Дон Кихот

И он действительно прочитал его все, но так как оно уже было приведено выше, то здесь его повторять не зачем. Затем он взял другое письмо, от герцогини, и прочитал следующее:

«Друг мой Тереза, прекрасные сердечные и умственные качества вашего мужа побудили и даже вынудили меня просить герцога, моего мужа, чтоб он даровал ему управление одним из островов, которыми владеет. Я узнала, что он управляет, как орел, и это меня очень радует, и моего господина, герцога, также. Я тысячи раз благодарю Бога, что не ошиблась, выбрав его для этого губернаторства, потому что да будет известно госпоже Терезе, что найти в свете хорошего губернатора очень трудно, и да поможет мне Бог быть такой же хорошей, как Санчо хорошо управляет. Посылаю вам, моя милая, коралловое ожерелье с золотыми застежками. Я желала бы, чтоб оно было из восточных жемчужин, но, как говорит пословица, дающий тебе кость не желает твоей смерти. Придет время, когда мы познакомимся и посетим друг друга, и кто знает, что тогда будет. Кланяйтесь от меня вашей дочери Санчике и скажите ей от моего имени, чтоб она была наготове; я хочу ее выдать замуж за знатного человека, когда она совсем не будет ждать этого. Говорят, что у вас в деревне есть большие сладкие желуди: пошлите мне их дюжины две, мне будет очень приятно получить их от вас. Пишите мне подробно, чтоб я знала о вашем здоровьи и житье-бытье. Если вам что-нибудь понадобится, вы только скажите и все исполнится, как по щучьему веленью. Да хранит вас Бог! Здесь. Ваша любящая вас приятельница

Герцогиня».



«Ах, Господи! – вскричала Тереза, выслушав письмо. – Какая добрая барыня! Какая простая и не гордая! Ах, я хотела бы, чтоб меня схоронили с такими дамами, а не с женами гидальго, какие встречаются здесь в деревне, они воображают, что если они знатные, так даже ветер не смеет их трогать. И идут в церковь так гордо и спесиво, точно королевы, и считают для себя бесчестием даже взглянуть в лицо крестьянке. А вот эта добрая барыня, хоть она и герцогиня, называет меня своим другом, и пишет мне, как равной. Дай Бог ей так высоко подняться, чтобы быть выше самой высокой колокольни во всей Ламанче. А что до сладких желудей, мой добрый господин, так я пошлю ее милости целый четверик, да таких больших, что все будут сбегаться глядеть на них. А теперь, Санчика, постарайся хорошенько угостить этого господина. Позаботься об этой лошади, сходи в конюшню за яйцами, нарежь побольше сала, и накормим его, как принца, потому что хорошие вести, которые он принес, стоят того, что мы для него сделаем. А я пока схожу расскажу соседкам о нашем счастье, и господину священнику, и цирюльнику дяде Николаю, которые были и остались добрыми друзьями твоего отца.

– Хорошо, маменька, хорошо, я все сделаю, – ответила Санчика. – Но смотри, чтоб ты отдала мне половину этого ожерелья, потому что я не думаю, чтоб госпожа герцогиня была так глупа, что послала его тебе одной.

– Оно все будет твое, дочка, – возразила Тереза, – дай мне только несколько дней поносить его на шее, потому что оно, право, словно радует мое сердце.

– Вы еще более обрадуетесь, когда увидите сверток, который я везу в чемодане. Это платье из тонкого сукна, которое губернатор носил всего один раз на охоте и которое посылает целиком госпоже Санчике.

– Да проживет он тысячу лет! – вскричала Санчина, – а также и тот, кто привез платье, и даже две тысячи, если нужно!

Тут Тереза вышла из своего дома с письмами в руках и ожерельем на шее. Она шла, щелкая по письмам пальцами, точно по барабану. Случайно встретившись со священником и Самсоном Карраско, она принялась плясать перед ними и закричала: – С богатого по нитке, бедному рубашка, и вот у нас есть маленькое губернаторство. Пусть-ка теперь сунется ко мне какая-нибудь спесивая жена гидальго: я ей задам трепку.

– Да что случилось, Тереза Панса? – спросил священник. – Что это за глупости, что за бумаги?

