Дочери Марса

В первые дни декабря им объявили, что эвакуационный пункт все-таки перебрасывают — со всеми людскими и медицинскими ресурсами — из Дёз-Эглиз неизвестно куда. Салли на всякий случай упаковалась — вдруг переброску начнут, когда она будет в Париже. А для поездки в столицу Франции на встречу с капитаном Кондоном решила обойтись куда меньшим багажом. До Амьена она добралась на грузовике — восьмитонке, которая обслуживала их эвакопункт. А в поезде из Амьена до Парижа всю дорогу проспала, но проснулась вовремя. Она скооперировалась к двумя своими коллегами из Канады — тащиться с вещами на метро было обременительно, а такси на троих от Северного вокзала обошлось значительно дешевле. У них было немного времени пообщаться и сравнить условия работы. Медсестры из Канады работали в госпитале в Аррасе, до ближайшей железнодорожной станции им пришлось добираться бог знает на чем. По их усталым лицам было понятно, что женщинам не приходится сидеть сложа руки в этом арасском госпитале. Неужели и у меня такой вид, подумалось Салли.

Такси доставило их к пансиону Красного Креста для медсестер на Рю де Тревиз. Одна из канадок оказалась жительницей Монреаля, поэтому сумела втолковать водителю такси, что нужная улица находится в двух шагах от Вандомской площади. И — но это уже предназначалось коллегам и произнесено было полушепотом, — от театра «Фоли-Бержер». Чарли должен был приехать не раньше следующего утра, и Салли, после того как им были вручены ключи от забронированных комнат, приняла приглашение отужинать с канадками. Ничего, успеем и завтра по Парижу набегаться — так решили они. А сейчас отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать.

Спустившись в столовую в седьмом часу, Салли увидела, что коллеги уже расположились за столиком. Стол покрывала белоснежная накрахмаленная скатерть. На другом конце зала спиной к ним сидела женщина — одна за столом. И, судя по движениям, усердно поглощала еду. Эти плечи, жесты, движения показались Салли до боли знакомыми. Она испытала шок, мгновенно сменившийся ощущением, что кто-то норовит беспардонно вмешаться в ее личную жизнь. Разумеется, там, опустив глаза, как это свойственно женщинам, которые обедают или ужинают в ресторане в одиночку, сидела Наоми.

Надо было немедленно объяснить ситуацию своим новым знакомым. Подойдя к ним, Салли проговорила:

— Прошу прощения, но оказалось, что вон там сидит моя сестра. Она мена пока еще не заметила.

Последовал вопрос, где работает сестра.

— В Булони, — сказала Салли.

— Ты же можешь позвать ее к нам, — предложила одна из канадок. — Но… Я понимаю, вы давно не виделись, и вам наверняка есть о чем поговорить с глазу на глаз, вспомнить о доме, например.

Да, это как раз в точку, мелькнуло у Салли в голове. Мы будем вспоминать именно о доме. И все уладим и утрясем.

Наоми, услышав их голоса, поднялась из-за стола. Салли почувствовала восхищение при виде своей серьезной, осунувшейся, повзрослевшей сестры.

— Я в отпуске, — глуповато пояснила Салли.

Наоми бросилась ее обнимать, Салли тоже прильнула к ней. В один миг все стало вдруг легко и просто.

Взяв Салли за локоть, Наоми подвела ее к своему столику и усадила напротив. Все еще не придя в себя от изумления от их нежданной встречи, Наоми, подавшись вперед, шутливо боднулась с сестрой. Совсем как юная, не знающая канонов сдержанности школьница в приливе нежности к подружке.

— Ну, так вот… — проговорила Наоми, глядя на сидящую напротив сестру. — Тебе, безусловно, необходимо развеяться, отдохнуть.

— Знаешь, я то же самое подумала о тебе.

— О, в этом Добровольческом госпитале все работают на износ.

— Мне удалось выкроить недельку отпуска. А тебе?

— Всего-то пару дней, — призналась Наоми. Потом кивнула на женщин-добровольцев Красного Креста, которые обслуживали их в столовой. — Жаль, что так мало.

— Завтра я встречаюсь с Чарли Кондоном. Он поведет меня в картинную галерею.

— Чудесно, — сказала Наоми.

— А у тебя как дела?

— Завтра должен приехать Иэн Кирнан, и мы идем на заседание Комитета Честности.

Салли, ни разу в жизни не слышавшая о подобной организации, недоуменно покачала головой.

— Ах, да, прости! Мне казалось, я писала тебе. Это комитет, который должен узаконить нашу помолвку.

