Генерал-адмирал

Во второй раз своих будущих разведчиков я созвал после захода в Кенигсберг. Они собрались у меня в каюте с готовыми отпечатками. Я пару минут рассматривал снимки, после чего спросил:

— И это всё?

Молодые офицеры переглянулись, и лейтенант Буров осторожно ответил:

— Так точно, ваше императорское высочество. — Причем в его голосе явно чувствовалось недоумение. Мол, все сделали как велено, чего еще надобно-то?

Я помолчал, а затем, попытавшись наполнить голос скепсисом, осведомился:

— Ну и зачем вы это снимали?

Буров удивленно воззрился на меня:

— Но ваше высочество, вы же сами приказали…

— Что?

— Снимать.

— А зачем?

— Ну, чтобы иметь возможность наглядно ознакомить других офицеров с условиями навигации, очертаниями берегов, расположением маяков и бакенов на фарватере и…

— И как, позвольте мне спросить, — едко поинтересовался я, — это можно сделать, используя ваши фотографии? Им место в альбоме какой-нибудь восторженной барышни, а не в Департаменте морской и береговой информации. — (Я именно так решил назвать вновь создаваемую мной военно-морскую разведку.) — Вот укажите мне, — я выложил перед ними сделанные для меня третьим штурманом крейсера кроки фарватера Кенигсберга, — в каком месте делались фотографии? Направление объектива по компасу и относительно приметных береговых объектов? Примерное, а по возможности и точное расстояние до приметных береговых объектов, запечатленных на снимке? Мне продолжать?

На пятерых молодых офицеров было жалко смотреть. Я покачал головой. Если честно, то это, конечно, называлось подставой. Я действительно дал им в руки фотокамеры и поставил крайне общую задачу. И радость от того, что они оказались владельцами… ну ладно, пользователями столь модной и дорогой игрушки, лишила их малейшей способности к мышлению. А чего еще можно ожидать в этом-то возрасте? Откуда в двадцать лет в голове у человека возьмутся мозги? Только знания и гормоны. Да и знания лишь в лучшем случае…

Так что у них не было никакого шанса выполнить задачу правильно. Ну и что? Именно так люди и учатся наиболее эффективно — на собственных ошибках. И кого волнует, что эти ошибки были заранее запланированы умелым преподавателем?

— Эх, господа… Вам предстоит на пустом месте создать новую службу. Службу, которая будет глазами и ушами нашего флота. Службу, от которой будет зависеть больше, чем от парочки броненосцев. А вы? — Я махнул рукой. — Думать надо, господа, думать. Головой. А не ждать руководящих указаний. Думать не только над тем, как лучше всего исполнить уже отданный приказ. Хотя, конечно, над этим — в первую очередь. Но и над тем, зачем оный отдан, какую цель преследует. И попытаться сделать так, чтобы достигнуть этой цели наилучшим образом. Понятно?

До Кронштадта мы добрались к 1 мая. Я спешил, поскольку обещал племяннику непременно быть на его присяге, коя была назначена на день его совершеннолетия — 6 мая. Вообще-то, по плану похода, мы должны были прибыть на два дня раньше, но в районе Аландов сложилась довольно сложная ледовая обстановка, и скорость пришлось сильно снизить.

За прошедшие четыре месяца мы с Николаем встречались еще дважды. И оба раза проговорили довольно долго. Я рассказывал ему о своих планах, о том, почему решился влезть в строительство завода, об отставании страны в промышленном развитии. И очень аккуратно капал ему на мозги о правах и обязанностях правителя, о принципах формирования собственной команды, о подходах к браку…

— Значит, дядя, — задумчиво произнес Николай во время одной из таких бесед, — ты считаешь, что Павел Первый был не прав, когда сказал, что ему умные не надобны, а надобны верные?

— А ты сам подумай, — усмехнулся я.

— Ну… мне кажется, он был как раз прав. Его же предали. Значит, не хватило именно верности.

— На первый взгляд так и кажется, племянник. Но давай посмотрим на его историю немного под другим углом. Смотри, такая установка не сработала. Он изо всех сил окружал себя априори верными, отталкивая умных, и эти верные его предали. Какой вывод отсюда следует?

Николай задумался.

— Не знаю…

— Тогда вспомни историю еще одного императора, который пошел другим путем. Он сформировал свое правительство из умных, очень умных, но недостаточно верных. Более того, многие из них были его прямыми противниками.

