Фабрика 17

– Наш непримиримый борец с несправедливостью, господин Подсыпкин, – пояснил Владимир Анатольевич. – Занимается революционной деятельностью и пытается пробудить в рабочих классовую ненависть к правящему классу, впрочем, без особого успеха.

– Наступит мой день и час! – пообещал Подсыпкин. – Тогда и узнаете, как выглядит народное недовольство. Наши ряды пополняются с каждым днем, количество неравнодушных растет! Мы выведем вас на чистую воду!

– Уговорили, – иронизировал Владимир Анатольевич. – Мы с нетерпением ждем этого волшебного мгновения.

– Смеетесь? – отозвался Подсыпкин с серьезным лицом. – А будет не до смеха, – он повернулся к Кореневу и сказал: – Вы поаккуратней с этим человеком, ему нельзя верить. Никому нельзя верить.

Владимир Анатольевич откровенно забавлялся. Подсыпкин переключил внимание на Коренева и его присыпанный пылью костюм и спросил:

– А вам верить можно?

– Не знаю.

– И-э-э-х! Никому верить нельзя. Даже себе. Себе в особенности.

Махнул рукой и исчез за ближайшей дверью.

– Профессиональный революционер в третьем поколении, – пояснил Владимир Анатольевич. – Все ему не нравится, везде он видит социальную несправедливость, сорок лет, а юношеский максимализм до сих пор не выветрился. Повсюду ему чудится подвох, во всем сомневается, а особенно в словах и действиях руководства.

– А почему вы его не прогоните, да и дело с концом?

– Во-первых, с фабрики никого не выгоняют. Во-вторых, если выгнать, он же в суд подаст за незаконное увольнение, выиграет, а нам компенсацию потом платить. Проще терпеть, к тому же, его деятельность реальной угрозы для фабрики не представляет.

– Его претензии безосновательны?

– Как вам сказать, – Владимир Анатольевич задумался. – Зерно правды есть, но проблема состоит в невозможности устройства сообщества в такую систему, где каждый без исключения будет доволен. Всегда найдется любитель изобличать недостатки. Пусть обличает, так сказать. Вы же знаете, «Кто не революционер в двадцать лет, вызывает сомнения в щедрости своей души; но кто упорствует в этом после тридцати, вызывает сомнения в правильности своего ума». Или как-то так.

Из дальнейшей беседы выяснилось, что все важные решения на фабрике принимаются директором лично. Кто является настоящим владельцем, Владимир Анатольевич не знал. Для него руководящая цепочка заканчивалась на директоре, который управлял предприятием несколько десятилетий.

– Здесь у нас ведется строительство новых объектов, – Владимир Анатольевич сменил тему и показал на недостроенное здание, вокруг которого наблюдалась крайняя степень оживления, контрастирующая с всеобщим спокойствием остальной фабрики.

Краны поднимали в воздух балки и плиты, а внизу бегали строители и монтажники в разноцветных формах.

– Усиленными темпами заканчиваем первый пусковой комплекс, и к Новому году планируем сдавать в эксплуатацию, – с гордостью сообщил Владимир Анатольевич и приложил козырьком ладонь ко лбу, чтобы не слепило пробивающееся через тучи солнце. – Непрерывное развитие и совершенствование – залог долгой и продуктивной жизни предприятия.

Коренева от лозунгов уже укачивало.

– Владимир Анатольевич, я вас все утро ищу, – к ним приближался мужчина в белой каске. – Достали, мочи нет!

– Это Хоботов, должность у него длинная, но в двух словах – он руководитель строительства, – шепнул Владимир Анатольевич.

Хоботов оказался на голову выше Коренева и имел вытянутое лицо, сочетающееся с общей худобой. Разговаривал он исключительно жалобными интонациями:

– Нам опять своевременно не привезли трубы – ни дюймовые, ни на три четверти. Я жду второй месяц. Мы бы давно закончили отопление, но я вынужден простаивать, а день простоя влетает в копеечку. Кроме того, понабирали с улицы сварщиков, а они варить не умеют, будто первый раз сварочный аппарат увидели – куда смотрит отдел кадров?