– Только всего и глупостей, – ответила она, – что эти письма от герцогинь и губернаторов, и что это ожерелье у меня на шее из настоящих кораллов, что Богородице Дево, радуйся, и Отче наш из чеканного золота и что я губернаторша!

– Да Бог с вами, Тереза! – вскричал бакалавр. – Вас не поймешь и не разберешь, что вы говорите.

– Вот из этого вы все узнаете, – ответила Тереза, передавая им письма.

Священник прочел их вслух Самсону Карраско, потом они переглянулись, удивленные прочитанным. Наконец, бакалавр спросил, кто привез письма. Тереза ответила, что им стоит только пойти к ней, и они увидит там посла, молодого парня, красивого, как архангел, привезшего ей еще один подарок, еще богаче этого. Священник снял с ее шеи ожерелье, поворачивал и переворачивал его во все стороны, рассматривал кораллы и, убедившись, что они настоящие, снова изумился.

– Клянусь рясой, которую ношу, – вскричал он, – я не знаю, что и подумать об этих письмах и этих подарках. С одной стороны я вижу и ощущаю изящество этих кораллов, а с другой читаю, что герцогиня просит две дюжины желудей!

– Согласуйте это, как хотите, – заметил Карраско, – но пойдемте посмотрим на принесшего эти послания: мы порасспросим его, чтоб разъяснить все, что нас затрудняет.

Оба отправились вместе с Терезой к ее дому. Они нашли пажа просевающим овес для своей лошади, а Санчику отрезающую большой кусок сала, чтоб испечь его с яйцами и угостить пажа, приятная наружность и изящный наряд которого очень понравились обоим друзьям. Обменявшись с пажом учтивыми поклонами, Самсон попросил его рассказать им что-нибудь как о Дон-Кихоте, так и о Санчо Панса.

– Потому что, – прибавил он, – хотя мы и прочитали письма от Санчо и от госпожи герцогини, но ничуть не вышли из затруднения и не можем понять, что это за история с губернаторством Санчо, особенно на острове, когда все или почти все острова, находящиеся в Средиземном море, принадлежат его величеству.

– Что господин Санчо Панса губернатор, – ответил нам, – в этом сомневаться нельзя. Островом ли он управляет или нет – дело не мое. Достаточно, что это местечко с тысячью слишком жителей. Что же касается сладких желудей, то я могу сказать, что госпожа герцогиня такая простая, что не только посылает просить у крестьянки желудей, но иногда даже посылает к соседям просить одолжить ей гребенку. Ваши милости должны знать, что наши аррагонские дамы, хотя очень благородные и знатные, не так горды и чванны, как кастильские: они не так заносчиво обращаются с людьми.

В это время прибежала Санчика с корзиной яиц и спросила пажа: – Скажите мне, сударь, мой господин отец носит брюки, с тех пор, как он губернатором?

– Я не заметил, – отвечал паж, – но должно быть носит.

– Ах, Боже мой! – вскричала Санчика. Как я хотела бы посмотреть на отца в шушуне![265] Как это смешно, что с тех пор как я родилась, мне все хочется посмотреть на отца в брюках.

– Да разве ваша милость не увидите его в таком наряде! – вскричал паж. – Ей-Богу он скоро будет путешествовать с маской на носу,[266] если губернаторство его продлится хоть два месяца.

Священник и бакалавр прекрасно видели, что паж говорит все в насмешку; но изящество кораллов и охотничье платье, которое прислал Санчо (Тереза уже успела показать им это) сбивали их с толку. Это не помешало им, однако, посмеяться над мечтой Санчний, и еще более, когда Тереза сказала: «господин священник, разузнайте, пожалуйста, не едет ли кто отсюда в Мадрид или Толедо: я хочу поручить кому-нибудь купить мне круглые фижмы, сшитые, как следует, по моде, и самые лучшие, какие найдутся. Право же, право, я не могу ударить лицом в грязь, когда мой муж губернатор: я должна во всем, в чем могу, оказывать ему честь. Я даже могу, не во гнев как будь сказано, поехать ко двору, сидя в карете, как другие, потому что у кого муж губернатор, тот может раскошелиться и купить себе карету.