— И что?

— Он сделал их верными. Он заставил их признать себя господином. И они помогли ему построить великую империю. — Я улыбнулся. — Я говорю о французском императоре Наполеоне Бонапарте.

Николай некоторое время сидел, морща лоб, затем мотнул головой:

— Но он ведь тоже проиграл, как и Павел.

— Нет. Проиграл, но не как Павел. Наполеон стал императором и оставался таковым десять лет — не имея никаких прав на корону, добившись всего сам и с помощью созданной им команды, в которую входили как верные ему люди, например его маршалы, так и многие недостаточно верные. Изначально. Но все они были умными… И отрешили его от власти внешние враги после проигранной большой войны. А когда через некоторое время он попытался вернуть себе трон, практически все его соратники снова отдали ему свою верность. Павел же, имея все права на престол и окружив себя теми, кого почитал верными, сумел за пять лет своего правления растерять верность большинства. И был свергнут своими бывшими соратниками.

Николай снова задумался.

— Значит, рядом должны быть умные? — через несколько минут напряженных размышлений спросил он.

Я усмехнулся:

— Ты еще подумай над этим. У тебя много времени впереди. И, мой будущий государь, решение-то все равно принимать тебе. Я лишь советчик, ты — самодержец…

Николай даже слегка вздрогнул, услышав от меня эти слова.



Сразу же по прибытии в Кронштадт я посетил Попова. Благодаря моим, пусть и смешным, финансовым вливаниям он уже оснастил лабораторию несколькими весьма громоздкими приборами собственной разработки. Но никаких поползновений к изобретению радио не предпринимал. И это меня слегка нервировало. В чем дело? Неужто я своим увеличенным финансированием сбил его с мысли и заставил заняться чем-то другим? Но того финансирования-то было — слезы. Рублей шестьсот всего за девять месяцев. И ведь сделать-то ничего нельзя — и так обо мне уже каких только слухов не ходит в связи с теми бытовыми патентами. Если я влезу еще и с идеей распространения электромагнитных волн и создания на этой основе новой системы связи, ой какая буча поднимется. Впрочем, время еще есть. Насколько я помнил, Попов и Маркони создали радиосвязь где-то в середине 90-х годов этого века, то есть у меня еще десять лет. И уменьшать сей срок стоит не более как на несколько лет. К тому же все опять упирается в промышленную базу. Если даже Попов придумает радио завтра, то ничего, кроме безусловного приоритета, это ни мне, ни России не принесет. Потому что быстро развернуть производство и поставку на рынок приемлемых образцов радиопередатчиков и радиоприемников я не смогу. А мне приоритета мало, мне прибыль нужна. Так что пусть лучше сделает свое открытие лет через шесть — восемь. Вот только знать бы наверняка, что все двигается в правильном направлении…


После Макарова я заехал к Кацу. Яков пребывал в расстроенных чувствах, и я знал почему. Бюджет, который я ему озвучил при первой встрече, уже был превышен в полтора раза. А ведь я еще не начал запланированных массовых закупок оборудования в САСШ и Великобритании. И строительство завода также еще не началось. Да еще Тимирязев прислал целый список своих потребностей, который потянул почти на сто двадцать тысяч рублей, и это без учета доставки. Но деваться Якову все равно было некуда. Кроме того, вскоре, буквально через полгода, в его режиме содержания должны были наступить первые важные изменения. Нет, никакого официального освобождения, но некоторую свободу… да что там некоторую — почти полную, он должен был получить. Правда, не в России.

Едва я появился в своем кабинете, Дима доложил, что прибыли Канареев и Курилицин.

— Зови, — кивнул я, встряхиваясь и усаживаясь за стол. — Чем порадуете?

Первым начал Курилицин:

— В Сибири закончили. Всего отобрано семьдесят три человека. Сорок восемь — бывшие содержанцы долговых тюрем. Профессии разные — портные, скорняки, плотники, столяры, стекольщики, три мебельщика, несколько поваров, а также лесорубы, охотники, рабочие железнодорожных мастерских.

— Эти-то как в долговую тюрьму попали? — удивился я.

— Эти попали уже после того, как были уволены. За воровство и пьянство, — коротко пояснил Курилицин. — Двадцать шесть имеют опыт мытья золота. От одного до восьми сезонов, в большинстве своем не менее трех.

