Фантазии женщины средних лет

– Она дрожит, и ты видишь, как он раскачивает ее, медленно, постепенно, но ей все равно больно, и иногда она пытается оторвать от тебя лицо. Но он не позволяет и снова пригибает его вниз, назад, в тебя. Она уже давно вся мокрая, лицо в твоей влаге, а в зеркало ты видишь, что влага везде, и ты берешь ее за волосы двумя руками и вдавливаешь в себя, внутрь, в свою мякоть. А потом ты чувствуешь его движение, быстрое, резкое, ломающее все разом, ты узнаешь о нем по толчку, и она кричит прямо в тебя и пытается освободиться, поднять голову. Но ты держишь ее, не отпуская, за волосы, чтобы она даже не смогла вдохнуть, ты чувствуешь, как она задыхается в тебе от боли, ты сама почти чувствуешь эту боль. И он тоже не жалеет ее и бьет, сильно бьет, постоянно меняя угол.

Я только сейчас поняла: он делает именно то, о чем рассказывает, я просто не заметила сначала.

– Ты бы не ревновала его? – вдруг спросил Рене.

– Кого? – не поняла я.

– Его, Дино.

– При чем тут Дино? – Ах, да, вспомнила я, он же рассказывает про Дино. – Не знаю, наверное.

– Но ты простила бы его?

– Не знаю? Почему? Зачем ты спрашиваешь? Какое это имеет сейчас значение? Ей бы по-прежнему было больно, этой девочке?

– Нет. Только первые минуты. А потом боль улеглась, потом она привыкла и хотела еще. Он ведь знал, кого выбрать, чувствовал, он умел разглядеть.

– Кто? – спросила я.

– Дино. Он знал, что нужна особая девочка, которой бы все нравилось, и именно такую привел.

«Дино бы не знал, – успела подумать я, хотя это была не мысль, так, мелькание слов в голове. – Дино не мог. Да я бы умерла, если бы это был Дино. Конечно, это сам Рене, это он про себя. Он наверняка делал подобное раньше, иначе откуда он так хорошо знает, в деталях».

– Она была особенная девочка.

– Почему?

– Она тут же научилась кончать, она слишком застоялась и сейчас готова была принять все. Она кончала и сразу неутомимо просила еще, так бывает, без передышки, без отдыха.

– Как просила? – Мне хотелось знать, как просят. Но он не ответил, он вообще не был во мне, я приоткрыла глаза, но не успела ничего разглядеть.

– Закрой глаза, – приказал Рене, и я закрыла. Она, эта девочка, тоже бы послушалась. Я почувствовала, что что-то стягивает мне лицо и затылок. Я дотронулась. Он завязывал мне глаза платком, я поняла, шелковым, он был шелковым на ощупь.

– Зачем? Ты ей тоже завязал глаза? – спросила я.

– Да. – Он находился совсем рядом.

– Зачем?

– Чтобы она не видела, что с ней будут делать.

– А что с ней будут делать? – Я почувствовала его руки, он переворачивал меня на бок. Снова давление, теперь поперек тела, через грудь, руки, спину.

– Потом я связал ее. Я опустил ее руки вдоль тела, по бокам, и ремнем перехватил поперек на уровне груди. Она не видела, но почувствовала и забилась, но было поздно, она уже не могла двинуться. А потом другим ремнем, тоже узким, он пахнул невыделанной кожей, – я верила ему, я сама слышала запах, – перехватил ниже, почти у кистей, через бедра.

– А что делала я? – спросила я. Я чувствовала на бедрах второй ремень, тот, о котором он говорил.

– Ты? Ты держала ей ноги. Она испугалась, и ты держала ей ноги.

– Чего она испугалась, глупенькая?

– Беспомощности. Она боялась не того, что с ней будут делать, а того, что от нее ничего не зависело. Она боялась своей беспомощности. Ты привязала ее ноги к кровати, настолько широко, насколько это возможно, чтобы она не могла двигаться. Она начала плакать и просить отпустить, но ты уговаривала, чтобы она не боялась, что ей понравится, и она успокоилась.

