Дикая весна

Тревожные тени на серых замшелых камнях кладбищенской ограды.

Цветы, вибрирующие от предвкушения жизни и смерти, конца, но и начала. Розовый – цвет всех младенцев, не так ли?

Роща памяти.

Малин не видит ее из-за цветущих деревьев.

Не там ли мама найдет свое пристанище?

– Как твой папаша? – спрашивает Зак.

– С ним вроде всё в порядке.

– А с тобой?

– Со мной?

– С тобой всё в порядке?

– За меня ты можешь не беспокоиться.

– Ты же знаешь – за тебя я беспокоюсь автоматически.

– С какой стати?

Зак смеется.

– Потому что за тобой тянется хвост твоих прежних срывов. Больших и малых. Поэтому.

Малин ухмыляется в ответ. Некоторое время они едут молча.

Малин сосредотачивается на новостях. Взрыв занимает в них главное место. Диктор не говорит ничего нового, затем рассказывает об опустевших филиалах банка, о том, что с разных концов страны поступают сигналы: люди боятся проходить мимо банков.

Заведующий отделом информации банка «Нордеа» заявил, что они усилили охрану всех своих офисов и что они, как и все остальные банки, пока держат свои офисы закрытыми, но с большой вероятностью в течение ближайших одного-двух дней можно будет снова спокойно совершать банковские операции.

– Разумеется, мы со всей серьезностью относимся к случившемуся.

– Кто бы сомневался, – шипит Зак сквозь зубы.

За окном машины такой весенний день, о каком можно только мечтать, когда ртуть в термометре поднимается неожиданно высоко, и лишь несколько случайных облачков омрачают ясное синее небо.

– Ну и хорошо, что эти долбаные банки посидят закрытыми, – продолжает Зак. – До чего же стыдно им должно быть за то, что они натворили в последние годы!

– Что до меня, то лучше уж они были бы открыты – только б не было всей этой истории, – говорит Малин.

– Ясное дело. Я не то имел в виду…

– Знаю.

Они проезжают мимо старой части Линчёпинга.

С каждым днем люди одеваются все легче. Словно все же доверяют весне, теплу – несмотря на все то, что случилось.

Некоторые многоэтажки, мимо которых они проезжают, давно ждут покраски, но муниципалитет вынужден был закрыть этот проект – бюджета не хватило, когда количество безработных в городе резко выросло. Пошли разговоры о том, чтобы на несколько дней в неделю закрывать бассейн «Тиннербексбадет» и сократить расходы на содержание городских детских площадок.

Проклятые банки!

Неужели эти гребаные директора банков и национальные капиталисты не понимают, что от их алчности детям живется хуже? Что малыши рискуют поранить ногу от того, что на неблагоустроенной площадке оторвется доска и вылезут гвозди?

«Ответственность, – думает Малин. – Это сейчас стало совсем не модно – помимо ответственности за собственный банковский счет».

Радио бормочет какие-то новости по поводу того, что в Колмордене родились комодские вараны – впервые вараны размножились в неволе.

«Что едят новорожденные вараны?» – думает Малин. Потом перед ее внутренним взором встает картина – десять крошечных варанчиков рвут на части мышь.

Кто рвет на части Линчёпинг?

София Карлссон?

Активистка.

Отсидела два месяца в тюрьме после нападения на норковую ферму в Чисе – ныне закрытую. Ей дали всего два месяца, так как не удалось доказать, что именно она или группа, в которую она входила, устроила поджог на ферме. Однако ей вменили в вину то, что она угрожала владельцу.

Борец за права животных. Гордится тем, что рушит успешные предприятия, гордится своим тезисом, что животные и люди равны…


Малин закрывает глаза. Слышит, как двигатель машины делает свое дело. Думает: «Хватило бы у меня сил выполнить свое».





* * *


В подъезде двухэтажного желтого дома, где расположены студенческие квартиры, повис запах пиццы и мочи.

Отсюда до университета не более пятисот метров, так что студенты, проживающие в жилом квартале Рюд, считаются счастливчиками.

Те же, кто живет в обычных квартирах, относятся скорее к той группе, которую принято считать балластом: безработные рабочие, иммигранты, одинокие мамы с малышами, алкоголики, психически больные.

Никто добровольно не выбирает для жизни Рюд – за исключением студентов, которым удалось раздобыть здесь жилье.

И среди них – София Карлссон.

По словам Юхана Якобсона, она изучает биологию – это заставляет Малин, нажимающую на кнопку звонка рядом с потрепанной, разрисованной граффити дверью, подумать о червях, насквозь проедающих деревянный гроб.

Зак стоит рядом с ней, чуть наклонившись вперед. Наготове. Готов выхватить свой пистолет, если что-нибудь произойдет. Готов применить насилие – приложить те силы, которые потребуются, чтобы к чему-то приблизиться.

Дверь открывается, и тоненькая низкорослая девушка лет двадцати пяти высовывает голову и смотрит на них. В носу у нее блестят колечки, а неопрятные жирные волосы, заплетенные в дреды, поблескивают в свете одного из лестничных окон.

«Копы» – так, похоже, думает она, затем делает попытку захлопнуть дверь, но Зак успевает вставить ногу.

– Даже не пытайся!

И София Карлссон уступает натиску, открывает дверь, впускает их внутрь. Единственная комната куда более ухоженная, чем представлялось Малин. Чисто, уютно, на длинной книжной полке на вязаной салфетке стоят фарфоровые фигурки животных. На столе – компьютер, у стены – раскладной диван, задернутый покрывалом в цветах растафари. Легкий запах гашиша. Только плакат «Защитники животных» показывает, что София Карлссон – активистка.

Хорек, грызущий женщину, одетую в шубу.

Из ран на ногах женщины сочится кровь.

София Карлссон не произносит ни слова, садится на диван, смотрит на них.

Стоя перед ней, Малин и Зак предъявляют свои удостоверения.

– Мы предполагаем, тебе известно, что случилось, – говорит Малин.

– Нет, а что?

– Бомба на Главной площади. Фронт экономической свободы. Ты что-нибудь о них знаешь?

– Нет. С какой стати я должна что-то о них знать? Только слышала о них по радио и читала в новостях в Интернете.

– Ты заглядывала на их сайт? – спрашивает Зак.

София Карлссон кивает.

– Тебе что-нибудь о них известно? – снова спрашивает Малин. – Их поведение с нападением и последующим выступлением в СМИ очень напоминает те методы, которые ты использовала против норковой фермы.

– Вы хотите сказать, что я замешана в каком-то долбаном взрыве?

Зак делает шаг вперед, наклоняется над Софией Карлссон.

– Двое детей погибли, – шепчет он. – Если тебе что-то известно, то рассказывай прямо сейчас.

Затем Зак пятится назад и проводит рукой по полке, скидывая фигурки животных; зверюшки падают на пол и разбиваются.

Малин порывается остановить его, но тут же передумывает. Здесь нужна ярость в стиле Вальдемара Экенберга.

София Карлссон подскакивает, кричит:

– Вы сумасшедшие! Просто буйно помешанные!

– Сядь, – произносит Малин, и София опускается на диван, качая головой.

– Вчера, когда взорвалась бомба, я была на лекции. Это очень просто проверить.

– Ты что, действительно думаешь, что мы подозреваем тебя? – произносит Зак наигранно дружелюбным тоном.

– Тогда какого черта вы ко мне приперлись?