В подробности авантюры я посвятил свой штаб еще в декабре, когда пошло непосредственное планирование. Вернее, особенных подробностей они не знали — только то, что мне откуда-то стало известно о наличии больших неосвоенных залежей золота где-то в Африке. И несмотря на явственно ощущаемый всеми тремя скептицизм по поводу того, что столь обширные планы основываются на столь зыбком фундаменте из непонятно откуда взятых сведений о полумифических запасах золота, над воплощением в жизнь всего задуманного они работали, как обычно, упорно. Даже, можно сказать, самоотверженно. Ибо уже имели возможность убедиться, что я иду к поставленной цели со всей решимостью. К тому же в мою пользу свидетельствовали заметные успехи в нескольких иных начинаниях — например, в связанных с патентами на пробки, кнопки и скрепки. Они уже выпускались на предприятиях моих партнеров по бизнесу, причем спрос на эту продукцию нарастал лавинообразно. Но денег она пока мне не приносила — наоборот, чинила расходы, ибо как раз развернулось строительство почти дюжины заводов в Санкт-Петербурге, Риге, Варшаве, Киеве, Одессе, Керчи и Баку по производству этих вещей. Кроме того, сразу после введения в строй этих заводов предполагалось построить еще несколько, в том числе во Владивостоке и даже за границей, в первую очередь в САСШ. Так что прибыль должна была закапать минимум года через полтора-два. Но в том, что она будет огромной, никто не сомневался. Себестоимость выходила копеечной, а то, что все образцы закрыты патентами, давало возможность назначать цену произвольно. Сейчас она составляла четыре себестоимости, и все равно товар выходил достаточно дешевый. А после ввода в строй больших производств, если не снижать цену изделий, чего мы первую пару лет делать и не собирались, она должна была составить не менее шести себестоимостей.

— Что с крестьянами?

— Этих набирали в южных губерниях — Харьковской, Одесской, Ростовской…

— Маршрут?

Тут подключился Канареев:

— Отправка из Одессы в июне пароходом РОПиТ до Стамбула. Там пересаживаются на арендованный португальский пароход и плывут до Лоренсу-Маркеша через Суэцкий канал. А уж оттуда пешим ходом до Претории Филадельфии.

Я кивнул:

— Что ж, маршрут продуман неплохо. А когда отправляются казаки?

— На две недели раньше. Оружие, согласно вашему указанию, мы не везем.

— Оружие уже погружено на «Мономаха». Полсотни винтовок Бердана и пять тысяч патронов. Пока хватит, а если будет нужно больше — позже подкину еще. — Я помолчал, затем уткнул взгляд в Курилицина. — Как, Мефодий Степанович, справитесь тут в одиночку?

Тот добродушно усмехнулся:

— Справлюсь, отчего ж не справиться. Да и не в одиночку вовсе — Викентий Зиновьевич себе толкового заместителя подобрал. И… — Он запнулся, но потом произнес достаточно твердо: — Яков Соломонович тоже не сразу меня покинет. Поможет на первых порах.

Я кивнул. Вопрос был, в общем, риторический. Всё давно уже обсудили, все решения приняты, обязанности распределены. Канареев мне нужен был там, куда я отправлялся. Кац тоже, хотя и не сразу. Так что, даже если бы произошло невероятное и Курилицин почему-то заявил, что не справится, все равно изменить ничего было нельзя. Я бы скорее остановил все свои проекты в России, коих насчитывалось более десяти, чем отказался от запланированного путешествия в Трансвааль. Дело в том, что именно в этом пока еще независимом государстве буров располагались самые богатые запасы золота. В покинутом мною времени подсчитали, что если за всю историю золотодобычи, то есть за несколько тысячелетий человечество, по оценкам аналитиков, добыло около ста двадцати тысяч тонн золота, то на долю золотых рудников ЮАР из этого количества приходилось более сорока семи тысяч тонн. То есть сорок процентов. И это всего за сто с небольшим лет. Я из этих сорока семи тысяч рассчитывал на тысячу, которую собирался добыть за десять с небольшим лет — пока англичане не заберут Трансвааль себе. Нет, если бы удалось добыть больше или удержать Трансвааль от захвата англичанами еще на несколько лет, отказываться я от этого не стал бы. Но все зависело от цены. Войны России с Англией мне было не нужно даже за лишнюю тысячу тонн золота. И уж тем более не нужно было, чтобы в будущей мировой войне Англия оказалась на стороне Германии. Поэтому Трансвааль, скорее всего, придется сдать. Хотя для того, чтобы победа в будущей Англо-бурской войне обошлась англичанам куда как дороже, чем в уже известной мне истории, я собирался предпринять все возможные усилия.

