Дважды два выстрела

Арина вздохнула — тихонько-тихонько, не дай бог услышит, комментариев не оберешься, истолкует и перетолкует все и вся в собственную пользу:

— Виталь, ты повторяешься. Все кончилось давным-давно. Хватит, может?

— Ой, я тебя умоляю! Ты же меня любишь больше жизни! Ну и чего цирк устраивать? Брось. Не, я все понимаю: женщина — существо эмоциональное, женщинам нужна драма, чтоб жизнь заиграла. Я ж правда понимаю. И не сержусь, — Виталик ласково улыбнулся.

Он, видите ли, не сердится. Нет, это просто чудесно. Арине захотелось его стукнуть. Лучше всего — по голове. Чтоб, как говорил мудрый Каа, в трещину могло войти чуточку ума. Или это Багира говорила? Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, статья сто одиннадцатая, до восьми лет, услужливо подсказала профессиональная память. Или тут сто двенадцатая — вред средней тяжести? хотя это как стукнуть — тогда до трех лет. Но если повезет, можно доказать аффект — тогда сто тринадцатая, до двух лет, и вполне вероятно — условный срок…

Увлеченная этими размышлениями, она и не заметила, как во двор скользнула бронзово-синяя «тойота». Остановилась неподалеку, распахнула дверь, выпуская из себя водителя.

Арина обратила внимание на изменение диспозиции, только услышав негромкое:

— Привет! Я не опоздал?

Эрик держался великолепно. Даже не взглянув на Виталика — это при почти баскетбольном росте бывшего супруга! — он с неподражаемой улыбкой, одновременно и нежной, и требовательной, сообщил Арине:

— Столик я в «Диком седле» заказал. Ты же не против мексиканской кухни? Там сегодня Корнелиус. Помнишь, я тебе рассказывал про гениального трубача? Обещали, что сегодня будет.

Арина напрочь не помнила ни про какого гениального трубача — да и вряд ли Эрик в самом деле упоминал о чем-то подобном — но реплика прозвучала так естественно, словно продолжала какой-то давний разговор. Их собственный разговор, без всяких там Виталиков! Виртуоз, восхитилась Арина. Адвокат из него получится — ух какой!

— Ты специально, что ли, этого хмыря попросила тебе подыграть? — раздраженно фыркнул Виталик. — Типа все у тебя чики-пики, чтоб я вроде как проникся, да? Ну так зря старалась, я не проникся. Все ж очевидно. Дешевый спектакль и ничего больше!

Арина шагнула к машине, мысленно скрестив пальцы: только бы Виталик руками размахивать не начал! Впрочем, чтобы полезть в драку, бывшему супругу нужно было выпить не меньше бутылки, а сейчас он был вполне трезв. Да и выпивал он редко — именно чтобы не доходило до серьезных столкновений. А то ведь ладно, если синяками и ссадинами обойдется, а если нос, к примеру, сломают? Лицо свое Виталику очень нравилось, и портить его он не желал ни при каких обстоятельствах.

Она уже приподняла элегантно подол «благородного винного цвета», чтобы изящно скользнуть в предупредительно открытую Эриком дверцу, когда Виталик, что-то буркнув — кажется, что-то не слишком цензурное — плюнул ей вслед. Красиво так плюнул — сквозь зубы, вроде бы даже прицельно. Но, то ли тренировался недостаточно, то ли спокойствия не хватило — взглянув на результат «выстрела» метрах в трех от своей ноги, Арина тут же вспомнила бессмертное булгаковское: свистнуто, не спорю, но между нами говоря, свистнуто очень и очень средне.

Боже мой, качала она головой, глядя на проносящиеся мимо окон «тойоты» вечерние городские огни. боже мой, ведь я почти шесть лет была убеждена, что Виталик — главная удача всей моей жизни!





День шестой





* * *


Проснулась Арина почти в десять. Что было, конечно, неприлично поздно. И на работу проспала — кажется, впервые в жизни, мама дорогая! Но ей почему-то даже стыдно не было. И не вскочила, как ошпаренная — ах, ох, какой ужас, опоздала-опоздала-опоздала! — нет, принялась потягиваться. Длинно, с удовольствием — как сытая кошка. Еще и пофыркивала, потягиваясь: подумаешь, проспала! Если вспомнить, что до своей постели она добралась лишь в шестом часу утра — то проснулась она скорее удивительно рано. Да еще и удивительно же бодрая.