– Конечно, маменька! – вскричала Санчика. – Ах, если б сегодня, а не завтра, все говорили, видя, как я сижу в карете рядом с госпожей моей матерью: «Скажите, пожалуйста! Посмотрите-ка на эту дурочку, на эту дочку чесночника, как она развалилась в карете, словно папесса». А мне что, лишь бы они шлепали по грязи, а я ехала бы в карете, задравши ноги! Будь прокляты на этом и на том свете все злые языки, какие только есть на земле! Пусть их смеются бездельники, только бы мне ездить в карете. Так я говорю, маменька?

– Так, так, дочка, – ответила Тереза. – Все это счастье и еще многое другое мой добрый Санчо мне предсказывал, и увидишь, дочка, что он не успокоится, пока не сделает меня графиней. Нужно только начать, чтоб счастье повалило, и я много раз слыхала от твоего отца, который столько же отец пословицам, как и тебе, что если тебе дадут телку, так привяжи ее, если тебе дадут губернаторство, так бери его, если графство, так хватай его, а если тебе скажут про хороший подарок: «бери, бери!» так вскочи на него. А не то спите себе и не отвечайте счастью и удачам, когда они будут стучаться в двери вашего дома.

– А мне какое дело, – заметила Санчика, – если кто, видя, что я спесивлюсь и задираю нос, скажет: «надела ворона павлиньи перья, так сам черт ей не брат».

– Никак не могу, – вскричал священник, услышав эти слова, – никак не могу не думать, что все члены семьи Панса родились с целым коробом пословиц в теле: я не видал между ними ни одного, который не расточал и не сыпал бы ими во всякое время и при всяком удобном случае.

– Это правда, – согласился паж, – потому что господин губернатор Санчо говорить пословицы на каждом шагу, и хотя не все они бывают у места, однако, всем нравятся, и госпожа герцогиня и ее супруг восхищаются ими.

– Как, сударь! – вскричал бакалавр. – Вы продолжаете настаивать на действительности губернаторства Санчо и все еще утверждаете, будто на свете есть герцогиня, которая пишет его жене и посылает ей подарки? Что касается нас, то мы хотя и видим и осязаем эти подарки и читали письма, но не верим ничему этому и полагаем, что это одна из историй Дон-Кихота, нашего земляка, который воображает, что все делается по волшебству. Поэтому мне бы, по правде сказать, хотелось хорошенько пощупать и потрогать вашу милость, чтоб узнать, воображаемый ли вы посланец или человек из мяса и костей?

– Все, что я знаю, сударь, – ответил паж, – это – что я действительный посланец, что господин Санчо Панса в самом деле губернатор и что их светлости герцог и герцогиня могут давать и действительно дали названное губернаторство и, кроме того, что упомянутый Санчо Панса, сколько я слышал, чудесно вел там дела. Есть ли в этом волшебство или нет, о том ваши милости могут переговорить между собой. Я же ничего больше не знаю, клянусь в тон жизнью отца и матери, которые еще живы и которых я очень люблю![267]

– Ну что ж, может быть и так, – сказал бакалавр, – но… dubitat Augustinus. – Сомневайтесь, сколько хотите, – ответил паж, – но я сказал правду, и она должна всплыть изо лжи, как масло всплывает из воды. Впрочем, operibus credite, et non verbis: стоит только кому-нибудь из вас поехать со мной, и он увидит собственными глазами то, в чем не хочет верить собственным ушам.

– Эту поездку должна сделать я, – вмешалась Санчика. – Повезите меня, сударь, на крупе своей клячи: я бы охотно съездила к моему господину отцу.

– Дочери губернаторов, – ответил паж, – не должны ездить одни по больших дорогам: они ездят в сопровождении карет, носилок и множества слуг.

– Ей-Богу же! – возразила Санчика, – я могу ехать не только в карете, но и на осле. Нашли тоже модницу и святую!

– Молчи, дочка, – остановила ее Тереза. – Ты не знаешь, что говоришь, а этот господин понимает дело. Час на час не приходится: когда был Санчо, была Санча, а когда губернатор – так барышня, и не знаю, так ли я говорю.

– Тетушка Тереза говорит лучше, чем полагает, – ответил паж. – Но дайте мне пообедать и отпустите меня, потому что я хочу еще сегодня вечером отправиться обратно.


– Ваша милость, – сказал священник, – разделите трапезу со мной, потому что у тетушки Терезы больше радушия, чем добра, чтоб угощать такого важного гостя.