– Научатся, – ответил Владимир Анатольевич, – не боги горшки обжигают. Опыт придет со временем.

– Мне некогда ждать! У меня забот полон рот, – продолжал жаловаться Хоботов. – Что делать со сливной трубой?

– Какой?

– Той самой! Пойдемте со мной, сами поглядите, что нам прислали вместо холоднокатаных труб! Чтобы не кивали на меня и не рассказывали, что я сроки срываю!

Он потянул за рукав Владимира Анатольевича, а тот не стал упираться и пошел следом. Напоследок оглянулся и сказал Кореневу:

– Ждите меня здесь, вам туда нельзя без каски.

Они пробежали под стелами кранов, нырнули в здание и исчезли.

Коренев терпеливо ждал, наблюдая, как строповщики закрепляют на крюках балки. Этот занимательный процесс надоел после десяти минут наблюдений, между тем, Владимир Анатольевич не возвращался.

Коренев продолжал переминаться с ноги на ногу, перекатываться с пятки на носок, перекладывать портфель из руки в руку. Посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что прошел час, но ни Владимир Анатольевич, ни Хоботов так и не появились.

Начался обеденный перерыв, работы приостановились, и рабочие разбежались по углам уминать пайки. Тогда Коренев проскочил между подъемными кранами и вошел в дверной проем, который не успел обзавестись дверью. Его встретили пустые пыльные коридоры.

Побродил по этажу, никого не нашел и поднялся выше, но и там не обнаружил ни души, кроме недовольного рабочего, который сидел в одной из комнат на единственном стуле и жевал сосиску.

– Я ищу Владимира Анатольевича.

– Я знаком с тремя владимирами анатольевичами, – флегматично ответил пролетарий и откусил бутерброд. – Какой интересует?

Коренев не знал ни должность, ни фамилию своего сопровождающего.

– Впрочем, здесь никого нет, кроме меня, – добавил рабочий и проглотил остаток сосиски. – Полчаса, как Хоботов ушел.


– Куда?!!

– Понятия не имею. Руководство передо мной не отчитывается. Если бы отчитывалось, я бы сам был руководством…

Обеспокоенный Коренев на всякий случай поднялся до самого верхнего этажа, но никого не отыскал и выбежал на свежий воздух в заводскую серость. Его охватило чувство беспомощности, подобное тому, которое испытал в детстве, когда потерялся на автовокзале в чужом городе.

Он обошел стройку по кругу и решил возвратиться на проходную. Увы, гипнотическое однообразие зданий и сооружений привело к тому, что он заблудился среди одинаковой серости, подобной фрактальному лабиринту.

Он побрел прямо, рассудив, что обязательно куда-то придет, если будет двигаться в одном направлении. В случае чего, спросит дорогу у работников, которые, как назло, перестали попадаться.

Завидев одинокую фигуру очередного рабочего, Коренев бросался к нему с вопросом:

– В какой стороне выход?

Люди смотрели на него, как на умалишенного, но направление показывали. Обычно оно оказывалось противоположным тому, в котором он шел до этого. Получалось, будто он бродил кругами вокруг проходной, чего быть не могло – не может выход находиться в середине помещения. Он заподозрил персонал в сговоре – дескать, водят его за нос и нарочно запутывают.

Такая тягомотина длилась несколько часов, и Коренев вконец вымотался утаптывать туфлями фабричную пыль. Если бы шел по прямой, дошел бы не только до проходной, а и до самой редакции.

Мимо пронеслись мужчина с женщиной.

– Он на фабрике, – говорил мужчина. – У меня точная информация, его видели в разных цехах.

– Это же хорошо? – допытывалась женщина. – Ведь, правда?

– Наверное. Не знаю. Мне больше Нестора жалко.

– Да, ему бы жить да жить.

