Дикие цветы

Мама издала короткий смешок.

– Гениальное имя. Оно настоящее или это сценический псевдоним?

– Понятия не имею, Дороти, милая, – ответил папа, открыв газету со звуком, похожим на хруст. «Дороти» было настоящим именем мамы, и Бен был готов поклясться, что она ненавидела это имя всеми фибрами души. – Она приедет, чтобы научить меня петь эту проклятую песню, и единственная причина, по которой она здесь останется, – в том, что она крестница Кеннета и, как он говорит, с ума сходит по «Хартман-Холл». Так что Белинда хочет встретиться с тобой, вот и все. У нее, наверное, и дом весь завешан твоими фотографиями. Довольно странное поведение для тридцатитрехлетней женщины, но что уж тут поделаешь.

– Что ж, ясно. Будет мило, если она приедет, – ответила мама, а Корд, воспользовавшись тем, что про тост все забыли, со смешком стянула его со стола.

– Корд, не будь нахалкой, – одернула ее мама.

– Прости, – невинным голоском ответила Корд.

– Дорогая, на сегодня достаточно. Ты уже съела пять штук, – сказала мама не терпящим возражений тоном, и Корд пришлось отодвинуть тарелку. – Не останется места для обеда, а сегодня у нас ветчина.

– Ух ты! Обожаю ветчину, – вклинилась Мадс, пытаясь снова установить мир в семье, как она всегда это делала. – Корд, может, пойдем переоденемся? Я уже изжарилась в этой одежде.

– Давай, – сказала Корд. – А потом пойдем в пляжную лавку и купим по мороженому.

– Никакого мороженого перед обедом, – крикнула мама ей вслед, но девочки уже скрылись в доме.

– Корд ужасно толстая, – бросил Бен с деланой небрежностью, когда они ушли. – Правильно, что ты не разрешаешь ей слишком много есть.

– Не подлизывайся, милый, – тут же отреагировала мама. – Она растет, и ей нужно питаться. Я была такой же комплекции в ее возрасте, но сначала она объедается, а в обед отказывается от еды, что просто неприлично при гостях, и потом еще эти косички…

– А что с косичками? – спросил Тони с легким любопытством.

– Ох, сущее проклятье. Они похожи на толстые сигары. Лучше бы она остриглась под мальчишку или отрастила их, а то выглядит как малолетняя преступница из «Школы Святого Триниана»[64]. – Мама закатила глаза. – И не смотри на меня так, Тони. Это правда.

– Корди – красавица.

– Разве я сказала, что это не так? Но с фактами не поспоришь… – Она умолкла. – Ладно. Ох уж эта ворчливая старушка мама, верно? – Она улыбнулась Бену. – С другой стороны, ты, мой дорогой, воплощенная безупречность. И всегда был.

Бен почувствовал себя неловко – не только от того, что она погладила его по лицу, чего ему совсем не хотелось, но и из-за быстрого презрительного взгляда, который отец бросил на него.

Папа поднялся.

– Пойду на пляж – поплаваю, пока еще не стало слишком жарко, – сказал он. – Составите мне компанию? – Он посмотрел на Алтею, протянув ей руку.

– Обязательно, – сказала Алтея, встречаясь с ним глазами и вкладывая свою руку в его. – Только дай мне пару минут, чтобы я могла обсудить обед с Гэри, и я к тебе присоединюсь. Хочу приготовить картофельный салат к ветчине.

– Мое любимое блюдо, замечательно! – воскликнул папа. Каждый раз он так горячо приветствовал все попытки мамы приготовить что-то, словно кухня находилась на Эвересте. – Она просто чудо, правда, Гэри?

– Определенно, – сухо ответила миссис Гейдж, с грохотом собирая со стола пустые тарелки. – Не волнуйтесь насчет салата, миссис Уайлд. Будет лучше, если им займусь я.

– Ну что ж, – сказала Алтея таким голосом, будто испытывала величайшее разочарование. – Хорошо, идем на пляж.



