Девять совсем незнакомых людей

Но сломлен он не был.





Глава 27





ЗОИ


Зои увидела бегущие по лицу отца слезы. Знает ли он, что плачет? Ее отец много плакал, кажется даже не отдавая себе в этом отчета. Это напоминало кровоточащую царапину, которую он не замечает, словно его тело выделяло скорбь, а он и не знал.

– Потрогаем небо, – сказал Яо.

Зои повторила изящную дугу рук Яо и теперь повернулась к матери, увидела глубокие морщины на ее лице, снова услышала ее крик в то страшное утро. Словно крик животного, попавшего в капкан. Крик, который врезался в жизнь Зои, как нож.

Завтра будет три года. Станет ли когда-нибудь родителям легче? Пока она не чувствовала, чтобы им стало легче. Бесполезно надеяться, что, перешагнув через следующую годовщину, они почувствуют себя лучше. Зои помнила две предыдущие годовщины. Зои знала: когда родители вернутся домой, все будет по-старому.

Ее родителей словно поразила страшная, неизлечимая болезнь, пожирающая их тела. Как будто их атаковали. Как будто кто-то пришел за ними с бейсбольной битой. Она не понимала прежде, что скорбь – физическое явление. До смерти Зака она думала, что скорбь – нечто происходящее в твоей душе. Она не знала, что все тело начинает болеть, что нарушается пищеварение, менструальный цикл, режим сна, стареет кожа. Такого не пожелаешь худшему своему врагу.

Иногда ей казалось, что теперь она просто пережидает жизнь, помечает галочкой события, дни, месяцы и годы, словно ей нужно перешагнуть некий рубеж, а там все пойдет на лад. Вот только ей никогда не удавалось перешагнуть этот рубеж, ей не становилось лучше, и она никогда не сможет простить брата. Его смерть стала окончательным «пошла ты в жопу».

– Ну, вы хотя бы не были близки, – сказала в ее голове Кара.

Ну, мы хотя бы не были близки. Ну, мы хотя бы не были близки. Ну, мы хотя бы не были близки.





Глава 28





ХИЗЕР


Хизер не видела слез Наполеона.

Она вспоминала кое-что, случившееся на прошлой неделе после долгой, изматывающей ночной смены, в течение которой она помогала принимать двух младенцев.

Каждый раз, когда она держала на руках новорожденного и смотрела в эти печальные мудрые глаза, она не могла не думать о Заке. У всех младенцев был такой понимающий взгляд, словно они явились из другого царства, где узнали какую-то прекрасную истину, которой не могли поделиться. Каждый день приносил поток новой жизни.

Хизер после смены отправилась выпить кофе в больничное кафе и увидела знакомое лицо из прошлого. Она мгновенно узнала ее. Отворачиваться и делать вид, что они незнакомы, было поздно. Одна из матерей, чьи мальчишки играли в футбол. Перед тем как Зак бросил играть. Лиза… фамилию она забыла. Дружеское, жизнерадостное лицо. Она не видела ее много лет. Лицо Лизы засветилось, когда она увидела Хизер. Ой, я вас знаю! А потом, как это случалось уже не раз, ее лицо помрачнело – она вспомнила о том, что знала от других. На ее лице словно было написано: О черт, та самая мать, но отворачиваться уже поздно!

Некоторые переходили на другую сторону улицы, чтобы не сталкиваться с Хизер. Она видела это. Некоторые чуть ли не отскакивали. В буквальном смысле, словно то, что случилось с семьей Хизер, было мерзким и позорным. Эта женщина оказалась из смелых. Она не стала отворачиваться, прятаться или притворяться.

– Я очень расстроилась, когда узнала про Зака.

Она назвала его имя, даже не понизив голоса.

– Спасибо, – сказала Хизер. Она посмотрела на мальчика, стоявшего рядом на костылях. – А это, вероятно, Джастин?

Имя выплыло на волне воспоминаний о холодном воскресном утре на футбольном поле, и вдруг ярость так и взорвалась в ее груди, и объектом ее стал этот мальчишка, этот живой глупый мальчишка.