— А как дела с бакинскими проектами?

Канареев и Курилицин переглянулись, но ответил снова Мефодий Степанович, хотя эти проекты находились в прямом ведении штабс-ротмистра. Я участвовал в них пока только деньгами. И единственное, чем занимался в связи с ними мой штаб, — это контролем за расходованием средств. За этим, естественно, следил Кац, но опосредованно, по платежным ведомостям, счетам, выпискам о движении средств и письменным отчетам о расходах господ купцов и промышленников, добываемым как раз в основном подчиненными господина Канареева. А что вы хотели? Отдел штабс-ротмистра был в созданной мной структуре самым большим. У Каца работали четверо, у Курилицина — трое, а численность сотрудников Канареева уже перевалила за две дюжины, и я вполне ясно осознавал, что это далеко не предел. А общее число всех, заключивших со мной договоры, с учетом тех, кто был отправлен на стажировки и изучение передового опыта за рубеж, приближалось к сотне.

— Долги Ротшильду господа Бунге и Плашковский погасили. Дополнительные траты… в пределах.

Я кивнул. Значит, господа нефтепромышленники в наш совместный с ними карман залезли не слишком глубоко. Но все-таки залезли. Хорошо. Будет тема для выволочки. Тем более что главное они сделали, а именно — сорвались с крючка Ротшильдов. Первоначально я не собирался влезать в бакинскую нефть, у меня были планы на месторождения в районе Альметьево. На будущее. Причем на относительно далекое. Лет эдак через пятнадцать — двадцать. Но когда Кац принес мне очередной анализ состояния дел в различных отраслях российской промышленности — он теперь готовил мне отчеты раз в квартал, — я понял, что влезть придется. Потому что, если ничего не предпринимать, бакинские нефтепромыслы почти полностью перейдут под контроль двух фамилий — Нобелей и Ротшильдов. И если Нобелей еще некоторым образом можно было терпеть, все-таки на данный момент они являлись подданными русской короны, то насчет Ротшильдов никаких сомнений у меня не было. Нет, поймите меня правильно, я совершенно не против иностранных инвестиций. Сам собираюсь этим заняться. Но отдавать контроль над целой отраслью иностранцам — просто верх идиотизма. И вообще, когда в стране имеется сотня корпораций уровня «Сименс», «Тойота» или «IBM», действительно не так важно, кому принадлежат двадцать или тридцать из них. Но стоит превысить определенную планку — и всё, эта страна перестает контролировать собственную экономику. Вы скажете — а не бог бы с ним? Тем более что иностранные корпорации строят за свой, а не за наш счет новые производства, платят нашим людям деньги, отчисляют в нашу казну налоги, внедряют новые технологии и, что очень важно, приносят свои, чаще всего даже более высокие, чем местные, стандарты в области безопасности, экологии, надежности. Да, все так, и честь им за это и хвала — для того они и нужны, для того и пускаем. Но все это хорошо, пока… все хорошо. А вот когда начинается очередной кризис, падение производства и всякие другие бяки, увы, при рыночном ведении хозяйства совершенно неизбежные, тут же выясняется интересная разница. Там, где страна сохранила контроль над своей экономикой, присутствующие на ее территории господа иноземцы вынуждены играть по правилам: вкладывать деньги в использование самых передовых технологий, издержки сокращать разумно, с осторожностью, предпринимать усилия, чтобы удержаться не только в правовом, но и в нравственном поле, разделять тяготы с персоналом и так далее… А там, где этого нет, — получите закрытие производства и выкинутых на улицу рабочих и инженеров без выходного пособия либо нещадную эксплуатацию с полным забвением техники безопасности и экологических норм: давай-давай, сейчас главное — прибыль, главное — удержать на плаву головную компанию, а все претензии — в международный суд. Тут вам не ваше собственное государство. Забудьте. Тут правовое поле, сформированное капиталом, центры принятия решения у которого находятся за вашими границами. И теперь извольте играть по его правилам.