А ведь все было бы иначе, если бы не Виталик, ехидно думала она, с наслаждением подставляя лицо то горячим, то прохладным, то опять горячим, то чуть не ледяным, то снова горячим летящим сверху тугим радостно сверкающим струям. Они не только сверкали — они звенели, гудели и пели что-то восхитительно оптимистическое. И еще они были очень вкусные — она облизнула губы — почему она раньше не замечала, какая вкусная у них вода?

И все-таки забавно. Если бы не Виталик, может, ничего бы и не было. Она ведь заранее размышляла, как потактичнее — после романтического-то ужина — попрощаться. Но явление бывшего супруга все изменило. Хотелось… реванша, что ли? Хотелось забыть его снисходительный тон — не сердится он, видите ли! Да, если бы не это, совместный ужин так и остался бы просто приемом пищи и приятной беседой в заведении общественного питания должной степени приличности.

Ну… скорее всего. Она правда не планировала… продолжения.

Хотя, конечно, совместный ужин — это теперь такой специальный термин. Чтобы не называть вещи своими именами — вроде как чрезмерная откровенность неприлична. А чего неприличного? Что естественно, то не безобразно, вспомнила Арина популярную в школе поговорку. И даже совсем наоборот — она с забытым удовольствием глядела в зеркало. Ведь и четырех часов поспать не удалось, обычно в таком случае на собственное отражение смотреть тошно бывает — мертвецки серая физиономия, которую «оживляют» только синяки под глазами. А сейчас — глаза искрятся, кожа сияет, как будто внутри розовая лампочка горит. Хмыкнув, Арина щелкнула свое отражение по носу. Хватит любоваться! Или раньше не знала, что симпатичная? И далеко не все молодые люди — гадкие серые волки… Вчерашнее неожиданное столкновение с Виталиком оставило неприятный осадок, но не все же такие, как бывший супруг! Встречаются и очень даже… не гадкие. Давно пора было уделить внимание и время личной жизни. Собственной, а не подследственных.

После развода она не подпускала к себе никого. Не столько из страха не подпускала — из почти уверенности: стоит хоть чуть-чуть расслабиться, и он — кем бы этот он ни был — непременно сделает ей больно. Даже странно, что вчерашнее явление бывшего не отозвалось внутри привычным уколом. Неприятно, но пустяки. Странно и здорово. Ну, Виталик, ну подумаешь — было и прошло. Прошло! Можно не напрягаться! Потому что расслабиться, по правде говоря, хотелось, так хотелось… Вот дурочка, право слово, усмехалось сейчас зеркало. И прошлое — прошло, и гадкие и самовлюбленные — не все. Не все, не все, не все!

Да и подпускать близко совсем не обязательно. Обозначить сразу границы — вот как вчера, когда интим интимом, а спать она поехала домой, даже не подумав, что у родного подъезда может дожидаться Виталик. Хотя даже если бы и подумала. Не в его привычках вести полноценную осаду: поджидать, следить, стоять под балконом и устраивать прочие романтические глупости в этом духе. Вот и радуйся, строго сказала она сама себе: тебе ли не знать, как легко в сознании «романтических» мальчиков объект воздыханий превращается в объект преследования, мало, что ли, таких дел — то окна несговорчивой пассии побьют, то дверь испоганят, а то и кислотой плеснуть могут. Радуйся, что Виталик настолько самого себя обожает, что убежден: у всех «несговорчивых» просто плохой вкус. Конечно, есть риск, что, навещая родителей, он еще не один раз постарается «навестить» и ее — просто чтоб наговорить очередных гадостей в духе «женщины по определению безмозглые создания, но истинный мужчина стоически это терпит». Но полномасштабная осада — нет, это не про него. Так что правильно она вчера — то есть уже сегодня по сути — досыпать домой вернулась. Как шутил кто-то из однокурсников, «я хочу спать… а потом спать один». Так и надо. И приятно, и безопасно. Личная жизнь — во всех своих проявлениях — полезна для здоровья, можно собственными глазами убедиться. И если судьба подсунула симпатичного персонажа, что ж шарахаться. Пусть будет.





* * *


Криминалисты занимали два верхних этажа здания, внизу которого царствовали медики: в подвале размещался морг, этажом выше — гистология, токсикология и прочая биология.

Не то из-за монотонно повторяющихся дверей, не то из-за бесконечного серого линолеума, уходившего словно бы прямо в такое же серое небо — торец коридора заканчивался большим, во весь проем окном — коридор третьего этажа (как, впрочем, и всех других) казался значительно больше длины здания. Мистика какая-то, привычно поежилась Арина.

— Ты к баллистикам?

Откуда взялась Адриана Георгиевна — ведь только что коридор был совершенно пуст — Арина не заметила, но, как всегда в присутствии главы экспертов, несколько оробела.