Корд отлично плавала – она обожала воду больше всего на свете, могла заплывать дальше, чем остальные, и была достаточно сильна, чтобы плыть против течения. В тот день они плавали все вместе: мама в ее умилительно глупом купальном костюме аквамаринового цвета, украшенном цветами, который на ветру покрывался рябью, Мадлен в одном из прошлогодних купальников Корд и Бен с папой, соревнующиеся, кто плавает быстрее. Пока никто не видел, Корд подныривала и щипала их за пятки – когда они замечали под водой ее голубой силуэт, мчащийся со скоростью морской торпеды, становилось уже поздно.

– У тебя грандиозный объем легких, – заметил папа, шутливо борясь с Корд и пытаясь вытащить ее из воды после того, как она попыталась атаковать его. – Тебе нужно на какой-нибудь конкурс вроде тех, что в Борнмуте, где пловцы соревнуются, кто дольше продержится под водой.

– Знаю, – ответила Корд, отдуваясь, и снова нырнула и дернула брата за плавки, рассчитывая, что они спадут. Бен закричал от неожиданности и свалился, хихикая, спиной в море, и они все присоединились к нему, тоже смеясь, а потом он вдруг обнаружил, что задыхается от того, что хохотал слишком сильно. Мадлен подняла его, а мама погладила по спине, и Бен перестал задыхаться, но зато начал икать.

– Прости, – сказала Корд. – Я не хотела…

– Ничего, – ответил Бен, шлепнув ее по руке. – Я все равно собирался немного посидеть на песке. – Он возвратился на пляж, шлепнулся на полотенце и вскользь осмотрел свое тело. На груди у него росло несколько коричневых волосков, восемнадцать или вроде того, и он мечтал, чтобы они стали чуть темнее или более заметны, а еще о том, что было бы здорово не выглядеть таким худосочным в этих оранжевых плавках.

Было так странно, что он снова здесь. После того, как все произошло, Бен был уверен, что на следующий год они сюда не поедут. Мама постоянно пропадала на съемках второго сезона «Хартман-Холл», а папа дни напролет проводил на репетициях-он пытался научиться говорить с шотландским акцентом, но у него не очень-то получалось. Однако в один из летних дней все изменилось, и уже позже, намного позже, Бен понял, что его отец, по-видимому, отказался от участия в очередной постановке или телерекламе, чтобы отвезти их всех в Боски, и хотя сначала Бен сомневался, что хочет ехать, момент их приезда оказался просто чудесным. Мадс тоже внесла свою лепту в это счастливое ощущение: она все понимала и не суетилась, как сначала делали папа и Корд.

Еще один год мама была занята на съемках третьего сезона, так что с ними остался мистер Гейдж, а она приезжала по выходным. Папа уехал в Нью-Йорк ставить «Макбет» на Бродвее. То лето тоже выдалось неплохим, снова по большей части благодаря Мадс, которая постоянно находилась рядом и с которой можно было делать всякие веселые вещи, – втроем из них вышла банда что надо. И ей, и Бену нравилась одинаковая музыка, они смеялись над одними и теми же шутками и любили сумасшедшие игры. Но самым замечательным в Мадс оказалось то, что она понимала, когда ему нужно было остаться в одиночестве. Раньше он так не делал, но теперь иногда ему хотелось побыть одному-особенно здесь, в любимом доме, где каждый предмет напоминал ему о том, как когда-то он был мальчишкой и верил, что ничего плохого с ним случиться не может. Плохое случилось, и временами он еле сдерживался, чтобы не растолкать Корд в ночной темноте – не разбудить и не втолковать ей, что она не знает, не понимает, насколько чудовищно реальный мир отличается от стерильного пузыря, в котором они выросли. Это страшное место, и здесь происходят жуткие вещи.

Мамина популярность тоже многое изменила-почти столько же, сколько и несчастный случай. Жизнь теперь текла по-другому-они больше не могли спокойно выйти с ней на улицу, а сама она все время пропадала на интервью или телешоу вроде «Паркинсона»[65]. «О, смотри, там мама», – сказала как-то Корд, переключая с канала на канал и наткнувшись на Алтею, которая восседала на диване, как всегда очаровательная. Мама даже приняла участие в одном из скетчей «Моркама и Уайза»[66]: Эрик надел ей на голову ведро, и это выглядело очень смешно, что, впрочем, не удивило Бена и Корд – они и так знали, что мама смешная.