Мне показалось, что его голос отдалился и тотчас вернулся. Когда я поняла, что он делает, было уже поздно – мои ноги неестественно широко разошлись, я потом я уже не могла их сдвинуть.

– Она так и лежала, – продолжал Рене, но я не знала, где он теперь и что собирается делать дальше, – с завязанными глазами, связанная, грудь расплющена и раздвоена ремнем, кисти прижаты к бокам, ремень вдавливался в живот, ноги разжаты до предела.

Я действительно не могла пошевелиться, я была беспомощна, он мог делать со мной все, что ему заблагорассудится, да и не только он, кто угодно мог, я все равно не смогла сопротивляться.

– Она такая открытая, ты видишь? – Я кивнула. – Хочешь попробовать? – Волна поднялась во мне, наверное, волнения, я вдруг заволновалась, такое забытое ощущение. Я облизала губы, они пересохли.

– Да, – сказала я. – Только попробовать. – Я тяжело дышала. «Я сама боюсь, – подумала я, – как эта девочка, боюсь».

Я почувствовала тепло и горячее прикосновение, я вдохнула, мне что-то мешало, я снова провела языком по губам. Сначала я услышала запах, его было так легко отделить от воздуха, а потом незнакомый вкус на губах, на языке. Как муравьиная кислота, почему-то вспомнила я. Я постаралась навязать этот вкус на язык как можно больше, но он скоро кончился, и лишь потом я снова различила мажущее прикосновение.

– Тебе нравится? – услышала я.

– Да… Не знаю… А ей, девочке, ей нравилось?

– Ей нравилось. – Голос Рене опять оказался в стороне.

– Что ты хочешь делать? – Я не видела, не знала, я только ждала, не зная.

– Кто-то позвонил в дверь, – сказал Рене, я точно различила его голос.


– Я не слышала, – сказала я.

– Это из-за платка. Я пойду открою. – Я ждала, он вернулся. Я знала, что он вернулся, но он молчал.

– Кто пришел? – спросила я.

– Это мой товарищ. – Я уже не была уверена, его ли это голос, голоса почти не существовало.

– Он ушел? – спросила я.

Рене не ответил. Я только слышала дыхание.

– Он ушел? – снова спросила я.

А потом услышала свой крик. Кто-то большой и жесткий вторгся в меня, как никогда прежде, совсем по-новому, и я не знала кто, но я знала, что не Рене. Я старалась вырваться, но не могла, а только глубже насаживалась, до боли, наверное, до крови.

– Кто это? – кричала я, но никто не отвечал, даже Рене. Ни одного голоса, только дыхание. Я извивалась, я хотела соскочить, но он был безжалостен, никто никогда не был так безжалостен ко мне.

«Неужели я и есть та девочка? – мелькнуло в сознании. – Не может быть!» Я открыла рот, чтобы глотнуть воздух, но воздуха не было, что-то воткнулось в рот, в горло, в легкие, и я поняла, что их двое, вне всякого сомнения, двое; я напряглась, но ремни держали меня. Почему-то я боялась упустить, я так и думала: «только не упустить», я не знала, что произойдет, если упущу, и я заглатывала, всасывала глубже, но теряла, и снова металась губами, языком, ища – он должен был быть рядом – и находила, и это было как облегчение. А тот, который внизу, распирал, я хотела освободиться от него, но не могла сдвинуть ноги.

Потом я оказалась на животе, я не знаю как, мне было неудобно, я упиралась коленями, головой, лицом, мне было жестко, я хотела подложить подушку, но не могла помочь себе руками. А потом все окончательно сдвинулось и поехало. Последнее, что я помнила, что они оба сзади, одновременно, я чувствовала их с болью, почти соприкасающиеся глубоко внутри. Я попыталась представить лица, но не смогла, лишь Рене, я не могла представить второго, даже Дино, я ощущала, как они оба двигались, каждый по своему, не совпадая, но видела лишь одно лицо Рене.