Да кто бы не оробел! Адриана Георгиевна была отнюдь не из тех начальников, которые «не умеешь сам — учи других, не можешь и этого — руководи». Она-то как раз — могла. Один список ее сертификаций на право давать экспертное заключение внушал почтительный трепет. А еще говорят, что времена универсалов типа Леонардо да Винчи прошли! Как же! Она не просто могла, она могла почти все: от баллистики до почерковедения.

Арина ей не просто восхищалась — благоговела. И подражала, конечно. Пыталась «дотянуться до». Думая иногда: какое счастье, что Адриана — не следователь. Иначе пришлось бы, понурив голову, уползать. Куда-нибудь в адвокатуру, что ли. Или в юрисконсульты. потому что стать такой же, воля ваша, просто невозможно — выше головы не прыгнешь. А заранее смириться с ролью «второй» невыносимо. Начальница криминалистов блистала не только на профессиональном поле — доктор наук, профессор, приглашения на международные конференции чуть не каждый месяц — она вообще была блистательна. У нее даже фамилия была необыкновенная — Грек.

Ах, как же Арине хотелось стать такой же — сильной, независимой, уверенной в себе, знающей, красивой, черт побери! И ведь вроде никогда не комплексовала из-за собственной внешности — взгляд в зеркало убеждал, что Арина Вершина выглядит очень даже ничего. И личико озорного сорванца, и небрежно встрепанная короткая стрижка, и мальчишеская фигурка — грех жаловаться, в общем. Но…


Однажды она встретила Адриану в театре — и едва ее узнала. Огромные глаза над точеными скулами, очерк губ настолько же безупречный, насколько капризный, летящие брови, матово сияющая кожа… А фигура! Боже! Арина тогда даже не запомнила, что, собственно, на Адриане было за платье — настолько она казалась слившейся со своим нарядом, настолько идеальной, что казалась не живой женщиной — выдумкой художника.

Вот почему, думала Арина, Адриана даже не пытается — обычно то есть, редчайшие исключения вроде той театральной премьеры не в счет — хоть немного подчеркнуть свои неоспоримые достоинства? Ведь некоторые ее чуть не «лабораторной мышью» считают. Не может же она свою внешность недооценивать? Или… или дело в том, что достоинства действительно неоспоримые? И Адриане попросту неинтересны все эти бабские, в сущности, счеты? Она вовсе другим берет. И берет словно вовсе не напрягаясь, не стараясь, не прикладывая усилий.

Разве можно с такой — соревноваться? Вроде как Эллочка-людоедка в стремлении переплюнуть дочку Вандербильдта. Лучше уж сразу честно уйти… в адвокатуру. На этом этапе размышлений Арина печально усмехалась, вспоминая, что — вот повезло-то! — Адриана Георгиевна не следователь, а значит, о соревновании (пусть мысленном, но все же!) можно спокойно забыть. Напротив, можно еще и порадоваться: они ведь, фигурально выражаясь, плечом к плечу преследуют всяческих злодеев и прочих, которые «кое-где у нас порой».

Сама Грек об этих Арининых страданиях, наверное, и не догадывалась. Или… догадывалась? Арине иногда казалось, что Адриана видит ее насквозь — просто потому что вообще видела все. Наверное, будь она следователем, дела бы у нее раскрывались просто таки сами собой, а злодеи выкладывали всю свою черную подноготную еще быстрее, чем на допросах у Надежды Константиновны.

Ох, как же хорошо, что она не следователь! Что бы тогда Арина делала? Какая, к черту, адвокатура? Следователем Арина мечтала быть, сколько себя помнила, и ни в какой другой роли и представить себя не могла.

Впрочем, нет. Следователь обязан быть точным, поэтому не «сколько себя помнила», а лет с восьми, когда впервые посмотрела «Следствие ведут Знатоки», сериал тогда крутили по одному из второразрядных каналов, и Арина ухитрилась его посмотреть. Тайком, как будто делала что-то недозволенное. Хотя почему «как будто» — именно недозволенное. Разве можно тратить драгоценное время на какие-то там телесериалы? И в то же время — а почему, собственно, нельзя? Потому что жизнь должна следовать по заранее определенному, строго расписанному распорядку? И почему это она должна? И кто должен-то? Жизнь? Ну-ну. Сама Арина? Кому, простите, она должна?

В детстве ей прочили карьеру Великой Пианистки. Именно так, ощутимо подчеркивая голосом заглавные буквы, произносила это мама, специалисты ахали: какое туше! какое тонкое чувство звука! какая богатая интонация! какая точность оттенков! И совсем уж потрясенно добавляли — в таком-то возрасте!