Паж сперва отказался от приглашения, но потом вынужден был согласиться, и священник с радостью увел его к себе, довольный тем, что ему удастся порасспросить его вволю про Дон-Кихота и его подвиги. Бакалавр вызвался написать от Терезы ответ на письма, но она не захотела, чтоб он вмешивался в ее дела, потому что считала его немножко насмешником. Она предпочла дать пирожок и два яичка ничтожному монаху, умевшему писать, и он состряпал ей два письма: одно к герцогине, а другое к мужу, оба собственного своего сочинения и ничуть не хуже других, заключающихся в этой великой истории, как читатель увидит далее.





ГЛАВА LI

Об успехах губернаторства Санчо Панса и о всяких других событиях




Наступил день после ночи губернаторского обхода, ночи, которую метр-д'отель провел без сна, мечтая о наружности и прелестях переодетой молодой девушки. Мажордом употребил остаток этой ночи на письмо к своим господам о том, что делал и говорил Санчо Панса, удивленный как его поступками, так и словами, потому что во всех его действиях замечалась смесь ума и глупости. Наконец, господин губернатор встал, и ему, по приказанию доктора Педро Ресио, дали позавтракать небольшим количеством консервов и четырьмя глотками свежей воды, что Санчо охотно променял бы на краюху хлеба с кистью винограда. Но, видя, что приходится поневоле покориться необходимости, он удовольствовался тем, что ему дали, к великой горести для своей души и великой неприятности для желудка, потому что Педро Ресио убедил его, что легкие и нежные блюда оживляют ум, что очень полезно людям, облеченным знатностью и занимающим высокие посты, для которых умственные силы нужнее физических. Благодаря этим хитросплетениям, несчастный Санчо так сильно страдал от голода, что проклинал все губернаторство, за исключением себя, и даже того, кто ему дал его.

Тем не менее, после одних консервов и голодный, он принялся судить и в этот день, и прежде всего ему пришлось выслушать вопрос одного незнакомца в присутствии мажордома и остальных своих спутников. «Сударь, – начал проситель, – широкая и глубокая река разделяет две области одного и того же владения. Слушайте внимательно, ваша милость, потому что это случай серьезный и довольно трудно разрешимый. Так я говорю, что на этой реке был мост, а на краю моста виселица и нечто вроде суда, где обыкновенно заседали четверо судей, обязанные применять закон, изданный владельцем реки, моста и земли. Закон этот был следующий: «Всякий переходящий через сей мост с одного берега на другой обязан вот присягой заявить, куда он идет и что хочет делать. Если он скажет правду, пусть его пропустят, если же солжет, пусть его немедля вздернут на виселицу». Хотя закон и его суровое условие были известны, но многие все-таки переходили через мост, и из того, что они говорили под присягой, судьи узнавали, правду ли они говорят, и в таком случае давали им свободный пропуск. Но вот случилось, что человек, у которого потребовали объяснения, присягнул и сказал: «Клянусь присягой, которую сейчас дал, что иду умереть на этой виселице и больше не зачем». Судьи подумали над этим заявлением и сказали: «Если мы дадим этому человеку свободно пройти, значит, он солгал под присягой и по закону должен умереть, если же мы его повесим, то ведь он поклялся, что идет умереть на этой виселице, значит, по тому же закону, он, сказав правду, должен остаться свободен». Вот у вашей милости, господин губернатор, и спрашивают, что должны судьи сделать с этим человеком, ибо они и посейчас находятся в недоумении и нерешимости. Узнав о тонкости и возвышенности ума, обнаруживаемого вашей милостью, они послали меня умолять вашу милость от их имени высказать в таком сомнительном и запутанном случае свое мнение.

– Право, – ответил Санчо, – господа судья, пославшие вас ко мне, могли бы избавить себя от этого труда, потому что я такой человек, у которого больше толщины в теле, чем тонкости в уме. Впрочем, повторите мне это дело еще раз, чтоб я его хорошенько понял: может быть, я тогда и найду разгадку». Проситель повторил то, что рассказал, еще раз и другой. Тогда Санчо сказал: «По моему, я могу одним взмахом руки покончить с этим делом, и вот как: этот человек клянется, что идет умереть на виселице, не правда ли? и если он умрет, так, значит, он сказал правду, и по закону он имеет право быть свободным и пройти через мост? Если же его не повесят, так он, значит, солгал под присягой и по тому же закону заслуживает быть повешенным?

