Эверест

На самый верх, конечно, пошли не все. Только четверо, не считая шерпов. Они поставили лагерь номер один на высоте 5400 метров, лагерь номер два – на шести тысячах и передовой лагерь – на 6400 метрах. Им казалось на тот момент – никаких проблем. Сложно, но возможно. Осталось меньше половины пути – мы дойдем. Оттуда, из передового лагеря, вышли тринадцать человек: четверо англичан (Джордж Мэллори, Говард Сомервелл, Эдвард Нортон, Генри Моршед) и девять шерпов. Они не стали брать кислород – лишь еды на тридцать шесть часов и оборудование для восхождения. Но уже первая ночевка сократила количество шерпов до пяти – четверо так ослабели от разреженного воздуха, что не смогли идти дальше и были отправлены вниз. Потом был второй день, а на третий погода ухудшилась, еды почти не осталось, все страшно ослабели без кислорода – и повернули назад, достигнув максимальной высоты 8225 метров. Мировой рекорд в скалолазании.

Представьте себе: этот результат позволил бы взойти на Чо-Ойю, Дхаулагири, Манаслу, Нангапарбат, Аннапурну, Гашербрум I и II, Броуд-Пик и Шишабангму – на девять из четырнадцати возможных восьмитысячников. Но им, безумцам, нужна была именно эта вершина.

Вторую попытку сделали Джордж Финч, Джеффри Брюс, Джон Ноэль и гуркхский офицер Тейбир Бура. И еще тринадцать шерпов. Они побили рекорд предыдущего захода. Два человека – Финч и Брюс – сумели добраться до высоты 8326 метров (остальные – в том числе все до единого шерпы – сдались и спустились обратно в передовой лагерь). Но на этой высоте у Брюса сломалась система подачи кислорода, и он начал резко слабеть. Финч мог бы идти дальше, но предпочел помочь другу спуститься. Кто знает, не стали бы они первопроходцами, если бы не технические неполадки.

Через несколько дней они совершили третью попытку – из базового лагеря вышли Мэллори, Сомервелл, Финч, Артур Уэйкфилд и Колин Кроуфорд. И четырнадцать шерпов. Возможно, они дошли бы, кто знает. Но сошла лавина, и эта лавина смела семерых шерпов вместе с едой и оборудованием. Подниматься дальше без припасов стало бы самоубийством. Они спустились.

В тот раз гора отказалась их принимать.



Джону Келли повезло. Изначально он планировал одиночную экспедицию. Не в смысле «соло», а в смысле – он и шерпы. Но теперь, когда удалось увязаться за французами, он был доволен. Так было значительно проще. Идущие впереди протаптывали тропу, проверяли путь, помогали там, где было тяжело. Лагерь I, лагерь II, лагерь III – теперь все их заботы были общими.

До первого лагеря они дошли легко. Так легко, что об этом совершенно нечего рассказывать. Восемьсот метров вверх за считанные часы, никаких потерь, никаких сложностей. Яркое-яркое солнце и мороз. Главное – не забыть, что холод не спасает от ожогов. Забыл намазать лицо защитным кремом? Кожа начнет чесаться, затем шелушиться, будто ты все это время пролежал на пляже, а не полз наверх по ледяным кромкам.

Даже лестницу они применили всего один раз. Южный склон – это не то чтобы игрушка для профессионала, но идеальный путь для новичка. Маститые альпинисты сравнивают его с ковровой дорожкой. То ли дело маршрут советской экспедиции, которая умудрилась пройти по контрфорсу юго-западной стены. За тридцать последующих лет никто не смог повторить их путь. Французы и Келли шли по простой дороге, хотя слово «простой» обязательно нужно брать в кавычки. Потому что на горе такой категории никакой простоты быть не может.

В мое время никто о категориях не говорил. Или о них все же говорили, но я об этом не знал. Я знал лишь, что есть гора и есть я. И мы должны встретиться.