Я испугалась, что тонкая, живая перегородка во мне не выдержит и порвется, но лишь на секунду, потому что стало больно спине, как будто меня стегали крапивой, а потом вообще ничего, либо умерла, либо сошла с ума, помутилась. Так не было никогда.

Я очнулась, я поняла, что пришла в себя, увидев Рене, склонившегося надо мной. Я подняла руку и дотронулась до его лица, он был живой, реальный, мой любимый.

– Тебе было хорошо? – спросил он.

– Да, – попыталась сказать я, но не получилось. Я вдохнула и выдохнула, легкие, кажется, работали. – Да, – повторила я. – Что это было?

– Мы занимались любовью, – ответил он.

– Кто-то был еще? – спросила я. Он молчал. Я приходила в себя. – Нет,

– сказала я и улыбнулась. – Никого не было. – Он продолжал молчать. – Ведь, правда, никого не было? Ну, скажи, что не было! Я просто на время сошла с ума. – Рене пристально смотрел на меня. Он всегда странно смотрел, я привыкла. Я ударила его по плечу, не сильно, сильно я не могла.

– Никого не было. Это ты все сделал. Что ты в меня засовывал? – Мне даже стало смешно. – А? Давай, признавайся. – У меня никак не получалось серьезно. – А?

– Догадайся, – сказал он наконец.

– Догадалась, – сказала я и снова легла на спину. Он лежал рядом. Мы молчали. – Со мной что-то произошло, – сказала я. – Я не то умерла, не то сошла с ума. Ничего не помню. Такого еще не было. Чтобы так полностью. Со мной на самом деле можно было делать все, что угодно.

– Так тебе понравилось? – снова спросил Рене.

– Я не знаю, – соврала я. – Все болит, даже сидеть больно. – Я попробовала приподняться на кровати, не спуская ног, но снова рухнула вниз. – И спина горит. – Я подняла руку, пытаясь рассмотреть хотя бы бок. Он был в красных полосках, почти кровавых.

– Что это? – испугалась я. Но Рене молчал, и я махнула рукой, какая разница, конечно же, я и так знала.

Ну да, думаю я, наверное, кого-то это бы шокировало. Ну и что? Значит ли, что так нельзя? Конечно, нет: у каждого – свой предел.

Мы находились в постоянном поиске разнообразия, главное состояло в том, чтобы разжечь фантазию. Рене не хотел экспериментировать слишком часто, иногда случалось, что у меня было настроение, а у него – нет, и я не настаивала. Конечно, я не всегда так улетала, как тогда, в первый раз, иногда я не могла полностью потеряться, мне чего-то недоставало, я немного злилась, но что я могла сделать?

Я помню, один раз именно так и произошло, я была близка, но остановилась на самом рубеже, и от близости и неоправдавшегося ожидания, видимо, не смогла сдержать неудовлетворенность, проступившую на лице. В любом случае Рене заметил и спросил: «Не хватило?» Я перевернулась на живот, мне хотелось тереться о простыню, и я не хотела объяснений.

– Да нет, – ответила я, – все в порядке. – Я кончила, но в самом начале, и сейчас во мне застыл нерастраченный заряд, и он беспокоил.

– Хочешь еще? – спросил он, и в его голосе мне послышалось любопытство.

Не знаю, почему я так сказала, наверное, просто хулиганила:

– Я бы не против, но как?

Он дотронулся до лица, провел по подбородку.

– Хочешь, – сказал он растянуто, – хочешь, я позову кого-нибудь из своих друзей?

Я лежала на животе, но мне пришлось перевернуться, чтобы сердце, сразу неистово забившееся на простыне, не сбивало меня упругими, раскатистыми ударами. Я не поняла, шутка ли это, может быть, еще один поворот игры, я взглянула на Рене, стараясь разобраться, но не смогла.

– Если ты хочешь, – сказала я осторожно.

«Пусть он сам разгадывает, игра ли это», – подумала я. Я видела, он пытается, как только что пыталась я.

– Я хочу, если ты хочешь, – сказал он после паузы.