– Я тебя помню, – прошипела она ему. – Ты тот самый мальчик, который никогда не давал мяч Заку.

У него отвисла челюсть, он смотрел на Хизер с неприкрытым ужасом.

– Ты никогда не пасовал Заку! Почему? – Хизер посмотрела на Лизу. – Вы должны были заставить его пасовать!

Голос ее зазвучал неприлично громко для общественного места.

Большинство людей в такой ситуации извинились бы и поспешили прочь. Некоторые ответили бы: «Смерть вашего сына не дает вам права на грубость». Но Лиза, эта женщина, которую Хизер едва знала, женщина, которая (Хизер теперь вспомнила) как-то раз привезла ее детей к себе домой и накормила ланчем после того, как у Зака на футбольном поле случился приступ астмы, просто посмотрела на Хизер немигающим печальным взглядом и сказала:

– Вы правы, Хизер, я должна была заставить его пасовать.

И тогда Джастин, которому было девять лет, когда он играл с Заком, заговорил низким детским голосом:


– У Зака был отлично поставлен удар, миссис Маркони. Нужно было чаще пасовать ему. Но я так не любил расставаться с мячом.

Какую щедрость, какую доброту, зрелость проявил этот молодой человек. Хизер посмотрела ему в лицо – веснушки на носу, пробивающиеся черные усы над юным ртом – и увидела карикатуру на сына в последний день его жизни.

– Простите меня, – сказала она, ослабев и дрожа от раскаяния, и сразу ушла, не посмотрев больше им в глаза, не выпив кофе. Она опять направила злость не в ту сторону. Никто не виноват в случившемся, кроме нее.

– Змея ползет в траве, – сказал Яо.

Она видела себя в комнате Зака: вот она сидит одна, открывает ящик его прикроватного шкафчика. Хизер была той змеей, которая проползла в траве.





Глава 29





ФРЭНСИС


Было почти три часа дня, когда Фрэнсис с некоторым нетерпением спустилась в комнату для медитации, чтобы прервать молчание. Она не ела ничего существенного с прошлого вечера и сейчас была очень голодна. Когда отзвонил полуденный колокол, призывавший в столовую, Фрэнсис отправилась туда и обнаружила бокалы с коктейлями на приставном столике. На каждом из них были бирки с именами. Фрэнсис нашла свой и попыталась пить медленно и с чувством, но выпила все разом. В ее животе тут же началось громкое урчание, и она сконфузилась.

Она не то чтобы умирала от голода, но есть хотелось. Причем хотелось еды, соответствующей распорядку дня. Дома, в повседневной суете, можно легко пропустить один-другой прием пищи (однако она всегда с трудом понимала выражение «Я забыла поесть»), но здесь, особенно в период молчания, прием пищи был важен, чтобы поторопить день.

Фрэнсис пыталась отвлечься, читая в гамаке, но сюжет принял неожиданный поворот, и она не могла это вынести на пустой желудок.

Настроение у нее поднялось, когда она прошла в комнату для медитации. Электрический свет был выключен, лишь мерцали свечи. В комнате стояла прохлада, какая-то масляная горелка выжигала дурманящий туман, и музыка, от которой пощипывало спину, звучала через невидимые громкоговорители.

Фрэнсис отметила, что вдоль стен расставлены низкие переносные кушетки с одеялами и подушками. На подушках лежали наушники и маски для глаз, рядом стояли бутылочки с водой, словно это места в бизнес-классе, предусмотрительно оборудованные для долгого и трудного полета.

В середине комнаты сидели, скрестив ноги, Маша, Яо и Далила, а также трое Маркони и высокий темноволосый красивый человек.

– Добро пожаловать, присоединяйтесь к кругу, – сказала Маша, когда вслед за Фрэнсис в комнате появились и другие люди.

На Маше было длинное белое кружевное платье без рукавов – нечто среднее между свадебным нарядом и ночной рубахой. Она подвела глаза, отчего ее взгляд стал еще пронзительнее. Яо и Далила, чрезвычайно привлекательные молодые люди, казались неинтересными и блеклыми рядом с этим небесным существом.

