Эдгар Аллан По и Перуанское Сокровище

Проследив за направлением ее взгляда, я обнаружил, что речь идет о резном деревянном орле, водруженном над входом в Пенсильванскую академию изящных искусств[16].

– Ах, в самом деле. Работа Уильяма Раша[17], исключительно талантливого художника. По-моему, одна из самых выдающихся его работ – распятие, выполненное в натуральную величину и установленное в Церкви Святого Августина. Вероятно, время взглянуть на него у нас еще будет: именно там, в церкви, мы завтра встретимся с моим другом, отцом Кином, после того как он завершит занятия с учениками. Он знает, где мы сможем увидеть стаю странствующих голубей.

Услышав об этом, мисс Лоддиджс мигом развернулась ко мне и засияла от радости.

– Чудесно! Я так давно мечтала полюбоваться на них!

– Прошу, не забывайте: это все-таки не наверняка, – предостерег я. – Никто не в силах предсказать полет птиц с абсолютной точностью.

Мисс Лоддиджс, удивленно, словно не веря моим словам, вскинула брови.

– Да, разумеется, я понимаю. Но если я хоть издали увижу, как стая странствующих голубей затмевает небо, это уже кое-что. Спасибо, мистер По. Я бесконечно рада, что познакомилась с вами, – торжественно объявила она. – Но не войти ли нам внутрь?

С этими словами наша гостья, не дожидаясь ответных любезностей, устремилась к дверям.

Почти два часа исследовали мы Академию, обитель лучшей коллекции произведений искусства во всей стране, в коей были представлены работы европейских мастеров и современных американских художников. В тот день там проходила весьма впечатляющая выставка религиозного искусства, однако она не вызвала у мисс Лоддиджс ни малейшего интереса. С тем же равнодушием отнеслась она и к великолепным работам Клода Лоррена[18], и даже к предмету особой гордости Академии – «Смерти на коне бледном» Бенджамина Уэста[19], приобретенной за немалые деньги. Не привлекли ее внимания ни элегантные портреты кисти протеже Уэста Гилберта Стюарта[20], ни работы Томаса Салли[21] и Джошуа Шоу[22], и это несмотря на все мои старания объяснить, отчего все они заслуживают самой высокой оценки.

– Простите, мистер По, – наконец сказала она. – В детстве меня учили и рисованию, и живописи, и я, конечно же, понимаю, какое мастерство необходимо, чтоб написать портрет, где схвачена самая суть человека, или пейзаж, передающий дух местности от и до, но, боюсь, подобные работы нимало меня не трогают. Они так плоски, так безжизненны… Наверное, отсюда и мое пристрастие к таксидермии – к искусству наделять птиц бессмертием, сообщая им естественные позы, чтоб зритель мог разглядывать их со всех сторон и всякий раз видеть нечто новое. Если работа удалась, она пробуждает в зрителе своеобразное предвкушение – чувство, будто птица в любую минуту может взлететь.

Я даже не знал, как реагировать на признание гостьи в равнодушии к искусству живописи – многие на ее месте изобразили бы интерес из вежливости. К тому же и сам я не понимал ее страсти к созданию птичьих чучел: на мой взгляд, от ее творений явственно веяло смертью. К счастью, в беседу вмешалась жена.

– А как же иллюстрации мистера Одюбона[23]? – спросила Сисси. – Как по-вашему, удалось ему ухватить самую сущность натуры?

– Мистер Одюбон просто феноменален, – улыбнулась мисс Лоддиджс. – Действительно, мне очень нравится, как он изображает птиц, нередко – в движении или за добыванием корма. Это вдыхает в них жизнь и душу. Особенно восхищает то, что он изучает пернатых в естественной среде обитания – ведь я-то подобной возможности практически лишена.

– Похоже, работы Одюбона вам прекрасно знакомы, – заметил я, остановившись полюбоваться одним из портретов кисти Салли. На мой взгляд, искусство Салли было куда выше Одюбонова, однако мисс Лоддиджс, казалось, даже не замечала висевшего перед нею полотна.

– Полагая, что это поможет моей работе, отец подарил мне Одюбоновых «Птиц Америки» и «Птиц Европы» Джона Гульда[24]. Обе эти книги – настоящие сокровища, и я всесторонне изучила их. Конечно, иллюстрации в книгах Гульда феноменальны, однако манера Одюбона – позы его птиц, естественный фон – вдохновляет меня куда сильнее. Я изо всех сил стараюсь придать своим птицам такой же естественный вид.

