи. Подобному статистическому извращению было много объяснений — от всемирного еврейского заговора против народа-богоносца до происков масонов, которые, как известно, опять же все непременно жидо- и потому натравили своих наймитов, а те заранее все подготовили и проплатили. Я же больше склонялся к тому, что это было следствием целого комплекса ошибок в национальной политике, в результате которых евреи, подвергавшиеся мощному и многообразному давлению, канализировали свою энергию в направлении, ведущем к разрушению существующего государства. Это же стандартная ситуация в социологии. Подвергающиеся давлению сообщества всегда консолидируются и выплескивают свою энергию в доступных им направлениях либо, если с доступностью проблема, в тех, которые кажутся им наиболее предпочтительными для облегчения этого давления. Вон староверы — никакие не жидо- и, естественно, совсем не масоны (еще и в морду дадут, если так обозвать), а более половины экономики страны контролируют.[30] Волжское пароходство им принадлежит, весь подмосковный промышленный район опять же под ними. А знаменитая Трехгорка, а мощнейшие индустриальные центры в Иваново-Вознесенске, Богородске-Глуховском, Орехово-Зуевском районах? Это что, тоже происки международного чего-то там и попытки подмять под себя русский народ?.. Так и евреи — устремились в ту нишу, которая им только и оставалась, и талантливо реализовали свой потенциал. Ведь народ-то весьма одаренный, Америку эвон как раскрутили. Это сейчас, когда евреям некуда деваться, кроме как идти по стопам родителей и сидеть в местечках по родовым сапожным и портняжным мастерским, они никак себя не проявляют. А чуть дай возможность — и науку, и искусство пинком под зад подстегнут… Либо наоборот, если не дать им такую возможность — все свои силы бросят на устранение существующего строя и подготовку революции. Так что пусть лучше не классовой борьбой занимаются, а реализуют свой неплохой потенциал на благо государства и народа российского. Ну а если я не совсем прав и будут обнаружены прямые поползновения из-за рубежа подтолкнуть отдельных представителей еврейского народа на путь борьбы с законной властью — так что ж, для сего существует отдельный Корпус жандармов. Ну и мои ребята тоже…

— Понимаешь, евреи — народ талантливый. Посмотри, самые богатые люди мира — евреи. Те же Ротшильды, американцы Кун, Лееб и многие другие. И среди ученых и политиков, там, где возможность имеют, они тоже себя неплохо проявили. Вон английский еврей Дизраэли в премьер-министры не раз выбивался. А как ловко он англичан владельцами Суэцкого канала сделал![31] И куда евреи свой талант будут прикладывать — зависит от того, что с ними делать. Если продолжать давить и не пускать — так могут и в террористы кинуться. А зачем нам талантливые террористы? — усмехнулся я.

Николай опять задумался. А затем осторожно спросил:

— А ты понимаешь, дядя, сколь много людей будут этому изо всех сил противиться? И отец мой категорически против будет, и Победоносцев.[32]

Я пожал плечами:

— Ну, главное — решить, что это надо сделать. А уж как… Почему бы для начала не отменить полностью черту оседлости в губерниях за Уралом? И разрешить там евреям свободное не только поселение, но и поступление в школы, гимназии, даже в любые высшие учебные заведения вплоть до университетов. Без всяких квот и ограничений.

— Университетов? — удивился Николай. — Но ведь там…

— Создать, — отрубил я. — Высшие учебные заведения за Уралом всем на пользу пойдут, любой национальности. А из евреев, кои их первыми окончат, потом отличные преподаватели выйдут. Вот увидишь.