Иногда это получалось даже здорово: вечеринки, которые они устраивали в Ривер-Уок, с шампанским и веселыми друзьями родителей, походы на съемки, одноклассники, расспрашивающие о маме. А иногда – когда ее не бывало рядом недели напролет и они были предоставлены сами себе, пытаясь заполнить чем-то скучные часы в опустевшем доме и скучая по ней, в то время как миссис Берри сидела на кухне за вязанием, – не очень. Так или иначе, правда состояла в том, что теперь они стали другой семьей.

Бен обхватил руками колени. Находиться в Боски означало снова вспомнить все, что он хотел забыть. Корд однажды сказала ему, что мама расцарапала себе лицо от волнения, когда он исчез. Он видел красные рваные раны, обезобразившие ее лицо, когда проснулся в больнице, но ничего не спросил-он был слишком взволнован, слишком растерян. А потом появился папа, и Бен велел ему уйти. Он орал на него, громя все вокруг и вытаскивая из своего тела трубки, пока доктор не попросил отца покинуть помещение.

Мадс помахала ему из воды, и Бен помахал в ответ, вспомнив вкус ее губ на своих губах, ее теплоту на своих иссушенных солью плечах, чувство безопасности и счастья, правильности всего происходящего. Как же ему хотелось остановить время, потому что он уже знал – если он так чувствует себя сейчас, значит, скоро придут и другие чувства, которых он не желал и не ждал, но которые были неизбежны- словно за право на счастье нужно было обязательно платить что-то вроде налога. Он крепче обхватил себя и качнул головой, и вот уже он вспоминал об этом, а когда начал, уже не мог остановить круговорота своих мыслей: он снова переживал все сначала, словно кто-то привязал его к стулу и заставлял смотреть фильм ужасов, который он уже много раз до этого видел. Корд перестала спрашивать его, потому что он попросил ее. Но продолжали ли они думать об этом, как это делал он?

«Со мной все в порядке», – отвечал он маме, папе или кому-то еще, кто интересовался его состоянием. Но прошлое по-прежнему жило в нем. Кадры в его голове, запахи – их было достаточно, чтоб вновь запустить весь процесс. Розовато-белые собаки, похожие на борзых, или запах дегтя, или просто силуэт высокой худой женщины впереди него на улице.

Конечно, у него в мозгу много и других вещей – столько, что иногда он боялся, что скоро там просто закончится место, – его ненависть к школе, его переживания из-за ИРА и бомб, авиакатастроф или того, что Корд собьют на повороте у станции, где мотоциклы ездили слишком быстро; его мысли о том, что будет, если мама умрет от рака, убившего мать Джонса, или же папа бросит их ради другой женщины, более молодой, той, что смогла бы родить ему больше детей, и забудет о них навсегда. (Такое уже случилось с одним из одноклассников Бена-тот перестал получать подарки на день рождения, и в конце концов ему пришлось бросить школу, потому что его мать не могла больше оплачивать обучение.) Но он, конечно, прекрасно понимал, почему беспокоится обо всех этих вопросах: так ему не приходилось думать об остальном – о настоящем, о том, что было правдой.

Он слышал, что папа сказал в тот день по телефону, слышал каждое слово, вылетающее из его рта. Что, если бы он узнал, что Бен подслушивает? Что бы он сказал тогда? Прости, Бен, но это ничего не меняет. Или: Ну вот ты и услышал правду о том, почему я не люблю тебя и почему я отослал тебя учиться в школу подальше. Я не хочу видеть тебя в нашем доме.


Он помнил все так ясно, словно это случилось вчера.

Бен подумывал уйти из дома после ссоры с отцом из-за школы-пойти на пляж, немного поплескаться в море, остыть. Но когда, стоя в коридоре под дверью родительской спальни, Бен услышал слова отца и решил убежать туда, где никто и никогда его не найдет.

Из провизии в тот вечер в его распоряжении оказался лишь шоколадный батончик, который он еще днем купил в деревенском магазинчике. Он держал его в кармане, в секрете от Корд в качестве сюрприза, который взбодрил бы их на обратном пути в Лондон. Теперь Бен добавил к батончику немного бечевки, а в другой карман засунул пару носков, чистый носовой платок и два фунта стерлингов, его карманные деньги, припрятанные загодя, чтобы сходить в кино на «Монти Пайтон и Священный Грааль»[67], который все еще показывали в Суонедже. В свой школьный ранец он положил чистую рубашку, пару шортов и книжку «Робинзон Крузо», которая, как он полагал, могла бы ему пригодиться.