– Именно так, как говорят господин губернатор, – ответил посол, – а что касается полнейшего понимания дела, так больше нечего ни сомневаться, ни расспрашивать.

– Я говорю, – продолжал Санчо, – чтоб ту часть этого человека, которая сказала правду, пустили перейти, а ту, которая солгала, повесили бы: таким образом буквально будет исполнено условие перехода.

– Но тогда, господин губернатор, – возразил проситель, – этого человека придется разрезать на две части: правдивую и лживую; а если его разрежут, он должен будет умереть. Таким образом, не будет достигнуто ничего из того, чего требует закон, который, однако, необходимо исполнить.

– Послушайте, господин любезнейший, – сказал Санчо, – или я чурбан, или прохожий, о котором вы говорите, имеет столько же права умереть, сколько перейти через мост, потому что если правда его спасает, то ложь осуждает. А потому мое мнение таково, чтоб сказали тем господам, которые прислали вас ко мне, что так как причины для его осуждения я для его оправдания равны на чашках весов, тат пусть они его пропустят, потому что всегда лучше сделать добро, чем зло, а я подписался бы под этим, если бы умел подписываться. Впрочем, я в этом случае говорил не из своей головы: мне пришло в голову наставление, которое мне между многими другими дал мои господин Дон-Кихот в ночь перед тем, как я отправился губернатором на этот остров» это наставление было такое, что если правосудие будет сомнительно, так чтоб я склонялся к милосердию и придерживался бы его. Богу угодно было, чтоб я сейчас вспомнил о нем, потому что оно как будто сделано для этого дела. – О, разумеется! – вскричал мажордом. – И я подтверждаю, что сам Ликург, тот, что дал законы лакедемонянам, не мог бы произвести лучшего приговора, чем тот, который произнес великий Санчо Панса. Прекратим на нынешнее утро суд, и я сделаю распоряжение, чтоб господин губернатор пообедал всласть.

– Вот это по моему! вскричал Санчо. – Ну, будь что будет. Пусть мне дадут поесть, и тогда хоть засыпьте меня делами и тяжбами: я их все решу одним духом.

Мажордом сдержал слово, потому что считал бессовестным убивать голодом такого скромного губернатора. К тому же он собирался покончить с ним все дела в эту же ночь, сыграв с ним последнюю штуку, которая была ему поручена.

Случилось так, что когда Санчо пообедал в этот день против правил и афоризмов доктора Тиртеафуэры, за десертом в столовую вошел курьер с письмом от Дон-Кихота к губернатору. Санчо приказал секретарю прочитать его сперва про себя, а затем вслух, если он не найдет там ничего секретного. Секретарь повиновался и, пробежав письмо, сказал: «Его можно прочитать вслух, ибо то, что пишет вашей милости Дон-Кихот, заслуживает быть выгравированным золотыми буквами. Вот что он пишет:

Письмо от Дон-Кихота Ламанчского к Санчо Панса, губернатору острова Баратарии.

«В то время как я ждал известий о твоих безрассудствах и грубостях, друг Санчо, и получил вести о твоем мудром поведении, за что особенно возблагодарил небо, которое умеет возвышать бедняка из навоза, из дураков делать умных людей. Говорят, что ты управляешь, точно ты мужчина, и что ты мужчина, точно скотина, так смиренно ты держишься. Но я хочу обратить твое внимание, Санчо, что иной раз можно и даже должно для поддержания авторитета власти идти против сердечного смирения; ибо внешность человека, возвышенного до важных постов, должна соответствовать тому, чего эти посты требуют, а не тому, к чему его склоняет природное смирение. Одевайся хорошо: разубранная палка не зовется уже палкой. Я не говорю, чтоб ты носил драгоценности и кружева или чтобы, будучи губернатором, одевался по военному; а чтоб ты надевал платье, подходящее к твоему положению, и чтоб носил его опрятно и чисто. Чтобы заслужить любовь той местности, которою ты управляешь, ты должен, между прочим, делать две вещи: во-первых, быть ласковым и учтивым со всеми, что я уже раз говорил тебе; во-вторых, заботиться о достаточном снабжении жителей съестными припасами, потому что ничто так не утомляет сердца бедняка, как нужда и голод.