Восемьсот метров – это больше, чем «правило шестисот метров». Каждый альпинист смотрит на дневной маршрут по-своему. Одни рекомендуют не подниматься за сутки более чем на пятьсот метров, другие – на шестьсот, иные позволяют добираться до тысячного барьера. Я насмотрелся на поднимавшихся и могу сказать: если вы за день сумели преодолеть более километра, поздравляю: вы мертвы. Хотя, если повезет, вас сволокут вниз, а отек мозга пройдет сам собой. Но если вокруг нет десятка шерпов, вы мертвы. Поэтому правила нельзя нарушать, какое бы из них вы ни избрали в качестве путеводного. Самый правильный вариант – это чередовать подъемы и спуски. Поднялись на новую высоту? Поставили лагерь III? Спуститесь в лагерь II и переночуйте там. А наутро поднимитесь и поставьте лагерь IV. Следующая ночевка – уже в лагере III. И так далее – ступень за ступенью, никаких рывков.

Так или иначе, французы успешно преодолели свои восемьсот метров, затем спустились на двести и осели в лагере I. Палатки расставили без проблем, все были веселы, бурны, и в воздухе немного попахивало высотной эйфорией. Процесс кратковременной акклиматизации по внешним признакам напоминает легкую форму высотной болезни: учащенное сердцебиение, одышка, легкая головная боль. Что-то можно перетерпеть, что-то нельзя. Болит голова – тут же глотайте таблетку, легче не станет. Не спится – сразу пейте снотворное, отсутствие сна значительно страшнее приема медикаментов.

Джон Келли имел неплохую физическую подготовку. Посредственное оборудование он компенсировал тем, что присоединился к группе. Хорошее настроение ему обеспечила Матильда.

Если бы это был обычный поход, она бы в первый же вечер предложила ему спать в одной палатке. Но на высоте шести километров секса быть не может. Спать в одной палатке лучше, чем в разных, потому что так теплее. Но с кем спать – с мужчиной или женщиной – совершенно не важно. Все равно ты глотаешь дифенгидрамин или доксиламин – и спишь как убитый. Тебе не до женской красоты.

Джону Келли не хотелось спать с шерпами. У его людей было две палатки: одна для троицы шерпов, другая – самого Келли. И он не прочь был к кому-нибудь присоединиться. Но Матильда промолчала. Они минут пять поговорили на какие-то отвлеченные темы, а потом она отправилась к своим французам.



Вернемся в 1953 год. Знаменитый британский альпинист Генри Сесил Джон Хант возглавляет очередную экспедицию. Размах ее поистине королевский – четыреста человек, причем из них триста шестьдесят два – носильщики и двадцать – шерпы-проводники. Средств, затраченных на восхождение, хватило бы, чтобы в течение года кормить всех нищих какого-нибудь Ливерпуля или Манчестера. Конечно, наверх пошли не все. Большинство осталось в базовом лагере, кто-то осел в промежуточных. Последний лагерь они разбили на высоте 7890 метров.

Огромный, почти двухметровый Хиллари имел все шансы стать плохим альпинистом. Тяжелый костяк, могучие плечи, нескладное строение – да такому по ровной дороге передвигаться непросто, что уж говорить о горах. Но он не останавливался, потому что не умел. Он всегда двигался, если мог, – а он мог.

Сам Хант не планировал идти наверх. В соответствии с разработанной стратегией к вершине последовательно отправлялись две «двойки». В первую входили Том Бурдиллон и Чарльз Эванс, во вторую – Эдмунд Хиллари и шерп Тенцинг Норгей. Хиллари не хотел идти с шерпом – в этом проявился его снобизм. Нет, говорил он, я не пойду, я хочу идти с Лоу или с кем-либо еще, но не с этим узкоглазым. То, что узкоглазый в сто раз опытнее и выносливее любого европейца, Хиллари тогда не волновало.