– И это вам прекрасно удается, – откликнулся я.

Мисс Лоддиджс пожала плечами.

– Если птица помещена в стеклянный футляр, особой достоверности достичь затруднительно. Думаю, моя витрина с колибри – работа очень удачная, но вряд ли натуралистичная. Отец пожелал собрать немалую часть своей коллекции воедино – симптом скорее гордыни, чем пристрастия к науке, – и я уступила. Вообразила себе царство колибри, поразмыслила о его возможной общественной иерархии, и… Эти-то образы и отражены в моей композиции.

– Эдди описал мне эту витрину, и в ту же ночь я увидела сон – именно такое птичье царство. Вы и представить себе не можете, как я хотела бы взглянуть на вашу работу собственными глазами!

Слова жены заметно взволновали гостью.

– Тогда вы непременно должны приехать к нам, в Парадайз-филдс. Я буду счастлива принять вас в Лондоне. – Бросив взгляд еще на одну картину, она повернулась лицом к Сисси. – Думаю, у нас вам понравится. Люди съезжаются к нам отовсюду, чтоб посмотреть на оранжереи и коллекцию растений. А еще я надеюсь однажды претворить мечту Иеремии в жизнь и поселить в оранжереях живых экзотических птиц. Экстраординарная идея, не правда ли? Иеремия был адептом науки и в то же время мечтателем – истинным художником.

– Чудесное сочетание. Похоже, Иеремия был исключительным человеком, – сказала Сисси, со спокойным сочувствием глядя на мисс Лоддиджс. Жена обладала настоящим даром утешать людей в горе. – И я была бы счастлива побывать в Лондоне и увидеть ваш дом. Я никогда в жизни не покидала этих берегов, о чем весьма сожалею.

Целиком захваченная мыслью о путешествии в Лондон, мисс Лоддиджс смотрела на картины разве что мельком и едва не тащила нас за собой всякий раз, как я останавливался, чтоб разглядеть полотно внимательнее, но вдруг замерла на месте, как вкопанная. Стоило мне увидеть, что привлекло ее внимание, у меня просто перехватило дух: это был тот самый портрет, что мы с женой видели на выставке в зале Фонда художников три года тому назад. Погрудное изображение, написанное в так называемой «виньеточной» манере – руки, грудь и даже волосы растворяются в неясной глубокой тени, образующей фон, но глаза светятся, точно живые, – было заключено в густо позолоченную овальную раму с бронзовой табличкой:



Миссис Рейнольдс, актриса

(Роберт Стрит, 1840 г.)



Подумать только! Неугомонный мистер Стрит написал портрет миссис Ровены Фонтэн, безвестной иммигрантки, прибывшей в Америку из Лондона в октябре тысяча восемьсот сорокового, и вот за каких-то три года его работа, словно по волшебству, превратилась в портрет весьма популярной актрисы миссис Рейнольдс и сочтена достойной выставочных залов Академии изящных искусств!

– Я ее помню, – пробормотала мисс Лоддиджс, приглядевшись к портрету как следует. – Она приезжала взглянуть на наши оранжереи.

Немало удивленный сим заявлением, я не мог не заметить, что портрет ее чем-то тревожит.

– Вы уверены, что это была она? Эта леди эмигрировала в Америку более трех лет назад, а посетителей в Парадайз-филдс, несомненно, бывает немало.

– Да, абсолютно уверена. Более того, она приезжала в оранжереи в тот же самый день, когда нам нанесли визит вы. В тот самый день, когда вы познакомились с Эндрю и Иеремией.

– Чем же миссис Рейнольдс вас настолько впечатлила? – спросила моя жена.

Мисс Лоддиджс на время задумалась, будто оглядываясь назад, в прошлое, и оживляя воспоминания.