Он все еще слышал, как Тони говорит по телефону. Бен тихо прокрался в коридор и вгляделся в огни крыльца, надеясь в последний раз услышать голос сестры, но ничего не услышал. Тогда, тихо открыв входную дверь, он оставил Боски позади и пошел вниз по улице.

Бен не оглядывался. Он старался ощущать себя храбрецом и искателем приключений, но ничего не получалось. Он чувствовал себя жалким.

Свернув на дорогу, Бен зашагал с высоко поднятой головой, с рюкзаком, небрежно болтающимся на одном плече. Он представлял себя трубадуром, странником. Ему было плевать – пусть даже то, что он подслушал, правда. Отныне ему нет дела ни до кого из них. Никто больше не заставит его ходить в интернат. Он найдет другую семью, станет жить с ними, а когда вырастет, вернется в Боски.

– Видите? – скажет он. – Со мной все отлично. Я прекрасно справляюсь. Мне не нужен ни один из вас.

Когда Бен ушел из Боски, солнце клонилось к закату. Примерно с милю он ощущал себя в полном порядке и даже почти ликовал – его радость омрачало лишь то, что пришлось покинуть Корд и Мадс. Он жевал шоколадку и размышлял о том, с кем поселится. Это непременно должна быть богатая семья, живущая круглый год у моря, со спортивной машиной и гоночным треком на целый этаж. Каждую пятницу они будут есть жареную рыбу с картофельными чипсами, а еще заведут щенка.

Бен шел по дороге, которая, как он думал, вела к Биллз-Пойнт. Он вынашивал смутную идею пойти в Суонедж и зайти к «Уимпи», чтобы что-нибудь съесть, но потом свернул не в ту сторону и оказался выше по холму, вдалеке от скал, где строились новые летние домики, длинной линией тянувшиеся вдоль фермы. Было темно, фонари не горели, луна еще не взошла, так что, когда из какого-то дома вышла женщина, Бен чуть не подпрыгнул от испуга.

– Тебя-то как сюда занесло? – поинтересовалась, затягиваясь сигаретой, женщина в халате и тапочках.

Бену стало неловко. Он посмотрел в пасмурное темно-серое ночное небо и выдавил:

– Гуляю.

– Такой малец, как ты? – удивилась женщина. – Не рановато ли тебе гулять без взрослых? – Она пригляделась к нему повнимательнее и присвистнула: – Батюшки! Да я тебя знаю! Ты мальчишка Тони Уайлда, верно? Видала тебя раньше на пляже.

Женщина рассмеялась, и он ощутил исходившую от нее сигаретную вонь. Чем-то омерзительным веяло от ее крашеных светлых волос с черными отросшими корнями и худого мрачного лица. Он вспомнил голос Корди и ее мордашку, на которой оранжевым и черным играло пламя свечи, горевшей на крыльце. На холме живет ведьма. Я видела ее. Однажды она спустилась с неба и теперь живет здесь. Ее зовут Вирджиния Крипер, и она забирает детей.

Бен сделал шаг назад, к живой изгороди.

– Я знавала его после войны, представляешь? Меня-то он, конечно, не узнал. А ведь мы были приятелями. Тони, Тони, старый Казанова… – Она задумчиво посмотрела на Бена. – Слушай, а не слишком ли я с тобой откровенна?… Отец-то твой ошивался здесь целыми днями после того, как старушка задала стрекача… – Она махнула сигаретой в его сторону. – Старый-добрый Тони Уайлд, охо-хо. Ты бы видел вечеринки, что он тут после войны закатывал. А люди, которых приглашал… Эх, были времена! – Она быстро моргнула. – Не так много осталось тех, кто помнит, что за птица был Тони до того, как повстречался с твоей мамулей. Тоже мне, важная особа, ходит вся из себя, будто у нее кочерга в заднице. Уж прости мой французский…

– Все нормально, – ответил Бен машинально. Ему стало дурно.