Через три дня, кстати, они с шерпом уже были лучшими друзьями – и оставались таковыми всю жизнь. Когда в 1986 году Норгей умер, Хиллари рыдал так, как будто потерял сына, брата и отца в одном лице. Впрочем, никакого «как будто». Когда ты идешь с кем-то на вершину, он действительно тебе – брат, сын и отец. Более того, он – ты сам. Ты знаешь, что, если погибнет он – умрешь и ты. Если он сломает ногу, ты тоже не выберешься. И ты учишься делить с ним все, что возможно разделить.

Первыми, 26 мая 1953 года, шли Бурдиллон и Эванс. Сложись обстоятельства чуть иначе, возможно, именно их имена сейчас открывали бы все альпинистские справочники. Но они прошли всего четыреста метров, когда у Эванса отказала система подачи кислорода. Бурдиллон понял все правильно. Они были единым целым, и один не мог двигаться вверх, оставив другого. Поэтому они спустились – в тот же день. На отдых должно было уйти по меньшей мере три дня, и потому шахматный порядок вывел на тропу вторую двойку. Точнее, пятерку, потому что до штурмового лагеря на высоте 8500 Хиллари с напарником довели трое шерпов.

Но дальше они шли вдвоем.



Утром один из французов почувствовал себя плохо. Пульс – сто восемь ударов в минуту. Так не годится. Утренний пульс не должен быть больше сотни, в противном случае выходит, что человек не смог приспособиться к высоте. Он сумеет дойти до второго лагеря, но оттуда его придется спускать. Это может разрушить всю экспедицию. Французов было десять, плюс пятнадцать шерпов с ними. Двоих шерпов отправили вниз – сопровождать заболевшего. Джону Келли сказали: будешь на его месте? Буду, сказал он. Тем более, место освободилось в палатке с Матильдой. Хотя палатка была трехместной и с ними ночевал еще один француз, Келли такой расклад нравился.

Было решено еще на один день остаться в лагере I. Задержаться – лучше, чем поторопиться. Все-таки восемьсот метров – немалый рывок, и отдых после него не помешает. Но лишать себя акклиматизации тоже глупо. Поэтому они поднялись на 6500, а затем спустились на 6000. Очередная ступенька. Матильда шла в сцепке с Келли, а потом весь вечер просидела в его палатке. Они разговаривали о разном, но больше всего Матильду интересовала цель англичанина. Что за фотография? – спрашивала она. Как она выглядела? Почему ты надеешься найти ее там, когда уже несколько тысяч человек побывали на вершине и ничего не нашли? У тебя в рукаве есть козырь?

Нет, отвечал Келли, у меня нет никакого козыря. Просто я знаю, что Мэллори не мог не дойти. Он ведь из Мобберли.

А фотография… На фотографии была Рут. Милая, молодая, ей было всего тридцать два, когда погиб ее муж, а снимок сделали за несколько лет до этого, в 1920 году.

Ее отцом был Хью Теккерей Тернер, архитектор по профессии и художник по призванию. Самая известная его работа – часовня в Мемориальном парке Филлипса, что в Годалминге, графство Суррей. Парк был разбит и назван в честь Джека Филлипса, того самого героического телеграфиста, который выстукивал SOS и другие сигналы бедствия на разваливающемся после удара об айсберг «Титанике». Помимо часовни Тернер построил ряд жилых коттеджей в Гилфорде.

Рут росла в Годалминге, в Уэстбрук-Хаусе, особняке, спроектированном ее отцом. Тернеры дружили с блестящими людьми своего времени. В их доме постоянно бывал знаменитый Уильям Моррис, поэт, художник и издатель, а Рут училась в школе, принадлежавшей матери Олдоса Хаксли.

В 1913 году, когда Рут исполнился двадцать один год, она присутствовала на ужине у Артура Клаттон-Брока, великолепного эссеиста и критика, регулярно собиравшего у себя интеллектуальную элиту графства. Там она познакомилась с молодым Мэллори, которому, казалось бы, суждено было стать священником, ведь его отец служил Богу и его дед по материнской линии служил Богу, но Джордж хотел приключений. Он изучал историю в Кембридже и каждый год ходил в горы – сначала со своим другом и наставником Грэмом Ирвингом, а затем и во главе самостоятельно организованных групп. Мэллори дружил с художниками и поэтами, цветом своего поколения, и потому до наших дней дошло множество его портретов. Чрезвычайно фотогеничный, красивый, он постоянно попадал в поле зрения живописцев, и те рисовали его, рисовали неистово – красками, карандашами, углем, чернилами.