— Вашу помолвку?

— Да, я ведь писала тебе.

— Я никакого письма не получала, — с досадой ответила Салли, но досада относилась не к сестре, а к полевой почте.

— Понимаешь… Несмотря на пышное название, комитет всего лишь должен удостовериться… ну, в искренности наших намерений, что ли.

Салли видела, что вся эта кутерьма с комитетом ее забавляет. На самом деле Наоми выглядела счастливой. Как она может быть такой безмятежно счастливой от помолвки с этим Кирнаном, после смертельной инъекции в тот роковой вечер? Вероятно, если бы удалось об этом поговорить, Наоми могла бы научить Салли счастью. Салли не нашла в себе сил притронуться к поданному супу.

— В чем дело, Сэл?

— Ты когда-нибудь вспоминаешь о маме? — с вызовом спросила Салли. — Я имею в виду, думаешь о ней так же часто, как и о тех смертях, с которыми нам приходится сталкиваться по работе чуть ли не каждый день?

— Конечно. Могу на часок позабыть, но не больше, чем на часок. Я ведь была с ней, когда она умирала. Многие сочли бы это за горе. Но это еще и большая честь.

— Впрочем, хватит об этом, — решила сменить тему Салли. — Ты слышала про Онору?

— Слышала. И думаю, многие из нас могут кончить так же, если не повезет по-крупному.

И тут снова всплыла извечная тема.

— А ты готова признаться этому твоему Комитету Честности, что впрыснула ей тогда смертельную дозу? — прямо спросила Салли. — Или комитет не понял бы тебя?

Глянув Наоми прямо в глаза, Салли заметила в них замешательство.


— А Иэну Кирнану ты об этом рассказала? — не отступала Салли.

— Нет, не рассказывала, — ответила Наоми. — Послушай, Салли…

— Я вот собираюсь признаться Чарли… Ну, не могу я жить с тем, что он не будет об этом знать. Это отравит нам все. Скажу ему, что это я все задумала. О тебе — ни слова. Потому что я всегда намеревалась поступить именно так, хотя ты взяла все это на себя. Я хотела просто облегчить ее страдания. Я так и не поблагодарила тебя за это — да и сейчас у меня не хватает на это духу.

— Тебе не за что меня благодарить, — туманно возразила Наоми. — Боже, если бы посмотрела на себя, Сэл — у тебя такой вид, будто ты голодовку держишь. Поела бы. Кожа да кости, поверь.

— Разве это важно? Важно, что я тебя и люблю и ненавижу за то, что ты решила взвалить это бремя на себя. За то, что мы обе сотворили.

— Успокойся, Салли! ЧТО мы сотворили?

— Убили ее, — понизив голос, проговорила Салли. — Убили ее! Убили! Знаю, ты обнаружила морфий, который я спрятала. И поняла, для чего я его коплю. И взяла на себя исполнение, а то, что осталось, ты куда-то дела… Сожгла или зарыла где-нибудь. Вот и не могу я никак понять — то ли мне любить тебя за это, то ли ненавидеть. То ли не расставаться с тобой до конца дней, то ли держаться от тебя подальше всю оставшуюся жизнь.

— Минуточку, Салли, — пробормотала Наоми. — И потом, говори потише, прошу тебя. Эти твои канадки так и уставились на нас.

— А тебя это волнует? — прошептала Салли довольно сердито. Желчно. — Подумаешь, велика важность! Ну, взяли и прикончили нашу мамочку. А тебя какие-то канадки волнуют, которых ты видишь в первый и в последний раз в жизни.

Салли охватил такой гнев, что Наоми только и оставалось, что опустить глаза в тарелку. Она даже вскочила из-за стола. Наоми никак не ожидала от Салли такого всплеска эмоций, причем совершенно ни с того ни с сего.

— Я ничего не делала, — холодно сказала Наоми. — И снова взяла руку Салли в свою. — Наша мать просто умерла. И все. И не знаю, почему именно в тот вечер, а не в какой-нибудь другой. Вот так — коротко и ясно — умерла.

— Это неправда. Просто ты взваливаешь вину только на себя.

— Нет. Я обнаружила спрятанные в простынях твои запасы. И воспользовалась бы ими, если бы у меня смелости хватило, как у тебя. И любви, как у тебя, — только не отрицай это, прошу. Но она просто умерла. А утром я растопила плиту и бросила туда все — и остатки морфия, и бромид, и все остальное. Все ненужные флаконы.

Свободной рукой Салли закрыла лицо.