— Хорошо, — кивнул Николай, — я об этом подумаю. Но… а как нам с Русской церковью быть? Ведь ты предлагаешь отказаться от Синода и вернуть патриарха. Но это…

Спать мы с Николаем легли только часа в три. А поутру, по прибытии в Петербург, он пообещал мне непременно выбрать время и отправиться поговорить о сем деле с отцом Иоанном Кронштадтским. И действительно, это был лучший из возможных выходов. Я со своей неуемностью начала XXI века могу все испортить. В первую очередь вследствие того, что мне застит глаза знание того, что надобно сделать, в то время как ничуть не менее важные как и когда я с достаточной точностью оценить правильно не могу. Да и освящение сего дела авторитетом одного из духовных учителей России, уже ставшим почти легендарным, также очень не помешает. Того, что он полностью отвергнет предлагаемые мной изменения, я не опасался — отец Иоанн обладал уникальным даром вникать в суть вещей. Так что если отвергнет, знать, я сам ошибаюсь и излишне тороплюсь. Ну а если нет — подскажет, как лучше это сделать.



Зима прошла в трудах и заботах. В начале декабря с Балтики отчалили два парохода Русско-трансваальского торгово-промышленного общества, среди грузов которого находились двадцать пушек Барановского со снарядами и пятьсот винтовок Бердана № 2 со ста тысячами патронов. Все это было вполне официально закуплено мной через военные склады. Еще два парохода, строившихся на Черном море, должны были к тому моменту уже присоединиться к двум первым, что работали на линии Лоренсу-Маркиш — Одесса еще с прошлого года. А все четыре верфи, где строились эти корабли, по мере освобождения становились под реконструкцию и после нее должны были приступить к строительству кораблей водоизмещением не менее пятнадцати тысяч тонн, а сроки строительства кораблей на них — заметно сократиться. Идеальным сроком строительства броненосца для меня был год. А что? Англичане вон свой «Дредноут» за год построили — от утверждения проекта до последнего винтика… Но я знал, что этот срок так и останется недостижимым идеалом. А вот сократить срок строительства на год, а то и полтора — вполне реально. Хотя одной реконструкцией, естественно, не обойтись. Нужно перетряхивать всю цепочку поставок, наново выстраивать систему заказов — от заказа конструкционных материалов и брони до заказов машин, механизмов и артиллерии. Но дело того стоило. И ради этого я даже слегка задержал исполнение двадцатилетней судостроительной программы. Ничего, сейчас это еще не смертельно — наоборот, работа флотской опытовой станции уже начала сказываться на принимаемых к строительству проектах, и каждый даже не год, а месяц это влияние становилось все существеннее и существеннее. Так что чем позже мы заложим корабли, тем более современными и, значит, более боеспособными они подойдут к войне. Ну а потерянное на реконструкцию и реорганизацию время наверстаем за счет сокращения сроков строительства. Тем более уже через пару-тройку лет заработает и мой завод. Вернее, начнет-то он работу уже в этом году, но вот производить номенклатуру материалов, пригодных для кораблестроения, окажется способен только через два-три года. И вот как раз для того, чтобы обеспечить ему эту способность, мы с Курилициным вплотную занялись другой проблемой — подготовкой кадров для моих заводов.


Нет, то, что уже делали в Магнитной студенты, мы бросать не собирались, но этого было мало. Крайне мало. Поэтому я принял решение запустить сразу две программы. Одна из них называлась «Стажировка» и представляла собой проект двухгодичного обучения персонала, разделявшийся на две части. Первая из них заключалась в отборе нескольких сотен четырнадцати-пятнадцатилетних парней из числа заводских рабочих и ремесленных подмастерьев. Им выплачивали обычную для их возраста зарплату, составлявшую не более десяти рублей в месяц, что было меньше, чем обычная рабочая ставка, но согласно положению закона 1882 года «О малолетних, работающих на заводах, фабриках и мануфактурах» они и работали меньше взрослых. Да и использовали их, как правило, на наименее квалифицированных и потому самых низкооплачиваемых должностях… По программе «Стажировка» их сажали практически на казарменное положение, организуя по восемь — десять часов занятий в день. Учили ребят арифметике, геометрии, чтению, письму, черчению, основам материаловедения, механики, химии и немецкому языку. На практике они занимались слесарным делом и изучали приемы пользования измерительным инструментом. Через год такого интенсивного обучения они должны были отправиться на стажировку на заводы Круппа, у которого я уже сделал гигантский заказ на станки и оборудование и планировал заказать еще. Поэтому он с меня просто пылинки сдувал и в такой безделице, как поучить уму-разуму несколько сотен молодых русских, отказать не мог. Я до сих пор балдею, как тут обстоят дела с сохранением коммерческой тайны… Впрочем, если оставить за скобками такой подход к коммерческой тайне, поскольку он был общепринятым, Круппу это дело было выгодно, так как он одновременно с заказом получал и довольно неплохо подготовленный персонал, который после не слишком длительного обучения можно задействовать для выполнения этого же заказа, а заплатить заметно меньше, чем немцам. И хотя я понимал, что вкладываю деньги в развитие промышленности потенциального противника, деваться было некуда — в области металлообработки немцы в целом и Крупп в частности в настоящий момент были вне конкуренции. А один из главных принципов успешного бизнеса гласит: «Учись у лучших!»