После Кембриджа он поступил учителем в школу Чартерхаус в Годалминге, одну из престижнейших школ Англии, а тремя годами позже увидел Рут. Он влюбился в нее с первого взгляда – в ее глаза, волосы, улыбку. У нее было такое простое, такое милое лицо, такой светлый и кроткий взгляд, что Мэллори весь вечер у Клаттон-Брока смотрел только на нее.

Годом позже Хью Тернер пригласил блестящего молодого человека, которого прочил в мужья одной из своих дочерей, на совместные каникулы в Венето. Там, в Италии, в городке Азоло, Мэллори понял, что не может жить без Рут, и признался ей в любви. Она ответила взаимностью.

Он пишет ей: «О, как прекрасен был тот день среди цветов в Азоло!» Он пишет ей: «Как удивительно, что ты тоже любишь меня и даришь мне радость, о которой я не смел и мечтать». Он пишет ей: «Мои руки соскучились по тебе, мне так хочется нежно прижать тебя к своей груди».

Они переписывались, посылая друг другу по письму в день, они осыпали друг друга признаниями, они ездили друг к другу, и обе семьи были всецело за столь красивый и гармоничный брак. 29 июля 1914 года Рут Тернер и Джордж Герберт Ли Мэллори стали мужем и женой.

А потом началась война.

Какое отношение имеет роман между Рут и Джорджем к горе, к восхождению, к фотографии? Хорошо, пусть он собирался оставить этот снимок на вершине, но стоит ли так подробно останавливаться на личности Рут? Не достаточно ли краткого описания ее внешности и утверждения, что Мэллори ее безумно любил?

Нет, отвечу я, недостаточно. Точно такой же ответ дал Джон Келли Матильде, когда она спросила его, неужели подобные знания хоть как-то помогут отыскать фотографию Рут. Конечно, помогут, ответил Келли. Без них поиск фотографии теряет всякий смысл.

Идиллическая история любви великого альпиниста к прекрасной девушке характеризует его как несгибаемого человека. Если бы он был одинок, хладнокровен, жесток, он бы скорее имел право рисковать жизнью, пытаясь одолеть невозможные вершины. Но он любил и был любим, и все свои восхождения посвящал жене. Она никогда не просила его остановиться, никогда не заставляла остаться внизу. Она знала, что он любит ее больше жизни. И, что самое страшное, она знала: горы он любит еще сильнее.




В год их свадьбы грянула Великая война. Друзья Джорджа – Роберт Грейвс (да-да, тот самый знаменитый писатель, автор романа «Я, Клавдий») и Руперт Брук добровольцами ушли на фронт. Годом позже Брук заработал заражение крови и умер. Это стало переломным моментом в судьбе Мэллори – он тоже ушел на войну. Рут рыдала и не хотела его отпускать, но Мэллори стремился защищать свою страну, и ничто не могло его остановить. И еще – видимо, именно это послужило основным стимулом – Джорджу опостылела мирная, спокойная семейная жизнь. Он хотел приключений. К тому времени у пары уже родилась дочь. Мэллори отнесся к рождению малышки спокойно. Он хотел сына.

Рут писала ему письма на фронт – нежные, полные любви, спокойствия и ожидания. Он отвечал, что каждое ее письмо – как луч света, развеивающий тьму перед его глазами. В своих письмах он обрисовывал картины артобстрелов, причем в спокойных выражениях, точно прожил под огнем всю сознательную жизнь. «Это было шумновато, – писал Мэллори. – Полевые батареи опять били над самыми нашими головами, и наиболее неприятным был шестидесятифунтовый снаряд, погасивший мою лампу ударной волной…»

Сама Рут некоторое время работала в тылу, готовя медикаменты для раненых, но, когда вокруг появились собственно раненые, спасовала, опасаясь заразиться какой-либо инфекцией и передать ее малышке Клэр.