— Послушай меня, — не терпящим возражений тоном проговорила Наоми. — Я рассказала тебе, как она умерла, и о том, что я оставалась при ней до конца. И повторяю тебе еще раз — мама умерла, тихо и просто.

Салли затрясло. Как в лихорадке, когда остановиться невозможно.

— Боже мой, мне следовало все тебе объяснить, — призналась Наоми. — Откуда мне было знать, как это на тебя подействует. Я могла бы тебе кое-что рассказать… например, о ребенке, который попал под трамвай… Все дело в том, что нам предписано бороться за жизнь, несмотря на обреченность и муки больного. Как будто вовсе и не грех спокойно взирать на муки, зная, что уже ничем не помочь.

Если их мать умерла — умерла естественной смертью, когда измученный организм был уже не в силах переносить боль, — Салли не была сообщницей, разве что исключительно по собственной воле. И эта мысль — разумеется, если Наоми можно было верить, — успокоила ее.

— Ты когда-нибудь думала о чем-то подобном здесь, во Франции? — спросила Наоми.

— Но это же посторонние люди.

— Одна из твоих ближайших подружек — не буду говорить, кто именно, — призналась мне, что дала раненому с кровотечением, случай был безнадежный, смертельную дозу хлороформа. Так легче, чем даже с эфиром. И что до меня, я не раз и не два подумывала об этом здесь, во Франции. Но глядя на этих израненных ребят, с которыми нам приходится иметь дело, я ни разу не обрела той уверенности, которая помогла мне выстоять в том самом случае с трамваем…

Сидевшие на другом конце зала канадки стали подниматься из-за стола. И пожелали Салли и Наоми спокойной ночи. Разумеется, они поняли, что между сестрами разгорелся спор, и нешуточный. И всем своим видом они старались показать, что встревать в него не собираются, сделать вид, что они вообще ничего не заметили, было бы уж как-то слишком. Стоило канадкам уйти, как сестры Дьюренс тоже встали и заключили друг друга в крепкие объятия, соответствующие важности только что пережитой взаимной исповеди.

Потом, когда они поднимались наверх, Наоми помогла Салли идти, поддерживая ее, обняв за плечи, как инвалида.

— А теперь, — велела Наоми, — думай о самых обычных вещах. Гуляй с Чарли Кондоном, наслаждайся его обществом, отъедайся, при случае выпей вина. А не хочешь переночевать у меня в комнате?

— Нет, — отказалась Салли.

От одной мысли оказаться в одной постели с сестрой после всех этих обновленных впечатлений, страхов и открывшейся правды ей было просто невмоготу. Поэтому у двери в комнату Наоми обе остановились.

— Я тебе верю, — призналась Салли.

Наоми взяла ее за подбородок.

— И не сомневайся, — понизив голос, сказала она. — Всегда существует выбор, и тебе это известно — или умереть, или жить. Мы живем за тех, кто не выжил. Их, невыживших, миллионы. Так к чему толочь воду в ступе?

В конце концов Наоми пошла в комнату к Салли, и они сидели до тех пор, пока Салли не сморил сон.

А когда она проснулась утром в одиночестве и стала подумывать, а не сбежать ли ей из Парижа, тут же поняла, что ей необходимо увидеться с Чарли Кондоном. Услышанное от Наоми уменьшило ее страхи почти до приемлемого уровня. Она решила принять ее версию. Несомненно, крепкий ночной сон не только освежил, но и исцелил ее. И, умываясь, она осознала себя просто как еще одну женщину из многих тысяч, кто способен отличить преступление от мужественного поступка. Да, подумала она, я позавтракаю с сестрой.



Чарли Кондон, приехавший на метро и представший перед ними в плаще спортивного покроя, был страшно рад, когда Салли представила ему Наоми. Он до сих пор производил впечатление человека, которого не так-то легко сломать, и, как и Наоми, дошел до той стадии, когда возраст не так сильно меняет внешность.

— Помню, помню вас, — сказал он, — но в школе вы казались мне ужасно взрослой.

И снова завязался приятный светский разговор. Чарли поинтересовался, согласны ли они с Иэном — тот пока еще не прибыл, — составить им компанию и прогуляться по галереям. Первая остановка — Лувр, предложил он, а потом, уже после ланча, еще парочка. Гарантирую массу удовольствия.

Наоми объяснила, что им предстоит важная встреча, которую никак нельзя пропустить. Чарли пообещал в таком случае заказать места в одном ресторанчике, рекомендованном ему сослуживцем.

— Он всегда удачно заказывает, — заверила сестру Салли.