Арине тогда было одиннадцать, и музыку она ненавидела. Точнее, не саму музыку, а себя в ней. Не за гаммы и бесконечные этюды — в них-то как раз была некая веселая бесшабашность, некий вызов: а еще быстрее сможешь? а чтоб идеально ровненько, в унисон с метрономом? а еще? Все равно что бегать на физкультуре — ведь это так забавно, обогнать даже мальчишек! Или подтягиваться наравне с ними, или стоять на воротах лучше всех в классе. Гаммы и этюды, конечно, игрались в одиночку, но веселый азарт все равно чувствовался, только соревноваться приходилось не с каким-то там противником, а с «инструментом». Это мама так говорила, вместо «пианино» — «инструмент»:

— Никакого уважения к инструменту! Эта девчонка меня в гроб вгонит! — и ложилась с мигренью.

Мигрень означала темноту, тишину и непременное мокрое полотенце, которое следовало менять каждые двадцать минут. Причем, разумеется, бесшумно. Но в темноте пахнущей камфарой спальни просто невозможно было ни за что не зацепиться! За каждым грохотом эхом следовал страдальческий мамин стон… Арина жалела маму и ругала себя…

Отец, обыкновенно потакавший обожаемой супруге, на призывы «заставь ее заниматься» только хмыкал: да отстаньте. ей-богу, от девчонки, пусть занимается, чем хочет.

К восьмому классу она перечитала, да и не по одному разу, всю детективную классику: начиная от Конан-Дойля и Кристи со Стаутом и заканчивая… впрочем, как раз «заканчивать» не хотелось. Арина всерьез уселась за английский — чтобы читать в оригинале тех, кого в России переводили слишком, на ее взгляд, неспешно. Открыв для себя скандинавские детективы, подумывала насчет второго иностранного языка, но не смогла выбрать между норвежским и шведским.

К тому же именно в этот момент кто-то — не отец ли, оценивший серьезность дочкиного увлечения? — подсунул ей «Сто лет криминалистики» Торвальдсена. И Арина — пропала. Любовь к детективам не испарилась, разумеется, но рядом с гениальными сыщиками на пьедестал поднялись те, без кого современное следствие немыслимо — баллистики, токсикологи, биологи и прочие эксперты. И главное — криминологи. Оказалось вдруг, что следствие — это настоящая наука. Что и злодеи, и их жертвы вполне строго классифицируются, что преступления обладают повторяемостью. Это было как привет от Шерлока Холмса — именно он когда-то поразил Арину отнюдь не умением различить сколько-то там видом сигарного пепла, а фразой «если вы все знаете о тысяче преступлений, было бы странно не раскрыть тысячу первое».

В семнадцать лет, когда пришла пора выбирать вуз, Пал Палыч из «Знатоков» уже казался ей наивным. Но выбор все равно был однозначным: только юридический, разумеется — желание стать следователем никуда не делось, скорее даже усилилось, укоренилось, разрослось. Сперва, в ореоле юной восторженности, — самым-самым. Ну… как профессор Зиновий Аркадьевич в клинике, где как-то раз лежала мама. Арине имя Зиновий казалось смешным — интересно, как его дома зовут? Зина, что ли? — но пациенты выстраивались к профессору в длиннющую очередь, чтоб хотя бы «только посмотрел», а медсестры закатывали глаза и томно вздыхали. При том что Зиновий Аркадьевич был совсем не симпатичный, даже скорее страшненький. Маленький, лобастый, очень лохматый — когда он снимал свою белоснежную шапочку, волосы тут же начинали торчать в разные стороны, словно стремясь дотянуться до шапочки и вернуть ее на место. На крошечном скуластом личике с тонкогубым ртом здоровенный профессорский нос смотрелся чужеродно, как будто украденный у какого-нибудь великана. Собственно, нос — единственное, что у профессора было крупным. Не считая, разумеется, авторитета. В своем деле Зиновий Аркадьевич был царь и бог. Несмотря на юный свой возраст, Арина уловила это очень хорошо. И, честно сказать, позавидовала.