Несмотря на мои опасения, программа пошла просто на ура. Не говоря уж о том, что учиться физически все же несколько легче, чем работать на заводе, всем стремящимся попасть в программу было ясно, что это шанс вырваться со дна жизни, получив хорошую профессию и почти гарантированное трудоустройство. Поэтому конкуренция за место в программе сразу стала бешеной, доходило даже до поножовщины. Ну а это позволило организовать жесткий отсев. Так что в Германию поехали только полностью освоившие программу первого этапа парни. Это было жестоко. Программа началась в феврале 1889-го, и скажу, забегая вперед, продлилась три года. Из шести сотен человек первого потока отсеяли сто сорок семь. Из восьми сотен второго — двести двадцать. Трое из отсеявшихся повесились, а один из кандидатов на отсев, не став его дожидаться, бросился с моста в Неву. Его, слава богу, спасли, но в программе он не остался. Мне была важна еще и психологическая устойчивость будущего персонала. Только вот тренировать ее не было ни сил, ни возможностей — оставалось отбирать, потому программа и проводилась столь жестко. Эти парни должны были стать костяком моих будущих предприятий, призванных осуществить технологический рывок, и мне было не до сантиментов. Кто способен — вытянет, а нет — что ж, у него есть его прежняя жизнь, которой он как-то жил до того, как попал в программу…

Ну а второй проект включал в себя организацию по всей стране нескольких десятков ремесленно-промышленных училищ, куда предстояло набирать мальчиков с двенадцати лет. Этим ничего не платили, зато для них были организованы плотные горячие обеды, так что конкурс и в эти училища впоследствии был бешеный. Программа обучения здесь была более разнообразна, насыщена и растянута на четыре года. Я планировал, что через четыре года у меня уже будет достаточно рабочих мест, чтобы принять первых выпускников, но ошибся. Мест оказалось гораздо больше. К тому же около трети выпускников училищ нашли работу на местных предприятиях и не поехали ко мне. Так что пришлось лихорадочно затыкать дыры, организуя нечто вроде той же программы «Стажировка» в варианте вечерней школы уже прямо при заводах. Но до этого было еще четыре года…



В Магнитную я попал только к концу апреля. Здесь все было в порядке. Работы шли ходко, немцы заканчивали первую домну, закладывали вторую, а под третью копали котлован. Кроме того, вовсю велось строительство усовершенствованных немцами печей для производства стали по процессу, разработанному французским инженером Мартеном. На стройке уже работало восемь американских паровых экскаваторов, управляемых пока еще американцами, но на каждом уже был штатный помощник машиниста из русских. Да и на остальные специальности этой машины с весьма солидным экипажем велась активная подготовка русского персонала.

Из трех запланированных кирпичных заводов один уже работал, а два достраивались. Я проторчал на стройплощадке четыре дня и тихо ретировался к Тимирязеву. Все шло хорошо — зачем мешаться.