Коренев растерял остатки надежды и перестал спрашивать дорогу. От безрезультатной беготни разыгрался аппетит, и вместо проходной он переключился на поиски столовой. Но через полчаса сообразил, что час уже поздний и, даже если заведение общепита существует, оно закрыто на амбарный замок.

Отчаялся и побрел по одинаковым пыльным дорожкам, упрашивая каждого встречного показать выход. Должно быть, он напоминал сумасшедшего – рабочие от него шарахались и прятались за ближайшей дверью.

Солнце укатилось за горизонт, и люди перестали попадаться вовсе. Кореневу померещился маленький садик, огороженный плетеным заборчиком, за которым прятался карликовый деревянный домик, словно из иллюстраций к детским сказкам. Пока стоял как вкопанный, дверь со скрипом отворилась и на крыльцо вышла карикатурная старушка с выдающимся носом, украшенным бородавкой с двумя волосинками.

Коренев захлопал глазами с надеждой, что это последствия голодного обморока. Женщина засунула руку в маленький мешочек, достала пригоршню зерен и бросила на дорожку. К ней слетелись голуби, и Коренев им позавидовал – он был согласен и на семена, и на манную кашу с комочками, которую ненавидел с детского сада.

Женщина заметила посторонних, перекрестилась и убежала в домик, а Коренева охватило чувство безнадежности и апатии. Ему хотелось упасть и заснуть на сером асфальте, но внезапно пошел дождь и отрезвил спутанное сознание. Садик с домиком исчезли и превратились в обычный пустырь, по периметру окруженный двух-трехэтажными зданиями с закрытыми дверьми.

В одном из них двери не оказалось – пустой проем сопровождался страннейшей табличкой «Отдел дознания». Коренев вошел в темноту, прошел пару шагов по темному коридору и наткнулся на одинокий стул. Присел, поставил портфель на колени и под шум дождя и аппетитный аромат фруктов задремал, пока высокий мужской голос за стеной возмущался отсутствием нормальной еды – якобы от персиков и овсянки его тошнит. Коренев позавидовал человеку, которого тошнит от персиков, и заснул.





#17.




Включился яркий свет и высветил чистые стены.

Он обнимал портфель и трясся от холода. С промокшего портфеля натекло воды, и он оказался посреди огромной лужи на грязном стуле. Черное озеро вносило диссонанс в светлое окружение большой белой комнаты без окон и дверей.

За берегами темной воды, на троне восседала Рея. Бирюзовое платье в этот раз оказалось не таким богатым, но привлекало внимание скромной роскошью. Знакомый цветок фоамирана украшал волосы, завитые в причудливую свадебную прическу.

– Я же обещала навещать и обещание держу, – сказала она. – Вы, я вижу, голодны, но пирожки не предлагаю. Мне показалось, они пришлись вам не по вкусу.

Он был готов съесть все, и его не волновало, с чьей кухни украдена еда. С трудом отогнал мысли о голоде и завопил:

– Я понял! Это ты!

– Сказать по правде, ума не приложу, что означают твои слова. Не мог бы ты изъясняться вразумительно? – заметила Рея.

– Это была ты, – твердил он. – Я уверен.

Рея зевнула.

– Ты ее убила, – он наконец сформулировал мысль и закашлялся. Сообщать кому-то, что подозреваешь его в убийстве, оказалось сложной задачей. Сменил интонацию на вопросительную и повторил: – Ты ее убила?

Рея улыбалась, отчего почувствовал себя несмышленым ребенком, которому взрослая тетя рассказывает правила приличного поведения в цивилизованном обществе. Улыбка Реи пугала, особенно в те моменты, когда искажала пропорции лица.

– Глупенький. Я невинная девушка, в жизни мухи не обидела, – сказала она. – Как тебе могла прийти в голову такая ужасная идея? Мне дурно от самой мысли о крови, не говоря о том, чтобы на кого-то пойти с ножом. Глупость! Думаешь, я способна на жестокость?

Она захохотала, а у него по телу пошли мурашки. Пошевелил затекшими ногами, и в ботинке хлюпнуло.