С Федькой обо всем этом было говорить бесполезно. После того, как подростком ему довелось сняться в двух сюжетах «Ералаша», он-то за себя был уверен — его ждет Большая Сцена. Точнее — Большой Экран. Красные дорожки, прожекторы, аплодисменты, интервью. Но самое главное — жаркий свет съемочной площадки и удовлетворенное опустошение после возгласа «снято». И Аринины мечты были ему попросту непонятны. Когда ей приходилось читать где-нибудь о столь же неразрывной, сколь неизъяснимой связи между близнецами, она лишь скептически усмехалась — заливаете, ребята! Какая-такая неразрывная, тем более неизъяснимая близость? Может, и встречается, но вот они с Федькой даже не похожи. Сама Арина, глядя на себя в зеркало, представляла мастера, который всю жизнь ковал кинжалы и прочие клинки — и вдруг решил изобразить человеческое лицо. Получилось, надо сказать, весьма симпатично — резкие скулы, узкий подбородок, острый взгляд из-под кинжально прямых бровей — как женская версия отцовской, по общему признанию, красивой физиономии. Но с круглолицым веснушчатым, почти курносым Федькой — копией матери — ничего общего. У него, в противовес Арининой серьезности, и характер был такой же «курносый». И хотя от без особых проблем заработанного актерского диплома до красных дорожек было далековато, Федька не унывал, подрабатывая в ожидании «своего шанса» какими-то компьютерными технологиями. Что «шанс» явится, он был уверен. Шуточки, прибауточки, вся жизнь как будто в шутку, включая нежданно появившуюся, но обожаемую Майку. Может, потому что сызмальства повелось: Арина — старшая? Хоть и старше брата всего на четыре минуты, а если тебе с пеленок твердят: присмотри за младшеньким, поневоле отрастишь себе чувство ответственности.

Кстати, думала она, мечты о профессии следователя ведь тоже, должно быть, из этого самого «чувства ответственности» произросли? Если некоторые… люди сеют вокруг себя хаос и разрушения, кто-то же должен восстановить распадающийся порядок? Где-то когда-то она прочитала, что люди делятся на две категории: «кто, если не я?» и «почему я-то?» И было совершенно ясно, к какой из категорий принадлежит она сама. Раз уж ее так напрягает любая несправедливость и прочий… непорядок.

Интересно, продолжала размышлять Арина, а следователи — профессора бывают?

Потом, довольно быстро — все-таки и здравый смысл, и чувство юмора у нее присутствовали в нормальных количествах — стало ясно: желание стать самым-самым естественно, но главное-то — просто быть.

И все-таки здорово, что Грек — не следователь, а эксперт.

Впрочем, теперь, после знакомства с Эриком и… тут Арина мысленно опустила глаза, ибо девушке приличествует скромность… после их «совместного ужина» блистательная Адриана казалась уже чуть менее… недосягаемой. Арина даже улыбнуться смогла — не испуганно, а вполне вольно:

— Ой! Я чуть в обморок не упала от испуга — не слышала, как вы подошли.

— Ай-яй-яй, какие у нынешней молодежи нервы нежные, — добродушно усмехнулась Грек. — Подумай сама. Если ты идешь мимо моего кабинета, да хоть мимо любого другого в этом коридоре, стоит ли удивляться, что за твоей спиной кто-то появился. Двери у нас вполне бесшумные, пора привыкнуть.

— Да я привыкла, просто… — Арина смущенно пожала плечом.

— Только учти, — деловито сообщила Грек. — Я заключение по почерку еще не писала, только на словах могу сказать. А Сурьмин вроде сделал. Ты же за шубинскими пришла? Или у тебя еще что-то нарисовалось?

— За шубинскими, — подтвердила Арина. — Правда, толку от них…

— В каком смысле — толку? Там разве не самоубийство? — Адриана нахмурилась. — Записка собственноручная, причем в трезвом сознании писанная. Только ручка не та.

— Какая ручка?

— Да ручка, которую ты мне вместе с запиской направила. Записка чем-то другим написана.

— Но как…

— Там еще какие-нибудь пишущие принадлежности были?

Арина пожала плечами:

— В ящике стола было несколько ручек. Но эта лежала поверх записки, вот я и…

— Принесла бы ты мне те, из ящика, я бы точно сказала. Записка-то при всем при том собственноручная. Неужели все-таки инсценировка? Потрясающе. Это ведь, скажу я тебе, редкость редчайшая. Чтобы в жизни, а не в английском детективе. Если так, тебе здорово повезло: интереснейшее дело может получиться.

Девушка вздохнула:

— Да нет, вряд ли. Пока все за самоубийство говорит. А ручка… Может, Шубин ее положил просто потому что она самая тяжелая была? А может, и нет. Мне как-то… не верится, что ли?

— Очень содержательно, — усмехнулась Адриана Георгиевна. — Про самую тяжелую это ты неплохо сообразила, скорее всего, так оно и было. Или у тебя интуиция против?

— Да признание это, ну записка то есть предсмертная. Ведь если человек сам признается, что он убийца, да еще перед смертью — это должно что-то значить? Зачем он это сделал? Дела-то все закрытые, злодеи все сидят.