– Странная была компания: женщина со шрамом, старая кошелка и он… Что-то с ними было не так, несмотря даже на то, что шла война. – Она ткнула сигаретой в его сторону. – Как по мне, так она была больной на всю голову вместе с ее древними черепками, и цыплятами, и всем остальным. Отец утверждал, что своими глазами видел, как она украла подсвечник из церкви, но он, конечно, был тот еще пропойца, не понимал, что есть что…

Она замолчала и уставилась на него, прищурившись, – Бен понял, что она пьяна.

– Прошу прощения, но мне нужно идти, – сказал он, собирая остатки вежливости. – Извините…

– Брось, не уходи, зайди в дом. В такое время не место тебе на улице, дорогуша. – Она тяжело оперлась на приземистую ограду сада и положила голову на кирпичи. – Я позвоню Тони, мы позовем его сюда, и он тебя заберет… Посидим, развлечемся, выпьем. Будет здорово снова увидеть его – сто лет прошло, как мы встречались в последний раз… – Улыбаясь, она подалась вперед, и он увидел угри у нее на носу. В ее желтых глазах горело любопытство. – Сейчас позвоню ему, отцу-то…

– Он мне не отец! – выпалил Бен и бросился бежать, испугавшись, что она протянет руки, схватит его и заберет навсегда. Он слышал, как она зовет его, но продолжал бежать, ощущая, как звенит в кармане мелочь и гулко бьется сердце.

– Эй! Вернись! Вернись, кому говорят!

Он бежал и бежал мимо домов и остановился только, когда дорога кончилась. Дальше шла узкая тропинка, заросшая ежевикой и кораллово-оранжевыми дикими розами. Она вела к боковому входу фермерского дома, где жил жуткий фермер Дерек, хозяин Спам.

Бен заколебался, но тут услышал голос женщины со стороны дороги:

– Иди сюда! Скажу кое-что!

Голос приближался, и тогда Бен снова побежал.

Он мчался все быстрее и быстрее по узенькой, заросшей дорожке, огибающей задворки фермы, а потом спрятался в сарае.

Здесь оказалось тихо и тепло, и он сжался в комок под соломой, пропахшей мочой и потом – как он надеялся, коровьими. Так или иначе, внутри было безопаснее, чем снаружи, и он сидел очень тихо, пока глаза не стали слипаться.

Его разбудили жуткие звуки, доносившиеся откуда-то поблизости. Сообразив, что заснул, Бен схватил ранец, поднялся и медленно прокрался к двери, тщательно нащупывая дорогу, потому что вокруг уже стояла кромешная тьма. Он открыл задвижку так тихо, как мог, приподняв ее всего на несколько дюймов.

Звук оказался воем, и не таким уж и громким. Визжащий, хриплый лай. После того, как его глаза привыкли к темноте и он окончательно проснулся, Бен увидел фермера Дерека. Тот избивал гаечным ключом собаку, привязанную к столбу во дворе дома. Бен узнал Спам.

Собака была ужасно тощей. Кости торчали из-под розовато-белой кожи, хвост обвивался вокруг ее изможденного тела, словно она хотела сжаться поплотнее, чтобы избежать ударов, а фермер Дерек ревел и лупил ее с такой силой, что Бен не понимал, как она вообще все еще могла издавать какие-то звуки.

Причина избиения голодающей собаки валялась в грязи поблизости. Это был мертвый цыпленок со свернутой шеей.

– Получай, бесполезная тварь! – орал Дерек. – Даже собственных щенков уберечь не можешь, тупая ты сука! Вот тебе!

Несмотря на то что Спам была хрупкой, как перышко на ветру, фермер ухватился за шест, чтобы придать удару больше мощи, и с огромной силой пнул ее в ребра. Собака снова зашлась ужасным, задыхающимся, мучительным лаем, и Бен закричал, не в силах остановить себя. Фермер даже не отреагировал: все выглядело так, словно он обезумел – пиная собаку снова и снова, он бормотал что-то себе под нос. На этот раз Спам рухнула на землю и осталась лежать неподвижно.

«Беги! – кричал голос внутри Бена. – Беги и останови его! Ты можешь укусить его. Ты можешь его ударить!»

Но он ничего не сделал, прикованный к земле ужасом.