Где-то есть ты

– Мы с ней в скайпе общались, – мечтательно произнёс он, протягивая мне пакет с фисташками, – я опять писал ей всякие романтические бредни. Кажется, она скучает по мне. Я так рад!

– Мить, – я повернулась к нему, – может, не надо, а? Она ведь опять сделает тебе больно…

– Нет, не сделает. Я ж не девчонка! Или, по крайней мере, я не буду сильно расстраиваться.

Я закрыла глаза и прикусила губу. Мне бы очень хотелось, чтобы он всё узнал: и про её чувства, и про этого дебильного Кешу, про всё, что мне известно. Может, это мой самый большой недостаток, но я не могу выбирать между друзьями. Не могу выдать кого-то из них. Рассказать про Кешу? Значит, продать Дашку с потрохами и причинить Митьке боль. Вдруг я окажусь крайней? Вдруг Дарья поймёт, что альбинос с деньгами – большая ошибка, а я всё испорчу своими откровениями. Никогда не знаешь, как было бы лучше.

Даже если бы Митя с Дашей встречались, а я знала, что он неправильно себя ведёт по отношению к ней, я бы не выдала его никогда. Поговорила бы с ним, попыталась бы вразумить, но лезть в их личную жизнь или жизнь кого-либо другого – никогда. Такой уж я человек.

– А, что так тихо вокруг? – Я решила прервать молчание.

– Тихий час, – Митя чистил и передавал мне фисташки.

– Понятно. А у нас с девочками сегодня девичник. Будем пить и перемывать кости мужикам.

– Всегда было интересно, о чём вы там болтаете на своих бабских встречах?

– Обо всём на свете, – я поймала ртом орешек, который Митя запустил в воздух.

– А своих мужиков обсуждаете?

– Конечно. Особенно бывших.

– И секс?

– И секс.

– И даже размеры членов обсуждаете?

– Ха-ха. Ну-у, бывает иногда.

– Фу…

– Можно подумать, что вы не обсуждаете женские прелести и всякий там секс.

– Нет. Ну так, спрашиваем друг друга: «Было?» – Отвечаем: «Было». Вот и отлично!

Влад на соседней койке усмехнулся и отвернулся к стене.

– Фу… Вы, наверное, ещё и фигуры наши, и грудь женскую обсуждаете?

– Ну как… Вроде, нет.

– Обсуждаете!

– Разве только форму как-то раз…

– А какая она должна быть? – поинтересовалась я.

– Кому-то нравятся большие, как дыни. Таких большинство. А лично для меня главное в груди – её красота. Мне самому нравится размер не больше второго с половиной. Когда больше, она начинает отвисать от тяжести. Это некрасиво. Нужно, чтоб в ладошку помещалась. Маленькая упругая дерзкая грудь – идеал. А ещё – чтобы соски были симпатичные. И эта штука, которая вокруг соска, не знаю, как называется, чтобы не большая была, как у козы, а аккуратная, сантиметра в три.

– Ах ты макаронник! Жаль, тебя девушки не слышат, которые бредят увеличением сисек. А… женские интимные стрижки когда-нибудь обсуждали?

– Нет, – Митя скривился, – а что там обсуждать? Какие стрижки? Там вообще стрижки не должно быть.

– М-м-м… Ясно. – Мне уже стало неловко от своих же вопросов.

– Да-да.

– Все мужчины так считают?

– Не знаю. Конечно, не все. У всех вкусы разные. Если любишь человека, то неважно, где у него и что у него.

– Логично, – я вытянула вверх ноги, разглядывая синие бахилы.

– А вы там всем женсоветом и стрижки интимные обсуждаете?

– Бывает. Что такого? Я даже с тобой ничего не стесняюсь обсуждать. Это же на словах. А в раздевалке женской я вот не могу раздеться. Стесняюсь. Мы, женщины, – странные существа. Сразу начинаем втихаря разглядывать друг друга, ищем недостатки, завидуем достоинствам. И мне не хочется, чтобы меня разглядывали.

– Правильно. Только мужчины должны разглядывать женщин. Я с детства мечтал попасть в женскую баню, чтобы подглядывать.

– Фу-у! Ха-ха! Дим, сразу видно, что ты не знаешь, что такое общественная баня! В детстве мама меня туда таскала каждые выходные, так было принято почти у всех. Сажала маленькую Еву в тазик с водой, давала игрушки, а та наблюдала за тётями, которые рядом с ней натирали свои тела мочалками.


– Ух ты!

– Да погоди ты! Чего я только там не видела! Там же не одни богини красоты мылись. По большей части кругом были старухи: старые, дряхлые, отвисшие титьки! У многих из них они висели до пупа, словно пустые мешочки для мелочи. Рыхлые целлюлитные ляжки. Сморщенные, как сушёное яблоко, попки. Мохнатые лобки всех мастей: чёрные, белые, рыжие, молодые, старые. Всякие!

– Фу! Всё, перестань!

– Меня саму тошнит, когда я вспоминаю. Если ты полюбишь человека, то будь готов к тому, что он когда-то постареет и будет выглядеть, как урюк. Это правда жизни.

– Значит, и ты постареешь. И станешь страшненькая, как ощипанная индюшка. Старенькая, сгорбленная, с висячими титечками.

– Так и ты, Митя, тоже! У тебя будет маленький, сухой, сморщенный синий стручочек между кривых старых ножек.