– Говоря откровенно, тот день с самого начала выдался необычным. Визит мистера По совпал по времени с совещанием, собранным отцом для обсуждения плана перуанской экспедиции. Мать попросила меня подыскать орхидею на стол, и, когда я подбирала нечто подходящее, в оранжерею, в сопровождении брата, вошла небольшая группа посетителей. И эта леди, – она указала на портрет, – была среди них. Мне бросилось в глаза, что она не интересуется ничем в оранжерее, а все выглядывает наружу, словно что-то или кого-то ищет. Вдруг – резкий, раздраженный птичий крик, вниз камнем падает бог весть откуда взявшаяся сорока и клюет эту леди прямо в темя – раз, и другой! Та завизжала и не унималась, пока брат не выгнал птицу за дверь. И тут за мной пришла служанка, сказавшая, что вы, мистер По, прибыли и ждете в моей гостиной. А в ту же ночь мне приснился жуткий кошмар, – вздрогнув, добавила мисс Лоддиджс. – Я не сомневалась: это предостережение, ведь «одна сорока – к печали»[25].

Я согласно кивнул, не в силах отвести взгляда от фиалковых глаз, изображенных так великолепно, что мне казалось, будто портрет, в свою очередь, взирает на меня со стены. Выходит, миссис Фонтэн побывала в Парадайз-филдс в тот же день, когда туда отправился я? Несомненно, она последовала за мной, а затем на нее напала птица, которой неоткуда было взяться в оранжерее… Я даже не представлял себе, что это может означать, однако встревожился не меньше мисс Лоддиджс.

Тут руку нежно стиснули пальцы жены.

– Я бы с удовольствием выпила чаю, – сказала она. – Пожалуй, живописи мне на сегодня довольно, а концерт в зале Музыкального фонда начнется только через час.


После откровения мисс Лоддиджс мне вряд ли удалось бы высидеть этот концерт до конца – ведь голова-то была целиком занята мыслями о совершенно ином. К тому же я понимал, что выступление Поющей Семьи Хатчинсонов[26] вряд ли придется мне по вкусу, а значит, в обществе одной лишь мисс Лоддиджс музыкальный вечер доставит Сисси куда большее удовольствие.

– Боюсь, сегодня вечером мне нужно поработать – тем более что завтра в полдень нам с мисс Лоддиджс предстоит встреча с отцом Кином, а вы, дорогие дамы, отправляйтесь в зал Музыкального фонда. Весьма американское развлечение, – пояснил я гостье. – Думаю, вам понравится.

– О, непременно понравится! – не скрывая восторга, воскликнула Сисси. – Нас ждет чудесный вечер!

– А я вернусь и встречу вас, когда концерт закончится.

– Это ни к чему, дорогой.

– Вот как? Ты уверена?

– Конечно. Уж если мисс Лоддиджс сумела самостоятельно добраться из Лондона в Филадельфию, дорогу домой я как-нибудь отыщу.

Дамы обменялись улыбками.

Покинув Академию, мы вышли на оживленную Честнат-стрит.

– Тогда я вас покидаю, – сказал я. – Спасибо за крайне приятный день.

Мисс Лоддиджс робко улыбнулась.

– Спасибо вам за экстраординарное гостеприимство, мистер и миссис По. Пожалуй, теперь, когда Иеремии больше нет, вы – мои самые верные друзья, и это радует сердце.

Услышав это, Сисси негромко ахнула и стиснула в ладонях руки мисс Лоддиджс.

– И мы этому очень рады!

Остатки досады, вызванной отсутствием у гостьи интереса к живописи, сняло как рукой – ведь некогда и я успел познать жестокость одиночества.

– Да, очень рады, – от всего сердца подтвердил я, а про себя решил: если помощь в выяснении подробностей смерти Иеремии Мэтьюза хоть немного смягчит, скрасит ее одиночество, я сделаю все, что в моих силах, с открытой душой.





Глава двенадцатая




Совершенно не по-джентльменски бросив жену и мисс Лоддиджс одних, более чем уверенный, что, получив возможность свободно болтать обо всем, о чем беседуют леди в отсутствие представителей противоположного пола, обе получат от музыкального вечера куда больше радости, я вернулся домой. Едва войдя, я поднялся в кабинет, уселся за стол и написал письмо Дюпену.



7-я Северная улица 234, Филадельфия,

12 марта 1844 г.

Мой дорогой Дюпен!

Имею сообщить вам весьма необычные новости касательно событий, произошедших со времени последнего моего письма, а именно – неких неожиданных фактов, открывшихся мне с тех пор.