У Тимирязева тоже все было в порядке. Они с моей тройкой рассчитали несколько вариантов конфигурации семейных ферм, наиболее подходящих для данной местности, на разное количество рабочих рук — от двух-трех пар до двенадцати — пятнадцати. Так, чтобы и зерноводство, и животноводство дополняли друг друга. То есть чтобы было куда девать кормовые культуры, высаживаемые в определенные годы на поля для смены севооборота, ну и чтобы имелась возможность подкормить поля и в первую очередь огороды естественными удобрениями — навозом, компостом… А также убедили несколько семей переселенцев заложить таковые. Естественно, в кредит. И Климент Аркадьевич заявлял, что уже через год-два у них будет поблизости от опытовой станции несколько весьма привлекательных «наглядных пособий» для переселенцев. А казначей доложил, что разработал кредитную программу для них, которая позволит, во-первых, достаточно быстро вывести товарное производство на безубыточный, а затем и на прибыльный уровень, и во-вторых, заставит новоиспеченных владельцев ферм жестко исполнять рекомендации ученых. А то ежели переселенцы в этой местности вздумают работать по старинке…

Общее число крестьянских семей, определенных на поселение, достигло двухсот, но почти половина из них занимались хозяйством не больше года, так что смотреть там было не на что. Поэтому по хозяйствам я не поехал. К тому же у меня была еще одна причина, по которой я не стал особенно задерживаться. И называлась она — Всемирная выставка в Париже.



До Парижа я добрался в конце июля, когда выставка была в самом разгаре. И не один, а с племянником. Брат, услышав просьбу отпустить меня на выставку, тут же повелел прихватить с собой и Николая, а то, мол, тот увлекся офицерской службой, существенную часть которой составляют пирушки с сослуживцами. Эвон, генерал Данилович докладывает — за один вечер сто двадцать пять бутылок шампанского уговорили. А я на него благотворно воздействую. Сразу после общения со мной цесаревич-де то запрется и всякие научные кривые рисует, то к отцу Иоанну в Кронштадт ездит… Ну что ж, возможно, оно и к лучшему, хотя присутствие Николая и затрудняло мне проведение нескольких встреч, которые я запланировал на выставке. Ничего — вывернемся.

К тому же я вез в Париж еще около трех сотен русских инженеров и ученых. И почти четыре сотни студентов, в основном из числа опекаемых Обществом вспомоществования в получении образования сиротам и детям из бедных семей, но и несколько десятков, рекомендованных попечительскими советами крупных университетов, институтов и технического училища.

Россия как государство в этой выставке официально не участвовала на основании того, что выставка «приурочена к столетию со дня казни французского короля». Так что наш павильон оформляло Русское техническое общество, которое потратило на то много собственных средств, и отправленная им в Париж делегация оказалась весьма скудной. Да тут еще такой трагический случай со смертью комиссара русского отдела, члена Русского технического общества Евгения Николаевича Андреева. Вот я и прихватил на свой кошт некоторое количество народу. В основном, конечно, из числа тех, кто был задействован в моих проектах, — Попова, Блинова, Менделеева, Пироцкого с Теслой и других, — но также и тех, кого меня попросил привезти председатель Русского технического общества Петр Аркадьевич Кочубей. Он сетовал, что не догадался выйти на меня заранее, тогда, мол, с моей помощью они могли бы подготовить такую экспозицию, что все ахнули бы. Но я его разочаровал, сказав, что не пошел бы против воли брата, который, как и большинство других европейских монархов, отказался участвовать в этом мероприятии, и что вообще я пока предпочитаю смотреть и учиться. Тем более что, по моему глубокому убеждению, на таких выставках нам стоит показывать только уже освоенную в производстве продукцию, а не отдельные опытные образцы, иначе основную работу сделаем мы, а сливки из-за нашей промышленной отсталости снимут другие. Судя по выражению лица, Петр Аркадьевич со мной был не согласен, но промолчал…

Большая часть делегации поехала поездом, а мы с Николаем и еще человек тридцать — на «Дмитрии Донском» до Копенгагена, где Николай должен был по пути посетить бабушку и дедушку. Вот он за время этого перехода и пообщается с умнейшими русскими (и не только) людьми. Может, чего от них переймет, да и глядишь, на них произведет благоприятное впечатление. Мальчик он умный и обаятельный, а что пирушки — так в двадцать один год кто не пил-то? К тому же я знал, что уж алкоголиком Николай точно не станет. Уж этого недостатка у последнего русского государя никто не упоминал. А при удаче появится у него свое лобби и на интеллектуальном небосклоне…

Ну а после Копенгагена мы должны были сесть на мой поезд, который я для такого дела велел перегнать в Данию, и отправиться в Париж. Но с заездом в Брюссель, в гости к Леопольду II, с которым у меня одного из всей аристократической европейской кодлы установились дружеские отношения. Я эти отношения ценил и старался поддерживать регулярными встречами. Тем более что сам Леопольд II ценил их даже больше, чем я. Так что от этих встреч я имел не только приятное общение, но и кое-какие преференции в бизнесе… И вот там-то, в Брюсселе, я впервые воочию увидел признаки того, что я действительно начал что-то менять в истории. Ну, то есть в истории царствующего дома. Так-то признаков было море — от того, что золото Трансвааля в настоящий момент работало на развитие России, до стремительно вырастающих корпусов моих заводов в Магнитной… Дело в том, что в Брюсселе у Леопольда II как раз гостила племянница — дочь его брата Генриетта Мария. И когда мы через два дня наконец-то тронулись в сторону Парижа, Николай выбрал момент и, несколько волнуясь, спросил у меня, не слышал ли я о каких-нибудь наследственных болезнях у династии Саксен-Кобург-Готских или Гогенцоллернов.[33] Я слегка ошалел, а потом заверил его, что не слышал, но обязательно поинтересуюсь этим вопросом.

А 27 июля 1889 года мы въехали в чистый, свежий, омытый недавно прошедшим дождем и увенчанный только что построенной инженером Эйфелем башней Париж…



На выставку мы с Николаем попали только на четвертый день пребывания в столице Франции — до этого были заняты визитами и приемами. И хотя мы жили в Париже исключительно как частные лица (вследствие «столетия со дня казни французского короля»), нас это не спасло. Французы сейчас изо всех сил обхаживали Александра III — их голубой мечтой стало возвращение отторгнутых во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов провинций Эльзас и Лотарингия, но сделать это в одиночку не было никаких шансов. Пруссия с тех пор превратилась в Германскую империю и сделалась намного сильнее. Вот французы и вставали на уши, пытаясь привлечь в союзники Россию. И после заключения немцами Тройственного союза с Австро-Венгрией и Италией это желание приблизилось к реализации. Ибо сей союз Александру III совсем не понравился. Нет, с Германией-то у России отношения были в целом неплохие. Камнем преткновения в Тройственном союзе являлась Австро-Венгрия — прямой и последовательный враг России. А отношения с Австро-Венгрией для немцев, увы, были более приоритетными, чем с нами. Кайзер и Бисмарк мечтали о присоединении Австрии к Германской империи и шли на все, чтобы ублажить Франца Иосифа. И это неминуемо — пока постепенно, но все сильнее и сильнее — отдаляло от нас Германию, а к 1914 году превратило ее во врага России…

В общем, несмотря на статус частных лиц, внимания лиц официальных мы избежать не смогли. К нам началось настоящее паломничество. Нас посетили все — от французского военного министра, уволокшего Николая пострелять из французской винтовки, в которой впервые в мире был применен патрон с бездымным порохом,[34] до главы французского парламента. А президент Франции Сади Карно даже дал обед в Елисейском дворце в честь наследника российского престола цесаревича Николая и его дяди, великого князя Алексея Александровича, только названный частным, все остальное — от почетного караула до оркестра, играющего государственный гимн, и встречи главных гостей лично президентом на ступенях Елисейского дворца — было как на официальном мероприятии.

Впрочем, поездка Николая с военным министром оказалась вполне к месту, потому что я воспользовался его отсутствием, чтобы впервые за несколько лет провести запланированную еще до такого неожиданного «подарка» брата встречу с моей высшей управляющей тройкой. Каца и Канареева я вызвал сюда из Трансвааля, а Курилицин приехал из Санкт-Петербурга самостоятельно. Как и еще пятнадцать человек из высшего слоя руководства моей… теперь уж можно назвать это корпорацией.