Джордж приезжал на побывки, и в сентябре 1917-го у них родилась вторая дочь – Берри. Потом Мэллори ранило, он вернулся в Англию, некоторое время лежал в госпитале, затем работал в тылу, затем снова уехал на фронт. Из Франции он вернулся после войны, в 1919-м, снова начал преподавать и готовить свою альпинистскую группу к новым походам. До войны в ней было шестьдесят человек, после войны осталось двадцать шесть. Двадцать три альпиниста погибли, еще одиннадцать получили травмы, исключающие восхождения.

Еще годом позже наконец родился сын, которого назвали Джоном. Они были счастливы. Но Джордж Мэллори не мог находиться внизу. Его беспрерывно манили горы.



Рут была сердцем его приключений. Она знала это – и страдала. Она не могла без него, он не мог без нее, и в ее честь он совершал подвиги, которых она не хотела.

На той самой фотографии она сидит к фотографу левым боком, даже чуть спиной, обернувшись, чтобы посмотреть в камеру. У нее крупные, но нежные черты лица: глаза, нос, щеки. Ее густые вьющиеся волосы собраны в аккуратную прическу. Джордж всегда носил с собой этот снимок. Когда ему становилось плохо, он доставал его и смотрел в глаза своей любимой женщине. То, что он собирался оставить фотографию на вершине, говорит о многом.

Это еще один аргумент в пользу того, что он все-таки дошел. Оставив снимок на вершине, он оставил там и свою удачу. Без фотографии Рут он не мог вернуться с горы живым.

И он не вернулся.





Глава 3. Ирвин




На третий день французы поднялись в лагерь II, сначала взобравшись на высоту 6700 метров, затем вернувшись на 6300. Семеро из них не знали английского языка, поэтому Келли общался только с Матильдой и руководителем экспедиции, Жаном. Жан был достаточно дружелюбен, но все-таки с большим удовольствием проводил время в кругу соотечественников. Шерпы тарахтели на своем языке. Келли чувствовал себя слегка не в своей тарелке, но продолжал идти.

Погода немного ухудшилась, подниматься мешал сильный ветер. На самочувствие никто не жаловался, но уже во втором лагере один из французских шерпов, Анг, почувствовал себя плохо, и его отправили вниз вместе с другим шерпом. Экспедиция сократилась до двадцати четырех человек.

Мне сложно понять, как шерпы воспринимают восхождение. Для европейца это подвиг, а для шерпов – обыденная работа: донести груз, показать дорогу. Белый альпинист платит безумные деньги и поднимается, чтобы побывать на вершине. Шерпу вершина безразлична. Он может донести груз до штурмового лагеря на 7900 и отправиться вниз. Он выполнил свою работу, миссия окончена. Поэтому, когда шерпу плохо, он говорит об этом и спускается. Геройству тут места нет.

То ли дело европеец или американец. Он будет ползти наверх даже со снежной слепотой и отеком легких. Его охватит горная эйфория, и он не сможет побороть ее сам. Помогите ему.

Во время знаменитого трагического похода 1996 года альпинистка Лене Гаммельгард (впрочем, оставшаяся в живых) категорически настаивала на том, чтобы идти без кислорода. Она равнялась на руководителя группы Анатолия Букреева, который не пользовался баллонами из принципа, не понимая, что Букреев имеет больший опыт, он физически выносливее, сильнее. И что он мужчина. Ей обязательно нужно было испытать себя. А руководитель экспедиции Скотт Фишер не мог отказать клиентам. Болен? Ничего, мы тебя дотащим. Слаб? Без проблем, мы тебя поддержим.

Это распространенная ошибка. Многие думают: завтра пройдет. Или: приму таблетку, и все будет хорошо. Или: ничего, другие же смогли.

Другие – смогли. А ты не сможешь, дружок. Ты останешься там. Тебя ждет гипотермия. Тебя ждет гипоксия. Тебя ждет смерть.