По счастью, мои опасения, будто Джордж Уильямс замышляет убить вас, оказались беспочвенными. Прежде я полагал, что Уильямс принялся снова терзать мое сердце, присылая мне ужасающих кукол, намекающих на убийство – да не на чье-нибудь, а на ваше. В полученных мною угрозах упоминалось Перу, и я вспомнил, что вы там бывали – это-то и натолкнуло меня на мысль, будто опасность грозит вам. Недавно мне была доставлена еще одна восковая кукла, на сей раз изображавшая женщину в черном, и я, решив, что она символизирует Сисси, пришел в неописуемый ужас. Однако в тот же самый день нам неожиданно нанесла визит мисс Хелен Лоддиджс, таксидермистка и орнитолог из Англии. Вы, безусловно, помните: я редактировал ее научный труд и во время нашего с вами пребывания в Лондоне однажды встречался с нею. Как выяснилось, эта-то леди, вопреки воле отца самостоятельно проделавшая путь из Лондона в Филадельфию, и посылала мне странных кукол, пытаясь завуалированно сообщить о тайне, которую желает раскрыть с моей помощью. Мисс Лоддиджс твердо уверена, будто работавший на ее отца птицелов и его сын были убиты, несмотря на официальные сообщения о том, что первый погиб, случайно упав со скалы, второй же – утонул. По-видимому, приписывая ваши способности к аналитическому мышлению мне, она попросила меня расследовать гибель обоих. Как же мне жаль, что вас, друг мой, нет сейчас рядом! Не имея никаких реальных улик, свидетельствующих, что тот или другой пал жертвой злодейства, я даже не знаю, с чего начать. По моему мнению, леди сия повредилась умом от горя: дело в том, что она любила юного Иеремию Мэтьюза, погибшего здесь, в Филадельфии, в октябре прошлого года. Судите сами: она говорит, будто видела духов, рассказывает о пророчествах, полученных от птиц, и о некоем таинственном «Перуанском Сокровище». Я бы не стал ввязываться в это дело вовсе, однако жена настаивает на том, что бедняжке нужно помочь.

Что же до Джорджа Уильямса и его возлюбленной, миссис Ровены Фонтэн, оба действительно пребывают в Филадельфии, но ныне носят фамилию Рейнольдс – возможно, с тем чтобы избегнуть ответственности за преступления, совершенные под истинными прозваниями. Вдобавок, они женаты (или делают вид, будто женаты), а леди сделалась популярной актрисой, играющей главные роли в пьесах, написанных мужем. Я и моя жена имели с нею аудиенцию, и миссис Рейнольдс клянется, будто убедила мужа забыть о прошлом и простить мне преступления деда и бабушки. Правда, от самого Уильямса я подобных заверений не получил, однако рад, что он ничем не угрожает вам, как я было подумал. Пострадай вы из-за нашей дружбы, и я не смог бы простить себя никогда.

Надеюсь, ваши поиски продвигаются успешно. Прошу, напишите мне поскорей и сообщите, каковы новости о Вальдемаре. В последнем письме вы упоминали, что он был замечен в Bibliothèque de l’Arsenal[27]. Не удалось ли вам узнать чего-либо еще?

С величайшим к вам уважением,

Эдгар А. По.



Письмо я отдал теще, чтоб та отнесла его на почту завтра днем, пока мы будем искать странствующих голубей, а сам сел за окончательную вычитку рассказа под названием «Очки», предназначавшегося для газеты «Доллар». Трудясь над ним, я невольно вспомнил о миссис Рейнольдс: ведь и она, бесспорно, вот-вот падет жертвой собственного тщеславия! Да, она причинила мне немало мук, но все же мне было жаль ее подорванного здоровья и уничтоженной красоты.

Позже, около восьми вечера, я перешел в кухню. Катарина, довольно мурлыча, согревала мои колени, я же не находил себе места от беспокойства. Концерт давно подошел к концу, и я ждал, что Сисси вернется домой к ужину, но она все не возвращалась. Получив заверения, будто все в порядке, Мадди отправилась спать, однако сам я не придавал собственным словам особой веры. Но вот наконец из прихожей донесся скрежет ключа, стук отворяемой двери и шорох снимаемой верхней одежды.

– Эдди! Дорогой, вот я и дома!

Вошедшая в кухню Сисси лучилась радостью, и я поспешил сделать вид, будто целиком поглощен книгой, а вовсе не тревожным ожиданием.

– Как прошел вечер? – спросил я.