Так вот, совсем не допускать Ротшильдов в русский нефтяной бизнес я не собирался. Зачем? Пусть приходят. Пусть вкладываются. Пусть развиваются. Я даже помогу. По дружбе. В обмен на будущую помощь на европейских рынках. Но максимальной долей, которую они должны были получить, я определил двадцать процентов. Добиться же этого можно было только в том случае, если войти в капитал компаний, которые уж задолжали Ротшильдам. Причем вследствие спровоцированного ими самими резкого падения цены керосина на европейском рынке, которое и должно было привести должников в широкие объятия Ротшильдов (думаете, это подлость? Да упаси боже — обычная рейдерская практика), ожидать быстрых прибылей пока было невозможно. И вообще, в это время нефтепромышленники отнюдь не считались ухватившими удачу за хвост — основные деньги приносил такой бизнес, как строительство и эксплуатация железных дорог. Вот там были олигархи. А нефтяники пока больше перебивались с хлеба на воду. Ну кому тут особенно нужен керосин (бензина-то вообще еще не производится)? Корабли и паровозы ходят на угле, самолетов и автомобилей не существует, керосиновые лампы уже начали заменяться электрическими, так что рынок сбыта на данный момент крайне узок. Но я-то знал, что это пока…



Присяга племянника прошла ожидаемо нормально. Я поздравил его и подарил роскошно оформленный арифмометр производства Санкт-Петербургской электро-механической артели. А потом почти полчаса учил Николая считать на нем. Дело в том, что мои планы по продажам этих устройств оказались излишне оптимистичными, и сейчас трое владельцев предприятия, среди которых моя доля была самой большой и составляла более сорока процентов, несли убытки. То есть убытки нес я, поскольку только я вкладывал деньги; остальные просто не получали ожидаемых прибылей. Вот я и решил одновременно порадовать племянника необычным подарком и провести этакую промоакцию. Через полчаса Николай устройство освоил и счастливый убежал хвастаться приятелям. Совсем еще мальчишка…

А потом меня закрутила подготовка к дальней экспедиции. Официально я отправлялся на Дальний Восток для инспектирования состояния дел в Тихоокеанской эскадре. Ну и для демонстрации флага. Потому что ни одного броненосного корабля в составе Тихоокеанской эскадры не было, а отношения с Англией в последний год все ухудшались. Так что появление подобного новейшего броненосного боевого корабля, да еще столь солидного водоизмещения, на Дальнем Востоке должно было серьезно повлиять на рост авторитета России в том регионе. А еще на авторитет должно было сработать мое появление — ну как же, член царствующей фамилии, родной брат императора и прочая, прочая, прочая. Но главной для меня целью было добраться до Трансвааля, и я выговорил у брата разрешение ненадолго задержаться в Африке, дабы «поохотиться на львов»…

Совершенно понятно, что столь далекое путешествие предполагало серьезную подготовку. Кроме того, большого внимания требовали дела Военно-морского ведомства, которое пребывало в возбужденном состоянии. Дело в том, что Бунге добился своего, ни на грош не увеличив военно-морской бюджет, и финансирование моих нововведений произошло в рамках перераспределения уже выделенных средств. Поэтому и Морской полк, и опытовая станция создавались за счет сокращения финансирования строительства судов по двадцатилетней кораблестроительной программе. Так, было несколько заторможено строительство новейшего броненосца «Император Александр II» на заводе Нового адмиралтейства и фактически заморожено — крейсера «Адмирал Корнилов» во Франции. Управляющий Военно-морским ведомством адмирал Шестаков дрался как лев, но сделать ничего не смог. Впрочем, я не особенно расстроился — все равно эти корабли к началу Русско-японской войны должны были заметно устареть, а так, может, за год работы опытовой станции под руководством такого активного человека, как Макаров, кораблестроительное дело слегка продвинется, и глядишь, вместо допотопной калоши к началу войны получим… не совсем допотопную. Но это если мы вследствие моей трансваальской авантюры не вляпаемся в какой-нибудь конфликт с Англией.

Морской полк начали формировать в Пернове. Я специально избрал такое захолустье, чтобы сразу отсечь тех офицеров, кои желали служить в новом полку, непременно оставаясь в Петербурге. Ну и чтобы несколько убавить число интересующихся новой частью посторонних глаз. Да и финансово разворачивать полк там было более выгодно. В Пернове еще остались постройки с тех времен, когда город был русской крепостью. Их можно было приспособить под казармы.