Все прибыли с полным соблюдением конспирации — под чужими фамилиями, разными маршрутами, в разное время — и поселились в разных отелях. И не то чтобы это было так уж необходимо, просто… как только человек дорастал до того, чтобы занять в моей корпорации важный пост, так сказать первого круга ответственности, я одновременно с предложением повышения выдвигал требование о принятии им на себя определенных обязательств по изменению стиля жизни. Я был уверен, что достаточно скоро на всех, кто со мной связан, начнется настоящая охота. Вследствие того, что, во-первых, меня оценят «по достоинству», и во-вторых, мир изменится. Вот пусть и привыкают беречься. Чтобы потом не пришлось хоронить. Так что все было по-серьезному — и чужие документы, и разные маршруты, и даже у некоторых легкое изменение внешности. Хотя все они съехались сюда скорее в отпуск, чем на работу. Впрочем, и работа была тоже. Например, два старших руководителя направлений — Кац и Канареев — наконец-то после стольких лет встретились со своими подчиненными. Ну так, даст Бог, через год все в Южной Африке наладим, можно будет слегка ослабить контроль, и оба вернутся в Питер. Вот пусть и начинают готовиться. Да и посмотреть на Всемирную выставку, на это торжество электричества и машин, всем им тоже полезно. Хоть будут немного представлять, в какое будущее мы Россию тянем.

Встреча прошла хорошо. Кац даже сказал, что по его направлению все в принципе уже налажено и его непременное присутствие в Трансваале более не является такой уж необходимостью. А вот в Санкт-Петербурге, судя по тем докладам, что он услышал, наоборот — дел невпроворот. Я же поздравил его с решением суда, по которому гражданину Кацу Якову Соломоновичу тюремное заключение заменялось высылкой в отдаленные местности, и торжественно вручил ему копию данного решения. Поржали все. Особенно развеселился Курилицин:

— Ой, Яков Соломонович, не светит тебе ныне в Санкт-Петербург возвернуться, ой не светит! Ты же уже находишься в местности, куда как отдаленной от Санкт-Петербурга! — хохотал он. — Ой, чую, сидеть тебе в Африке еще долго…

Но Кац был доволен. До сих пор он официально числился в тюрьме и его пребывание на воле было всего лишь результатом моей доброй воли и задействованных мною связей. А сейчас он сделал еще один шаг к свободе. Серьезный шаг. Насколько же быстрыми и широкими будут следующие шаги — зависело только от него… Нет, он показал себя отлично, и ни о каком водворении его обратно в тюрьму речи не шло. Но у Якова была мечта — одеться с иголочки, сесть в собственный выезд и проехаться с дорогой сигарой в рту перед теми, кто упек его за решетку. Но не сейчас, а когда он разорит их до нитки. И я обещал, что такую возможность ему предоставлю — потом, когда докажет мне не только свою полезность, но и верность. А сегодня он получил прямое подтверждение тому, что я начинаю исполнять свои обещания…

Канареев доложил, что запасы золота уже составляют более двух с половиной тысяч пудов. Железнодорожная ветка до штаб-квартиры проложена. Строительство оной в Лоренсу-Маркише также идет полным ходом. Численность отряда стражи доведена до пятисот сорока человек, однако русских там всего двести сорок три, из них шестнадцать артиллеристов…

Ну а когда с основными вопросами было покончено, он молча выложил передо мной папку с отчетом о расследовании по поводу одной известной нам обоим особы. Так что место нашей встречи в одном из пригородных парижских отелей я покинул вполне довольным.

На выставке, как я уже говорил, мы с Николаем появились только на четвертый день. Впрочем, прибывшие в Париж раньше нас инженеры и студенты толклись там уже почти десять дней, и у студентов время пребывания в Париже подходило к концу. Я очень надеялся, что заряд эмоций, полученный на выставке, подвигнет их к тому, чтобы отдать все силы промышленному развитию России, а не скатиться на кривую дорожку. Тем более что все возможности для этого я собирался им предоставить.

На Эйфелеву башню, являвшуюся воротами основной экспозиции, мы поднялись сразу же, как прибыли, причем в сопровождении самого Гюстава Эйфеля. Лифты мягко вознесли нас в самое небо. Николай восхищенно вертел головой, осматривая Париж с такой огромной для этого времени, еще не имеющего самолетов и небоскребов, высоты. Я тоже с любопытством огляделся. Нет, на Эйфелевой башне я был раз десять (вернее, намного больше, но чаще всего я поднимался только до первого уровня, чтобы пообедать в ресторане. Как раз в том, где, по легенде, так любил обедать Мопассан),[35] но и этого было достаточно, чтобы изучить открывающуюся отсюда панораму. Хотя сейчас город внизу был другой. Еще не было моста Александра III, парка Ситроена, музея Помпиду, фонтана Стравинского и десятков мест, которые я в своем XXI веке научился легко находить, глядя на Париж с высоты. Однако Жорж Эжен Осман[36] уже приложил к нему свою руку: Лувр, Триумфальная арка на площади Этуаль, площадь Конкорд и начинающиеся от нее Елисейские поля, Дом инвалидов с могилой Наполеона Бонапарта, улица Риволи и Большие бульвары — все это оказалось на своем месте.

— Дядя, а мы сможем построить такую башню в Петербурге? — восторженно спросил Николай.

Я усмехнулся, вспомнив, какие дебаты кипели в Питере моего времени по поводу Газпром-сити. И какие еще будут кипеть по поводу этой самой Эйфелевой башни в недалеком будущем. Да что там в будущем — все уже кипело. Еще до открытия башни в 1887 году триста писателей и художников (среди которых были и Александр Дюма-сын, и Ги де Мопассан, и композитор Шарль Гуно) направили протест в адрес муниципалитета, характеризуя конструкцию как «бесполезную и чудовищную», как «смехотворную башню, доминирующую над Парижем, словно гигантская фабричная дымовая труба», и жалостливо сетуя, что на протяжении двадцати лет[37] они будут вынуждены смотреть «на отвратительную тень ненавистной колонны из железа и винтов, простирающуюся над городом, как чернильная клякса»… Они даже не догадывались, что через какие-то два-три десятилетия Эйфелева башня станет не только неотъемлемой частью Парижа, но и его символом. Что поделать — темные люди. Не то что умные, образованные петербуржцы, протестовавшие против строительства «Газпром-сити» по совершенно другим и уж конечно куда более веским причинам…

Но я не мог ничего этого рассказать. Поэтому просто ответил:

— Да.





Глава 7




— Я полагаю, ваше высочество, что наиболее полно требованиям, определенным комиссией для ружья, предназначенного к вооружению пехоты, отвечают три образца — Нагана, Мосина и Роговцева. Но поскольку последний образец наиболее дешев в производстве, комиссия имеет намерение рекомендовать для производства именно его.

Я сидел и молча смотрел на образцы. Да, действительно, винтовка неизвестного мне полковника Роговцева была самой дешевой из трех. И если честно, как раз она-то более всего и напоминала ту самую винтовку Мосина, которую я помнил. Напоминала, потому что я никогда не интересовался историческим оружием. Просто общее ощущение, основанное на смутных образах, оставшихся в памяти. Почему так — была у меня мысль. Возможно, дело в том, что базовым патроном под бездымный порох был избран патрон, разработанный именно Роговцевым и очень сильно напоминающий мне тот самый обычный винтовочный патрон 7,62 х 54, который дожил до XXI века и продолжал использоваться многими образцами оружия, состоящего на вооружении Российской армии, — от снайперских винтовок до пулеметов. Только пуля была другой — не с остроконечной, а с округлой носовой частью. Ну непременно же Мосин с Роговцевым как-то взаимодействовали по этому вопросу — вот Роговцев, доселе мне неизвестный, и ухватил в процессе общения какие-то мысли Мосина. Возможно, те, от которых тот уже отказался, поскольку ушел далеко вперед. Он-то у меня здесь успел проехаться по нескольким оружейным заводам, изучил не десяток, а под сотню образцов оружия и имел под своим началом дюжину офицеров, инженеров и мастеров, составлявших настоящее конструкторское бюро. Так что лежащая передо мной винтовка конструкции Мосина была короче, легче и… изящнее, что ли.