Пару лет назад один сумасшедший турок хотел затащить на вершину велосипед. Он добрался на нем до базового лагеря, и это показалось ему достаточно легкой задачей. А что, велосипед легкий, думал он, всего-то пятнадцать килограммов. Только на высоте они превращаются в семьдесят.

Впрочем, для Айдина Ирмака это был всего лишь крошечный островок в море безумия. Много лет назад он эмигрировал в США, занимался мелким бизнесом, разорился, развелся с женой и стал бомжом. В прямом смысле – четыре месяца он жил в картонной коробке под мостом Куинсборо. А потом нашел себе занятие – подбирал на улицах брошенные велосипеды, чинил их и продавал через Craigslist, сайт электронных объявлений. Однажды он нашел этот байк – и уже не смог с ним расстаться.

Потом он работал как вол, сделал несколько хороших дизайнерских проектов, поднялся обратно в нормальную жизнь и накопил двадцать тысяч долларов. А потом повторил мой путь. Прилетел на самолете в Амстердам, сел на велосипед и поехал на нем в Тибет – через Россию и Китай, заодно сделав пару крюков и побывав в Малайзии, Индонезии, Лаосе. Когда он добрался до горы, денег на пермит[4] уже не было – и он одолжил у друга еще тридцать пять тысяч долларов. В пермите ему отказали.

Он ворвался в офис бюрократа, заведующего выдачей пермитов, и сказал, что совершит самосожжение, если ему не разрешат подняться на гору. Черт его знает как, но он одержал победу.

Велосипед он в итоге оставил в лагере. То есть попытался пойти с ним и понял, что не доберется даже до лагеря I. И пошел без велосипеда. А еще без альпинистской подготовки, без шерпов и почти без кислорода, потому что его кислородная маска сломалась. Как ни странно, он добрался до вершины. Ему уже было так плохо, что сил доставать фотоаппарат не оставалось. Он почти сразу начал спуск, но хватило его ненадолго. Ко всему прочему, он умудрился потерять очки.

Собственно, на моей памяти из «зоны смерти» альпинистов спасали всего дважды. Линкольна Холла в 2006-м и этого сумасшедшего турка в 2012-м. Но если за Холлом вышла целая экспедиция, то Айдина Ирмака вниз дотянул парень-одиночка, израильтянин Надав Бен-Йегуда. Он прервал собственное восхождение и тащил на себе полутруп в течение девяти часов, хотя до того перекинулся с турком всего парой слов в базовом лагере. Вероятность того, что выживут оба, равнялась от силы одной тысячной процента. Они попали в эту тысячную.

Поэтому – я повторяюсь, – если вы чувствуете себя плохо, не нужно геройствовать.

Хотя нет. Есть один-единственный случай, когда геройство позволительно и даже более того – необходимо. Это случай, когда вершина для вас значительно дороже жизни.



Как ты собираешься ее искать? – спросила Матильда. Джон Келли сделал странный жест – то ли пожал плечами, мол, не знаю, то ли показал, что до поры до времени не хочет раскрывать карты. Там же наст, сказала Матильда. И если до тебя ее никто не нашел, значит, она где-то далеко под настом. Да и неизвестно, что с ней. Если она бумажная, то, скорее всего, сгнила, несмотря на холод и низкий уровень кислорода.

Келли покачал головой. Она в рамке за стеклом, сказал он. Мэллори нес ее именно так. Он хотел прикрепить к ней палку и воткнуть в снег. Так, скорее всего, он и сделал, но потом ветер завалил снимок, его покрывало снегом – слой за слоем, – и поэтому к тому моменту, когда наверх поднялся Хиллари, фото было уже не найти. Да Хиллари и не искал, скорее всего. Или искал?

А если его просто сдуло? Если он уже сто лет как покоится в какой-нибудь трещине? Что ты тогда будешь делать?

Не покоится, покачал головой Джон Келли. Он там, наверху. Других вариантов нет.