Не издавай слишком много правил и приказов, а когда издаешь, старайся, чтоб они были хорошими, и в особенности чтоб их соблюдали и исполняли, ибо приказы, которых не соблюдают, все равно, что не изданы; они показывают, что правитель, имевший достаточно ума и власти для издания их, не обладает ни силой, ни мужеством для их проведения. Законы, долженствующие устрашать и остающиеся без применения, уподобляются, наконец, чурбану, лягушечьему царю, которого лягушки вначале пугались, а под конец до того стали презирать, что даже садились на него.

Будь матерью добродетелям и мачехой порокам. Не будь ни постоянно суров, ни постоянно благодушен, а выбирай середину между обеими этими крайностями: в этом и заключается главная мудрость. Посещай тюрьмы, мясные лавки, рынки: присутствие губернатора в этих местах чрезвычайно важно. Утешай арестантов, ожидающих скорого решения своих дел. Будь страшилищем для мясников и скупщиков, чтоб они не обвешивали покупателей. Остерегайся проявлять корыстолюбие, жадность и пристрастие к женщинам, если они в тебе есть, чего я не думаю, ибо стоит только твоим подчиненным, особенно имеющим в тебе какое-нибудь дело, узнать твои слабости, как все будут бить по этим струнам, пока не повергнут тебя в пучину гибели. Читай и перечитывай, просматривай и пересматривай советы и наставления, которые я тебе написал перед тем, как ты уехал губернаторствовать: увидишь, что, следуя им ты найдешь в них подмогу, которая даст тебе возможность переносить труды и препятствия, встречаемые губернаторами, на каждом шагу. Пиши к своим господам и высказывай им признательность, ибо неблагодарность есть дочь гордости и один из величайших в мире грехов. Человек, признательный тем, которые делают ему добро, доказывает, что он будет признателен и Богу, от которого получил и постоянно получает столько милостей.

Госпожа герцогиня отправила нарочного к твоей жене Терезе Панса с твоим охотничьим платьем и еще одним подарком. Мы каждую минуту ждем ответа. Я был немного не здоров от царапин, которые нанесла мне кошка и от которых не поздоровилось моему носу; но ничего серьезного не было: если есть чародеи, преследующие меня, так есть и такие, которые мне покровительствуют. Сообщи мне, принимал ли какое-нибудь участие в деле Трифальди сопровождающий тебя мажордом, как ты тогда заподозрил. Обо всем, что с тобой случится, сообщай мне, благо расстояние между нами невелико. Впрочем, я намерен скоро бросить эту праздную жизнь, в которой я томлюсь, потому что не рожден для нее. Представляется дело, которое, кажется, вызовет немилость ко мне герцога и герцогини. Хотя это и очень огорчает меня, но это не беда, ибо я непременно, непременно должен исполнить скорее обязанности своей профессии, чем думать об их удовольствиях, сообразно с поговоркой: Amiens Plato, sed magis arnica veritas, и говорю тебе эту латинскую поговорку потому, что думаю, что ты научился латыни с тех пор, как ты губернатором. Поручаю тебя Богу, который да предохранит тебя от чьей бы то ни было жалости.

«Твой друг

Дон-Кихот Ламанчский».



Санчо весьма внимательно выслушал письмо, которое все слышавшие чтение его хвалили, превозносили и называли чрезвычайно мудрым. Встав из-за стола, Санчо позвал секретаря и заперся с ним в своей комнате, чтоб немедленно ответить на письмо своего господина Дон-Кихота. Он велел секретарю писать, что он будет диктовать, не прибавляя и не убавляя ни слова. Тот повиновался и написал следующее ответное письмо:

Письмо Санчо Панса к Дон-Кихоту Ламанчскому.

Дела мои отымают у меня столько времени, что я не успеваю даже почесать у себя в голове или остричь ногти: поэтому они так длинны, что да простят меня Господь. Я говорю это, господин души моей, чтоб ваша милость не ужасались, что я до сих пор не писал вам о хорошем или дурном положении моем в этом губернаторстве, в котором я голодаю больше, чем когда мы оба странствовали по лесам и пустыням.

