Гадкая ночь
Часть 11 из 15 Информация о книге
Да, да, слышу. – ПАПА, ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ? Ему хочется взять ее за руку, подать знак, любой – взмахнуть ресницами, шевельнуть пальцем, издать звук, – лишь бы она поняла; но безжизненное, подобное саркофагу тело держит его в плену. Он не способен вспомнить, куда исчез мгновение назад. Это его волнует. Свет, люди, пейзаж… Они реальны? Казались дьявольски, потрясающе, грубо реальными. Марго что-то говорит – ему говорит, и он заставляет себя слушать. Какая же ты красивая, детка, – думает он, глядя на склонившееся к нему лицо девушки. * * * У него появляются свои ориентиры. В реанимации есть другие палаты и пациенты: иногда они зовут сестричек или давят на грушу вызова, и по всему отделению разносится пронзительный звонок. Он слышит, как торопятся мимо открытой двери санитарки, как тоскливо бормочут что-то посетители. Звуки прорываются сквозь туман. В моменты прояснения приходит осознание важного обстоятельства: он находится в центре паутины из трубок, бандажей, проводов, электродов, насосов, а справа шумно дышит машина. Очень скоро он окрестит ее машиной-паучихой, орудием современной магии, пленившей его колдовством, наведенной порчей. Худшее наказание – силиконовая трубка в горле. Он беспомощен, обездвижен, безоружен, похож на мертвеца. Может, он и вправду… мертв? Когда наступает вечер и из палаты все уходят, мертвецы занимают место живых… * * * По ночам в отделении царит тишина. И вдруг… Они тут. Отец спрашивает: – Помнишь дядю Ференца? Ференц был мамин брат. Поэт. Папа утверждал, что брат с сестрой так сильно любят французский язык, потому что родились в Венгрии. Ты умрешь, – просто и нежно сообщает отец. – Присоединишься к нам. Все не так ужасно, сам увидишь. Тебе будет хорошо. Сервас смотрит на них. Ночью, в видениях, он легко вертит головой. Они в палате повсюду: стоят вдоль стен, у двери, окна, сидят на стульях и на краешке кровати. Он знает каждого, в том числе красивую пышногрудую брюнетку тетю Сезарину. В пятнадцать лет он был в нее влюблен. Пойдем, – зовет она. Здесь Матиас, его кузен, умерший в двенадцать лет от лейкемии. Преподавательница французского мадам Гарсон – в четвертом классе она зачитывала вслух его сочинения. Эрик Ломбар, миллиардер, погибший под лавиной, любитель лошадей. Астронавт Мила, вскрывшая вены в ванне (в ту ночь рядом с ней точно кто-то стоял, но Мартен отказался копать в этом направлении [37]). И Малер собственной персоной – великий Малер, гений с усталым лицом, в пенсне и странной шляпе, он говорит с ним о проклятии цифры «9»: Бетховен, Брукнер, Шуберт… все умерли, сочинив девятую симфонию… вот я и перешел от 8-й сразу к 10-й… Хотел обхитрить Бога – глупый гордец! – но не вышло… Они появляются, и его обволакивает любовь. Он ни за что не поверил бы, что такая любовь – не выдумка. Это начинает казаться ему подозрительным. Он знает, что им нужно, но не готов уйти. Его час не пробил. Он пытается объяснить, но они не желают слушать. От них исходят нежность и вселенская доброта. Да, там, откуда они являются, трава зеленее, небо божественно синее, а свет такой яркий, что не описать словами, но он останется с Марго. * * * Одним прекрасным утром заявляется Самира в странноватом прикиде. Она наклоняется совсем близко, и он различает череп на груди и голову в капюшоне. Полсекунды уходит на узнавание ее жуткого лица. Уродство Самиры трудно определить словами, оно заключается в мелких деталях: нос слишком короткий, глаза навыкате, рот уж очень большой для женщины, общая асимметрия черт… Самира Чэн – лучший, наряду с Венсаном, член группы Серваса. – Боже, патрон, видели бы вы сейчас свою башку… Он хочет улыбнуться, и губы мысленно растягиваются. Типичная Самира… Упорно зовет его патрон, хотя он миллион раз просил: «Не выставляй меня на посмешище!» Самира обходит кровать и исчезает из поля его зрения, отдергивает штору, и Мартен рассеянно отмечает, что у нее по-прежнему лучшая задница в бригаде. Таков парадокс Самиры. Идеальное тело и неповторимо уродливое лицо. Он что, сексист? Не исключено. Между прочим, она и сама любит комментировать анатомические подробности мужчин, с которыми встречается. – …хороши сестрички?.. небось воображаете их голыми под халатиками, а, патрон? …приду