– Вы, ребята, по ходу совсем друг друга не стесняетесь, – донеслось с соседней койки, – я уже красный как рак от ваших пошлых разговоров.

– Да, – проскрипел Митя противным голосом, – мы – гадкие извращенцы!

Мы втроём дружно засмеялись. Митька кинул в меня фисташку, та попала мне по носу. В ответ я принялась его щекотать.

Насмеявшись до слёз, я протянула ему один из наушников, второй воткнула себе в ухо.

– М-м-м… – Митя закатил глаза от удовольствия и начал рисовать в воздухе замысловатые фигуры указательными пальцами, – это что за трек?

– Diana Ross – «I’m coming out».

– Неплохо.

– Ага, точно. – Я погрузилась в мир волшебной музыки, улыбаясь, глядя в потолок.

– Тысячу лет не слушал… Надо переписать у тебя…



Так мы лежали ещё час и слушали музыку вплоть до прихода медсестры с очередной порцией лекарств. Мне было удивительно спокойно рядом с этим человеком. Я придумывала, как бы раскрутить Митю на разговор про Сашу, как бы ненавязчиво подвести его к этому. Вместо этого просто молчала. Меня переполняло счастье. Я знала, что так не бывает, но мечтала, чтобы это счастье во всех сферах моей жизни продолжалось вечно.



– Нет, Мила, тебе, конечно, легко говорить! – Лера тяжело вздохнула, – я всё понимаю, но звонить не хочу!

– Если бы моя мама была жива, я бы всё ей простила и позвонила, не задумываясь! – Милка махнула руками, чуть было не пролив вино из бокала.

Мы сидели на ковре в зале нашей с Милой квартиры: я, Милка, Дашка и Лера. Уже второй час мы пили вино, чередуя его с кофе, и оживлённо дискутировали. Мила приготовила нам чудесный ужин и закуски, придавшие девичнику необходимую атмосферу праздника. С нами была Лерка, замужняя коллега Милы, она всегда отлично вписывалась в нашу скромную компанию. Мы, в свою очередь, всегда прислушивались к её советам, стараясь почерпнуть из них некую житейскую мудрость, которая пригодилась бы нам в будущей семейной жизни.

– Что она тебе сказала? – Устало нахмурилась Лера.

– Твоя мама только спросила у меня, почему ты с ней не разговариваешь. – Мила в характерной ей манере пожала плечами.

– Это неправда, я разговариваю. Просто последнее время сама ей не звоню. Уже неделю с лишним.

– Почему? – Дашка заинтересованно подвинулась ближе.

– От обиды.

– Нельзя держать обиду на мать. Какая бы она не была. – Я покачала головой.

– Нужно более снисходительно к ней относиться. Нужно прощать. Она так много для тебя сделала, – попыталась уговаривать Мила.

– Я знаю. Пытаюсь. Просто больше не могу. Всё равно обидно. – Лера опустила голову и поставила бокал. Видно было, что её руки дрожат. – Девочки, вы просто ничего не знаете. Мне так тяжело. Я пыталась разговаривать с ней на эту тему, она меня совсем не понимает.

– Так расскажи нам. В чём там у вас дело?

– Я была самым любимым ребёнком. Мне уделялось много внимания. Мама, папа, бабушки, дедушки – все скакали вокруг меня, носили на руках, целовали. Они все возлагали на меня большие надежды. С сестрой – тоже самое. Мама хотела, чтобы мы стали успешными, а в идеале – знаменитыми. Мама всегда видела меня актрисой или телезвездой. Для этого у меня были прекрасные данные, я даже сама в детстве этого хотела. Но, взрослея, становилась более приземлённой и понимала, что хочу простого человеческого счастья.

– Как и все мы! – не удержалась от комментария Даша.

– Потом умер папа, тогда мне было четырнадцать. Через год мама пришла в себя и стала искать мужчину, который бы скрасил её одиночество. Не раз в те годы я слышала от неё, что мы с сестрой – помеха её счастью. Мужчины боялись брать на себя ответственность за двух детей, поэтому серьёзных отношений маме не предлагали.

– Вот это некрасиво. Как можно детям такое говорить? Я бы жила только ради детей, дала бы им всё, что могу дать. – Меня внезапно переполнило негодование. Моя мать никогда бы так не поступила со мной, в этом я была уверена.

– И вообще, с тех пор всё в нашей семье встало с ног на голову. Мама была постоянно нами недовольна, могла обозвать последними словами за малейшую провинность: и кобылой, и тварью, и матерными словами. Сыпала проклятиями в наш с сестрой адрес.

– Господь бог! – Мила в изумлении прикрыла рот ладонью.

– Вот-вот. И при этом она считала себя верующей и ходила в церковь. Я, в принципе, у матери многого не просила. Понимала, что без отца наши доходы существенно снизились. Пока я училась в школе, она меня одевала, но покупала вещи, если только сама видела, что хожу в старье. Совесть не позволяла мне требовать обновок. Потом мама серьёзно заболела. Она нуждалась в постоянном уходе. Из-за этого я успела поступить только на заочное отделение. Ходила на курсы, нашла работу. Мама, слава богу, поправилась. Проработав год, я уволилась и начала искать новую работу. Тогда и случился первый серьёзный конфликт. Каждый божий день мать с бабушкой капали мне на нервы: «Лентяйка, иди ищи работу, а то сидишь у матери на шее!»

– Беспокоились, наверное, – предположила Мила, – думали, что, если тебя слегка пинать, быстрее будешь шевелиться с поисками.