Командир полка был уже назначен, им стал капитан второго ранга Рыльский, а ему в заместители я вытребовал офицера из казаков, знакомого со службой пластунов. С обоими я имел долгую беседу, основной мыслью которой было то, что они создают не просто новый род войск — они создают новую армию. Солдат морского полка должен быть способен пробежать с полной выкладкой пятьдесят верст, проплыть в ноябрьской балтийской водице милю с той же полной выкладкой, а затем вступить в бой один против трех, а то и четырех врагов. И победить. А для сего он должен уметь драться не только пулей и штыком, но и кулаком, кинжалом, подобранной палкой, оторванным леером, ременной пряжкой и всем, что попадется под руку. Должен уметь организовать засаду, незаметно подкрасться к врагу, снять часового, захватить «языка», справиться с противником на качающейся палубе корабля и в тесных корабельных отсеках, в чистом поле, в крепостных казематах и вообще где только оный противник ему попадется. Поэтому я не требую от господина Рыльского в первый же год довести численность полка до штатной. Нет. Главное — по-новому организовать процесс обучения бойцов и их командиров. И если он представит мне через год полк числом в батальон, пусть и потратив все деньги, выделенные на содержание целого полка, но оный батальон будет способен на все, что я требую, — его ждет не наказание, а награда. В обратном случае пусть они оба на мое благоволение не рассчитывают.

После этого разговора пребывавшим в недоумении офицерам стало ясно, почему на командование полком поставили двух столь разных людей. Впрочем, это открытие лишь прибавило им энтузиазма. Ну да недаром я выбрал именно их…

Кстати, Бунге и железную дорогу Челябинск — Магнитная собирался профинансировать за счет урезания бюджета флота. Но тут уж я встал на дыбы и обратился напрямую к брату. Так что обошлось.

А затем нагрянуло мероприятие международного масштаба — бракосочетание еще одного моего братца, Сергея, с… вы не поверите, Елизаветой Александрой Луизой Алисой, принцессой Гессен-Дармштадтской. Я охренел, когда узнал, что в России перед революцией было две гессенских мухи. И именно во время этого мероприятия я впервые увидел будущую императрицу Александру Федоровну.

Под гулкие рулады церковного хора я украдкой разглядывал тощую двенадцатилетнюю девочку, с восторженным выражением глаз изучавшую убранство придворной церкви Зимнего дворца. Впрочем, кроме восторга в этих глазах был и какой-то странный холодный блеск. Ну, вроде как у хозяек на рынке, что ли, когда они прицениваются к товару. Вот, значит, как, ваше высочество, присматриваетесь… Впрочем, для женщин это характерно. Мужики могут быть в каждый из моментов времени либо рациональными, либо эмоциальными. Женщины же умеют быть одновременно и теми, и другими. Женщина способна рыдать от горя и одновременно сдерживать себя, дабы не испортить тушь на ресницах. Женщина способна стонать от страсти во время любовного акта и одновременно придерживать рукой спинку кровати, чтобы та не билась о стенку и не тревожила соседей. И тут уж ничего не попишешь. Так они устроены. Впрочем, у нас, мужиков, тоже столько недостатков, что лучше помолчать…

Когда венчание закончилось и все потянулись к выходу, девочка подошла к стене и украдкой потерла пальцем золотой завиток. После чего удовлетворенно кивнула — подойдет…

Все время, пока длилось празднество, я присматривался к Николаю. Если любовь действительно посылает Господь, то все мои усилия должны сейчас рухнуть и мой племянник непременно воспылает страстью к этой девочке. Тем более Алиса Виктория Елена Луиза Беатрис Гессен-Дармштадтская прилагала активные усилия для того, чтобы раз за разом попадаться Николаю на глаза. Но несмотря на все ее усилия, он оставался к ней равнодушен. Что ж, значит, с любовью не все так однозначно… либо сказку о великой любви между Ники и Аликс просто придумали, а дело было в неких других, достаточно прагматичных соображениях. Стало быть, моя задача по предупреждению сего брака становится намного сложнее. В чем заключались эти соображения, я не знал, а влиять на брата, который этими соображениями руководствовался, даже пытаться не собирался. Ибо это означало резкое увеличение контактов с родственниками, что опасно. Все еще опасно. Да и времени у меня на это не будет — на свои планы катастрофически не хватает. Буду держаться своего, самим собой для себя определенного горизонта и не полезу выше…

Впрочем, еще одну интервенцию я сделать рискнул. И поймав момент, глядя на свежеиспеченную молодую пару, грустно произнес вроде как в пространство: