Дважды два выстрела

— На двор ей надо, — расшифровала хозяйка. — Долго еще?

— Нет-нет, можете идти, спасибо.

Когда за Русланой Алексеевной закрылась дверь, Арина раздраженно повела плечами. Посмотрела на часы и рассердилась еще больше: убила на допрос два часа, а что в сухом остатке? Пластиковая пробка в кухонной раковине? Неизвестный визитер? Странное расхождение по времени слышанного соседкой выстрела и времени смерти?

Ах да, Стас же говорил, что и соседка сверху — молодая мамаша — слышала, как около полуночи «бабахнуло». Правда, всерьез не восприняла, тоже про телевизор подумала.

Может, и в самом деле — телевизор?

Или это Шубин еще в полночь пытался застрелиться, да рука дрогнула — стрелять и вообще страшно, а уж в себя! — а пуля в открытую балконную дверь вылетела. И смертельного выстрела — в четыре утра — соседка уже не слышала. «Беретта» не особенно громко бьет, вполне могла не услышать. Да, эксперимент надо побыстрее провести, чтоб хоть эту позицию прояснить.

И еще, она нахмурилась. эти не на месте валяющиеся подтяжки на полу — при общем порядке, где все по местам. Эркюль Пуаро со своей страстью к аккуратности и симметрии из неровно стоящих статуэток мог бы из этих подтяжек целую теорию вывести. А она, Арина, даже минимально приличного объяснения придумать не может.





* * *


Джинни жалобно пискнула — кажется, Руслана прижала ее слишком сильно. Погладив атласную спинку, она чмокнула любимицу в мокрый черный носик:

— Прости, моя девочка! Мамочка волнуется. Вдруг эта следовательша докопается? Что тогда делать станем? Нет, не бойся, девочка моя, мамочка тебя не бросит, мамочка придумает, как тебя защитить!

Добродушного громогласного Пирата она не защитила… Но что она тогда могла? Сейчас — совсем другое дело. Она не даст свою Джиннечку в обиду!

Маленькой Руслана жила у двоюродной тетки, в подслеповатом покосившемся домишке, зажатом между двумя кривыми яблонями. За домиком таился небольшой огородик. Деревня. «Деревня» на самом деле находилась в черте города. Между вкривь и вкось поставленных хрущевских пятиэтажек сохранились лоскуты «частного сектора» — где в квартал, где в полтора — из таких же, как теткин, домишек. И даже автобус сюда ходил — не какой-то там дальний, а обычный городской автобус. На автобусе приезжал теткин хахаль — Генка. Здоровенный, белобрысый, он работал охранником и очень гордился, что «имеет право на ношение». Руслана его побаивалась: выпив, он нередко пошучивал, что «подкидышей надо в интернат сдавать». В интернат Руслана не хотела: тетка, хоть и обзывалась иногда «обузой», и ворчала «навязалась на мою голову» или «кто ж меня с таким довеском возьмет, ладно бы мой грех был, а то», все-таки была… своя. Если уж очень доставала, можно было спрятаться под крыльцо, где жил лохматый, неопределенной породы черно-рыжий Пират. У него была будка под яблоней, но он предпочитал логово под крыльцом, там было теплее.

Мать Русланы, пристроив ребенка к сестре, уехала на заработки. Сперва от нее приходили деньги и открытки — регулярно — потом настали «лихие» девяностые, и весточки приходить перестали. Тетка почему-то реже стала обзываться «обузой» и «довеском», стала как будто ласковее и даже иногда, вздыхая, гладила племянницу по голове.

Руслане пора было определяться в первый класс, когда Генка заявился, лучась от гордости: удалось выбить (это он так сказал — выбить) у какого-то «босса» квартиру — да не какую-нибудь крошечную однокомнатную «гостинку», вполне приличную «двушку». Тетка сразу помолодела лет на двадцать — да она и была еще молодая, только из-за вечных платков и обвисших платьев казалась Руслане старой — засуетилась, засобиралась. Генка смеялся: «Куда ты это барахло тащишь? Там все есть. А чего нет — будет. Я у начальства на хорошем счету…» И приосанивался.

Лохматого Пирата он застрелил — куда с собакой в квартиру? Руслана пыталась не пустить — плакала, умоляла, даже в драку кидалась — да куда там. «Ну и живи тут со своим Пиратом! — сплюнул Генка, добавив. — В будке. А мы с Танькой поедем».

Поехали они, разумеется, вместе. Пират остался лежать возле крыльца неподвижной лохматой кучей. Должно быть, Генка с ним после что-то сделал — закопал, что ли? — потому что когда потом они приезжали в «деревню» на «осенние шашлыки», никакого Пирата возле будки не было. Да и будки почему-то не было.

Во время этих поездок «на шашлыки» Генка даже учил Руслану стрелять. Она пугалась, но слушалась, вглядывалась, целилась, нажимала, где велено, даже попадала в выстроенные рядком пивные банки. «Еще чемпионку из нее сделаем, — хохотал довольный Генка, отмахиваясь от Татьяны, считавшей, что для девочки, тем более малолетки, это забава вовсе неподходящая, — Тут ведь главное, сызмальства привыкнуть, а глаз у девки верный. Вырастет, станет по Олимпиадам ездить, будет нам на старости лет вместо пенсии». Года не прошло, как его убили. Почти случайно, как убивали тогда многих.

Лет десять они колотились с теткой вдвоем. Сажали картошку в той самой «деревне» — им везло, урожай всегда удавалось выкопать до нашествия человекообразной «саранчи». Картошки с участка хватало до следующей весны. Очень удачно продали Генкину кожаную куртку и зимний «плащ». Больше продавать было нечего, Генка ничего, кроме квартиры, после себя не оставил. Только много лет спустя Руслана обнаружила на антресолях пистолет — в коробке с лыжными ботинками. Очень удивилась, помнится. Генка любил «реальное» оружие, а пистолет был маленький, изящный, практически игрушечный. Руслана бросила его в ту же коробку — пусть лежит, куда девать-то. Когда они с теткой считали каждую копейку, тогда, может, и сгодился бы, уж наверное, что-то этот ствол стоил. Но тогда они перебрали антресоли, видимо, не слишком внимательно. Ну да что теперь. Выжили как-то. Соседи считали их матерью и дочерью — Генку забыли быстро, и какая у него была фамилия, никто не вспоминал. А они-то обе были Павлюченко: когда тетка выходила замуж, фамилию менять не стала. Сам Генка и не велел, коротко сказав: чтоб лишних вопросов не задавали.

После теткиной смерти Руслана сперва каждый день вздрагивала — боялась, что ее арестуют, а то и что похуже. После попривыкла.

Контора, куда тетка пристроила ее после школы, как раз переформировалась, теперь Руслана перекладывала бумажки в другом филиале. Народ правдами и неправдами старался закрепиться в «головном офисе», а ей и в филиале было отлично. И к дому ближе. И, главное, все незнакомые, никто ничего про Руслану не знал. После смерти тетки Татьяны — в контору-то Руслану пристроила именно она — на нее завистливо косились: вот повезло девке! Сама себе хозяйка — и с жилплощадью, да еще такой солидной. Прямо завидная невеста… а вот у меня племянник такой симпатичный…

Все это, по правде сказать, не столько утомляло, сколько пугало — а вдруг кто-нибудь догадается и задаст «тот самый», самый главный вопрос? Врать она толком не умеет, сразу начнет запинаться, покраснеет — все будет ясно.

В общем, реформа конторы оказалась очень, очень кстати. В новом коллективе никто ничего про Руслану не знал. Она немного оттаяла, даже перестала пугаться, когда ее приглашали на свидания. Чего пугаться? Молодая, симпатичная — вот и появляются… ухажеры.

Один очень ей нравился. Он даже жениться хотел. Правда, хотел. Однажды, расчувствовавшись, стал рассказывать, как переменится после свадьбы их жизнь, как они поменяют его и ее квартиры на одну большую, чтобы и детям, когда появятся, места было довольно, как станет хорошо и удобно. Вот тут-то ее и накрыло прежним страхом. А ведь казалось, все позади, никому нет дела ни до нее, ни до ее грехов… Размечталась, дурища!

Симпатичного, который хотел много детей, пришлось, конечно, прогнать. А ведь он хороший был. Правда, хороший… А теперь… теперь чего ж… И ведь лет-то ей еще не так чтоб сто. Она даже родить еще могла бы… А у нее только Джиннечка… Одна дамочка из соседнего офиса купила щеночка, да некстати:

— И ведь никогда никакой такой аллергии у него не бывало — ни на клубнику, ни на что она там еще случается. А тут на тебе — краснеет, чихает, чуть не задыхается, — имелся в виду дамочкин законный супруг, которому, как вдруг выяснилось, собаки противопоказаны. — И что мне теперь? — сокрушалась дамочка. — Девочки, никому щенка не нужно? Порода ценная, дорогая, а я даром отдаю… ну… за рубль, как положено.

Оказалось, дарить щенка нельзя. Руслана взглянула на рыжие лохмато-шелковые ушки, на влажные, чуть выпуклые, черешневые глаза… и полезла в кошелек. Вручила дамочке десятку, получив взамен папку с бумагами, подтверждающими, что порода «ценная, дорогая». Ей было наплевать и на породу, и на документы. Да почти на все теперь было плевать. Теперь у нее была Джиннечка.

Шубин поселился в их подъезде позже всех — поменял выделенную милицейским начальством комнату на пустовавшую после смерти старой Тимофеевны квартиру. Валька из соседнего дома, что работала в ЖЭКе и все про всех знала, говорила, что даже без доплаты поменял, какая-то риэлторская контора расселяла его коммуналку, и ему повезло. Коммуналка, должно быть, была риэлторам (Валька говорила «риелторам») очень выгодна, и жильцов расселяли «с походом». А может, щурилась она, просто милиционера испугались, вот и постарались подобрать вариант. А что? И очень может быть. Риэлторы — они ж мухлевщики, им в поле зрения милиции попадать вовсе без надобности, вот и расстарались, чтоб не дай бог не прицепился.

Руслана Алексеевна и сама его боялась. Прежний страх вернулся с новой силой, как будто проснулся, как следует отдохнув за то время, что не напоминал о себе. Да и как не бояться? Более ужасного соседа и представить было нельзя. Хотя мужчина он был, что и говорить, приятный. Не слишком разговорчивый, но вежливый, предупредительный — всегда дверь подъездную придержит и сумки, если тяжелые, поможет донести. И Джиннечке он нравился — а это был главный критерий! Но страх не отпускал: что если сосед что-то заподозрит, докопается? Просто потому что милиционер. Они теперь полицейскими называются, но какая разница!

Она продолжала его бояться, даже стоя над простертым на полу телом.

Сосед лежал посреди небогатой своей обстановки так же, как лежал у крыльца застреленный Генкой Пират — напряженно вытянувшийся, но тем не менее бесформенный. Безнадежно мертвый. И возле головы стояла такая ж темная, уже начавшая тускнеть лужица…

Должно быть, Джинни что-то почувствовала, потому что вдруг тявкнула коротко и лизнула Руслану Алексеевну в щеку — утешала.

В голове точно прошла какая-то темная тень. Стало нечем дышать. И горло пересохло — попить бы.

Так же оно, горло, сохло, когда Руслана, обернув руку полой халата, торопливо выдвигала и задвигала немногочисленные ящики, копалась в бумагах, наполнявших сложенные на углу стола папки, даже под ванну заглянула, даже на антресоли… и ничего не обнаружила. Ничего. То есть там много чего было, про разных людей — всякое. Но про Руслану Алексеевну Павлюченко — ничего. Ни слова.

И она вдруг как будто забыла, как боялась этого… милиционера… столько лет боялась…

Если бы она знала…


И так вдруг жалко его стало — как он лежал, как будто не был совсем недавно человеком… Так жалко, что она даже завыла. Тихонько, прикусив пыльный халатный ворот…

Господи, зачем?!





* * *


Осень выдалась сухая, дождей почти не было, но лужи на дорогах все-таки попадались. Редкие, но внушительные, они напоминали старицы на заливных лугах после паводка. Ч-черт! Арина отскочила вглубь тротуара — но поздно: пролетавшая мимо машина, въехав в одну из таких «стариц», взметнула небольшое цунами…

Небольшое, как же! Выше колен достало! Плотная джинсовая ткань промокала медленно, но ногам сразу стало холодно. Черт, черт, черт! Арина попыталась отряхнуться, да что толку — грязная вода только размазывалась. До чего же некстати! Даже если сразу по возвращении домой запустить стиралку, до утра джинсы не высохнут. Они, конечно, не единственные, но… Арина мысленно перебрала небогатый свой гардероб. М-да. Вот у мамы шкаф ломится, а Арине всегда скучно было барахольщичать. Еще Виталик над ней подсмеивался: другие девочки чуть не каждую неделю новую шмотку покупают, а ты как мальчишка — трое штанов, пять футболок, и довольна. Она вздохнула. Придется завтра в юбке идти — то-то Пахомов обрадуется. Вот почему следователям мужского пола можно в джинсах ходить, а нам — нет, сердито подумала она, но тут же сама себя одернула: не наговаривай на ППШ, его требования к «приличному виду» более чем скромны, это Чайник вечно докапывался, а ты до сих пор забыть не можешь.

Окатившая ее «тойота» меж тем совершала какие-то странные маневры: затормозив метрах в тридцати, начала двигаться задним ходом — пока не поравнялась с Ариной. Та мельком отметила, что тачка не люкс-класса, но и не из дешевых, и на всякий случай сделала еще шаг назад. Ровно как учили на курсах самообороны — увеличить расстояние потенциальной атаки.

— Простите мою неуклюжесть! — явившийся из недр автомобиля молодой человек обаятельно, по-мальчишески улыбался. Нападение в его планы явно не входило.

Хотя черт их разберет, подумала Арина, отворачиваясь почти демонстративно, но так, чтоб боковым зрением все-таки ситуацию контролировать, а то на грех и грабли стреляют.

— Ну пожалуйста, простите меня!

Она неопределенно повела плечом — мол, инцидент исчерпан.

Виновник, однако, не унимался:

— Воля ваша, я так не могу! Я должен загладить свою вину. Давайте я отвезу вас в отличную химчистку — я знаю одну неподалеку. Там ваши джинсы моментально приведут в порядок и вдобавок напоят недурным кофе. Или чаем, чай у них, надо сказать, лучше, чем кофе.

Представив чаепитие в недрах химчистки — без штанов! — Арина невольно хмыкнула, отметив, что молодой человек, хоть и водит как придурок, но, по речи судя, хорошо воспитан, образован и неглуп. Да и вообще — она окинула незнакомца оценивающим взглядом — симпатичен. Уж как минимум совсем не похож на торговца «живым товаром», которыми регулярно пугает мама: схватят на улице, усыпят, сунут в машину и вывезут в какой-нибудь турецкий или египетский бордель. И бесполезно объяснять ей, что похищают таким образом обычно совсем молоденьких девушек, красотки под тридцать никому не интересны, да и вообще похищать на улицах давно «не в моде», проще заманивать девчонок обещанием работы за границей. Мама, так и не забывшая беспредела девяностых, все равно боялась. Боялась сама и пыталась пугать Арину и даже Майку.

Но этот… персонаж похитителем явно не был. Да и мстителем за кого-нибудь Ариной посаженного бандита тоже. Во-первых, следователям мстят крайне редко — вот судьям еще куда ни шло. Во-вторых, вернувшись из Питера домой, она просто не успела еще нарасследовать ничего такого, чтоб пробудить в ком-нибудь столь горячую жажду мести. И что за месть такая, простите? Убить ее уже двадцать восемь раз можно было: выстрелить и смыться, а не лясы точить. Ну, предположим, просто убить гипотетическому мстителю мало. И что? Сунуть в машину и увезти в темный подвал — для совершения этой самой мести, длительной и болезненной? Вот прям вот так увезти — с не особенно людной, но вполне освещенной улицы? Устроив драку на потеху любому прохожему или проезжему? Оставленный в салоне свет сомнений не оставлял: кроме покинувшего автомобиль симпатичного молодого человека, никого там больше не было.

Тут Арина хмыкнула второй раз — уже над собственными, пусть и уместившимися в долю секунды размышлениями. Вот что профессия с человеком делает — вон до чего уже додумалась, сколько версий выстроила, и сама же их опровергла. Хотя на деле все, разумеется, просто и прямолинейно, как телеграфный столб: облил ее молодой человек случайно, а поскольку ехал с вполне разумной скоростью, успел заметить, что «жертва» молода и симпатична. Вот и решил познакомиться. И, кстати, почему бы и нет? В конце концов, она давно уже вольная птица, не век же Питер и бывшего мужа вспоминать. Причем собственно Питер, что любопытно, пробуждался в памяти куда чаще, чем благоневерный супруг.

Видимо, какая-то часть размышлений отразилась на ее лице, поскольку во взгляде виновника инцидента затеплилось что-то похожее на надежду.

— Помилосердствуйте, синьора! — жалобно взмолился он.

Это стало последней каплей. Не стандартное «девушка», не дурацкое модное «мадам», не пошлое «красавица», и уж тем более не низкопробное «эй, ты!» Синьора… Арина даже плечи расправила. И… улыбнулась настырному молодому человеку:

— А вы в курсе, что это остановка общественного транспорта, и посему частному автомобилю тут стоять не полагается? Или вы гаишников не боитесь?

— Боюсь, — покаянно признался тот. — Особенно с тех пор как их так непроизносимо переименовали. Но если меня сейчас оштрафуют, значит, так тому и быть. Я же виноват, ехал неосторожно, вас обидел. А вы не позволяете мне хоть немного реабилитироваться. Пусть хоть гаишники накажут, иначе меня совесть загрызет.

Совесть его загрызет, надо же!

— Ладно, — усмехнулась Арина. — В химчистку мы не поедем, но домой вы меня подвезти можете. Чтоб не пугать моим видом пассажиров общественного транспорта.

— Эрик, — улыбнувшись, представился «совестливый», усадив Арину на пассажирское сиденье, усевшись за руль и трогая с места — довольно резко.

— Эрик? Не самое распространенное имя.

— Матушка в молодости Ремарком зачитывалась, вот и наградила. Спасибо хоть без Марии обошлось, — он рассмеялся.

Смех у него тоже был хороший. Легкий, очень естественный. И «матушка» прозвучало так же естественно.

На секунду Арина замешкалась — не представиться ли каким-нибудь придуманным именем — но осадила сама себя: ты, дорогая, совсем на своей работе свихнулась, в полного параноика превращаешься.

Доехали быстро. Правда, Арина предусмотрительно попросила высадить возле булочной, что стояла в полуквартале от ее дома. Этот самый Эрик был, конечно, очень даже мил, но осторожность не помешает.





* * *


Уложив Майку, Арина погрузилась в изучение «галерейного убийства». Вообще-то таскать дела домой запрещалось — тайна следствия и все такое — но все всё равно таскали: не круглосуточно же в рабочем кабинете торчать. А дома — раздолье, сиди, вчитывайся, пока совсем носом клевать не начнешь.

Та-ак… Аутопсию делала Мирская. Не Плюшкин, конечно, но тоже ничего. Ярослава — девушка дотошная, хотя иногда избыточно осторожная. Поколебавшись немного — на часах было начало одиннадцатого — Арина все-таки позвонила.

— Привет-привет, — весело пропела трубка голосом Ярославы Мирской. — Ты по поводу художницы?