завтра… патрон… заметано. * * * Проходят дни. И ночи. Он нестабилен. Настроение меняется. Утром, в реанимации, покой и умиротворенность, ночами беспокойство. Он не знает, сколько прошло дней и ночей, потому что времени здесь не существует и отмерять его можно только по приходам медсестер. Он ясно осознает их всевластие. Они всемогущи, в данный момент – важнее самого господа. Эти женщины компетентны, преданны своему делу, педантичны, перегружены работой и дают ему это почувствовать – жестами, тоном, произносимыми словами. Во всем, что говорят медсестры, заключен один-единственный смысл: «Ты тяжело болен и полностью зависим от нас». Другое утро, другой посетитель. Два размытых пятна лиц у кровати. Марго и… Александра. Надо же, его бывшая жена соизволила появиться. У нее красные глаза. Она печалится? После развода у них возникли разногласия, но они их быстро уладили – помогли общие воспоминания о прежних счастливых временах, о детстве Марго. С тех пор Александра сильно раздобрела, и он – со скрытым злорадством – говорит себе, что мужчины стареют красивее женщин. (Ха-ха-ха! Особенно он хорош сейчас, со всей этой машинерией на нем, под ним, из него, рядом и в ногах!) * * * – …говорят, что ты ничего не слышишь, – задумчиво произносит сидящий на стуле Венсан. Они в палате одни, дверь, как всегда, открыта. Лейтенант встает, подходит к кровати, надевает на патрона наушники. И… О боже! Эта музыка! Эта тема – лучшая из всего сочиненного в мире! Волнение, пролитая кровь, слова любви! Малер… Его любимый Малер… Почему раньше никто не догадался? Сервасу кажется, что по его лицу текут слезы, но в глазах склонившегося над ним заместителя – тот жадно караулит малейшее проявление эмоций – одно лишь разочарование. Лейтенант забирает наушники, снова садится. А Мартену хочется крикнуть: Еще! Еще! Я плакал! – но кричит только его внутренний голос. Еще одна ночь. Снова пришел отец. Устроился на стуле. Читает вслух книгу. Как в детстве. Сервас узнаёт отрывок: Сквайр Трелони, доктор Ливси и другие джентльмены попросили меня написать все, что я знаю об острове Сокровищ. Им хочется, чтобы я рассказал всю историю, с самого начала до конца, не скрывая никаких подробностей, кроме географического положения острова. Указывать, где лежит этот остров, в настоящее время еще невозможно, так как и теперь там хранятся сокровища, которые мы не вывезли. И вот в нынешнем, 17… году я берусь за перо и мысленно возвращаюсь к тому времени, когда у моего отца был трактир «Адмирал Бенбоу» и в этом трактире поселился старый загорелый моряк с сабельным шрамом на щеке [38]. Что скажешь, сынок? Не похоже на твое обычное чтиво? Отец наверняка намекает на многочисленные научно-фантастические романы, которые он так любит, или на рабочие документы. На память вдруг приходит другой – пугающий – текст, прочитанный лет в двенадцать-тринадцать: «Ужас и омерзение достигли во мне и в Герберте Уэсте невыносимой силы. Еще и сегодня вечером я вздрагиваю, вспоминая, как услышал из-под бинтов голос Уэста. Произнесенная им фраза была воистину пугающа: – Черт побери, он не был совершенно достаточно свеж» [39]. Почему это воспоминание всплыло на поверхность именно сейчас? Да потому, что этим вечером, как и во все другие вечера, он покрывается мурашками, чуя Ее присутствие во всех темных углах и закоулках: она дала о себе знать в том мрачном доме близ железной дороги, на улице Паради; последовала за ним, как проклятие из фильма ужасов. Черт побери, – должно быть, говорит она себе, – он еще не совсем готов… 6. Пробуждение ОН ОТКРЫЛ ГЛАЗА. Моргнул. Ресницы шевельнулись… На сей раз – наяву. Его веки и вправду дрогнули. Дежурная медсестра стояла спиной к кровати и читала назначения. Белый халат обтягивал широкие плечи и могучие бедра. – Сейчас возьму у вас кровь на анализ, – сообщила женщина, не ожидая ответа. – Ммммм… Она обернулась. Посмотрела на пациента. Он моргнул. Она нахмурилась. Он моргнул еще раз. – Вот черт!.. Вы меня слышите? – Ммммм… – Черт-черт-черт… Медсестра так стремительно покинула палату, что нейлоновые чулки звучно скрипнули, а уже через пару секунд она вернулась с интерном. Незнакомое лицо. Очки в стальной оправе. Мягкая щетина на подбородке. Подошел. Наклонился. Очень близко. Лицо крупным планом, как в кино. Запах табака и кофе.