«Герцог, мой господин, намедни писал мне и сообщил, что некие шпионы явились на этот остров, чтоб убить меня; но я до сих пор не встречал ни одного, кроме некоего лекаря, которые нанят здесь для того, чтоб морить всех губернаторов, которые здесь правят. Его зовут доктор Педро Рисио, я родом он из Тиртеафуэры. Заметьте, что за имена, и не прав ли я, что боюсь умереть от его руки. Этот лекарь сам говорит от себя, что не лечит болезней, когда они приходят, а предупреждает их, чтоб они не пришли. Все его лекарства – одна диета, и еще такая диета, которая доводят людей до такого состояния, что кости торчат у них из-под кожи – точно худоба не худшее зло, чем лихорадка. Словом, он понемногу убивает меня голодом, и я умираю от злобы, потому я надеялся на это губернаторство, чтобы поесть сладко, попить славно и побаловать свое тело на простынях из голландского полотна и пуховиках, а вместо того мне приходится поститься, как какому-нибудь пустыннику, а так как я делаю это не по своей воле, так я думаю, что в конце концов черт меня возьмет.

Я до сих пор не получал ни доходов, ни подарков, и не понимаю, что это значит, потому что мне говорили, что губернаторы, которые приезжают на этот остров, стараются, еще прежде чем они приедут, чтоб жители дарили или одолжили им много денег, и что это в обычае у всех приезжающих в другие губернаторства, а также и в это.

«Вчера вечером, обходя остров, я встретил очень хорошенькую девушку, одетую мужчиной, и ее брата, одетого женщиной. Мой метр-д'отель влюбился в девушку и выбрал ее в своем воображении себе в жены, как он говорит. А я выбрал молодого человека себе в зятья. Сегодня мы поговорим о своих планах с отцом молодых людей, неким Диего де ла Льяна, гидальго и истинным старым христианином.

Я посещаю рынки, как советуете мне ваша милость. Вчера я встретил торговку, продававшую свежие орехи, и увидал, что она смешала четверик свежих орехов с четвериком старых, пустых и гнилых. Я конфисковал все ее орехи в пользу детей христианской школы, которые сумеют разобрать их, и запретил ей на две недели являться на рынок. Все нашли, что я славно рассудил. Вы должны знать, ваша милость, что здесь ходит слух, что нет худшего отродья, как рыночные торговки, потому что все они безпутные, бесстыжие и бездушные, и я верю этому, судя по тем, которых я видал в других местах.

Что госпожа герцогиня написала моей жене Терезе Панса и послала ей подарок, как говорите ваша милость, я очень доволен и постараюсь в свое время и в своем месте поблагодарить ее за это. Пусть ваша милость от моего имени поцелует ее руки и скажет ей, что я говорю, что она не в дырявый мешок бросила свое благодеяние, как она увидит на деле. Я не хотел бы, чтоб ваша милость затеяли ссоры и неприятности с моими господами, герцогом и герцогиней; потому, если ваша милость поссоритесь с ними, вся неприятность, наверное, падет на мою голову; к тому же нехорошо, когда ваша милость даете мне советы о благодарности, чтоб ваша милость не были благодарны людям, от которых вы видели столько милостей и которые так хорошо принимали вас в своем замке.

«Что до кошачьих царапин, так я в этом ничего не понимаю; но я полагаю, что это какая-нибудь злая штука, которую с вашей милостью сыграли по обыкновению злые волшебники – вы мне расскажете об этом, когда мы свидимся. Я хотел бы послать что-нибудь вашей милости, но не знаю, что послать, разве только клистирные трубки, приделанные к пузырям, которые здесь чудесно делают. Но если это место останется за мной, я постараюсь послать вам чего-нибудь – фалды или рукава.[268] В случае если жена моя Тереза Панса напишет мне, заплатите, пожалуйста, за письмо и перешлите его мне, потому мне очень хочется узнать, что делается у нас дома, что жена и что дети. Затем да избавит Господь вашу милость от злонамеренных волшебников и да даст мне в мире и здоровье кончить мое губернаторство, в чем я сомневаюсь, потому что думаю оставить его вместе с жизнью, судя по тому, как со мной обращается доктор Педро Ресио.

«Слуга вашей милости,

Санчо Панса, губернатор».