Еще несколько секунд – и все гости собрались в комнате. С одной стороны от Фрэнсис сидела Хизер, с другой – Бен. Интересно, как себя чувствует Бен, подумала она. Верно, тоскует без своей машины. Она разглядывала его загорелые волосатые ноги, но не с сексуальным интересом, слава богу, а как будто зачарованная, поскольку вся эта безмолвная вдумчивая медитация в последние несколько дней все делала удивительным. Каждый отдельный волосок на ноге Бена напоминал крохотное дерево в прекрасном маленьком лесу.

Бен откашлялся и переместил ногу. Фрэнсис выпрямилась и встретила взгляд высокого красавца с противоположной стороны круга. Тот сидел торжественно, с прямой спиной, но по его виду было ясно, что он не относится ко всему происходящему серьезно. Она непроизвольно стала отворачиваться, но он задержал ее взгляд и подмигнул. Фрэнсис подмигнула ему в ответ, а он словно испугался. Подмигивала она ужасно: ей говорили, что это напоминает чрезвычайно сильную лицевую судорогу.

– Таким образом, мы подошли к концу нашего благородного молчания, – сказала Маша, улыбнулась и ударила кулаком по воздуху. – Мы сделали это! – (Никто не произнес ни слова, но по комнате прошел тихий гул: восклицания, движения тел, смешки согласия.) – Я бы хотела, чтобы мы теперь медленно вернули в наш обиход разговоры и зрительные контакты. Мы будем по очереди представляться, говорить несколько секунд о том, что придет в голову, может быть, о том, почему вы приехали в «Транквиллум-хаус», что вам более всего понравилось из вашего опыта на данный момент, что вам показалось наиболее трудным. Умираете от желания выпить чашечку капучино или бокал совиньон блан? Прошу, поделитесь вашими болячками с группой! Тоскуете по близким? Расскажите нам об этом! А может, вам захочется сообщить какие-то факты – ваш возраст, род деятельности, ваши привычки, знак зодиака. – Маша улыбнулась своей необычной улыбкой, и все заулыбались в ответ. – Или прочтите строчку из стихотворения, если есть желание. Не имеет значения, что вы скажете. Просто насладитесь процессом говорения и возможностью смотреть в глаза своим соседям.

Все гости начали откашливаться, усаживаться поудобнее, поправлять волосы перед публичным выступлением.

– Пока мы будем знакомиться друг с другом, Яо и Далила разнесут дневные коктейли, – сказала Маша.

Харизматическое обаяние Маши было так велико, что Фрэнсис даже не заметила, как поднялись со своих мест Яо и Далила. Они уже двигались по комнате, разнося высокие стаканы. Сегодняшние коктейли были изумрудно-зелеными. «Шпинат?» – подумала с тревогой Фрэнсис, но когда взяла свой бокал и попробовала его содержимое, оказалось, что у него вкус яблок, мускатной дыни и груши с едва ощутимым привкусом мха и коры. Коктейль наводил на мысль о прогулке по зеленому, пронизанному солнечными лучами лесу вдоль журчащего ручейка. Она выпила его залпом, как текилу.

– Почему бы не начать вам, Фрэнсис? – предложила Маша.

– Мне? Хорошо. Итак, меня зовут Фрэнсис. Всем привет. – Она поставила пустой бокал, провела языком по зубам, проверяя, не осталась ли на них помада. Она осознала, что сейчас принимает свою публичную ипостась – тот вид, с которым она выступала перед публикой: дружелюбная, застенчивая, любезная, но несколько сдержанная, чтобы не допустить никаких объятий и очередей за автографами. – Я приехала в «Транквиллум-хаус», потому что как-то сбилась с пути: мое здоровье, моя личная жизнь, моя карьера – все оказалось под угрозой. – Фрэнсис позволила себе взглядом обвести всех. То, что она снова смотрела всем в глаза, давало ощущение странной близости. – Я пишу книги о любви, зарабатываю этим на жизнь. И моя последняя книга была отвергнута. Кроме того, меня сильно ранила мошенническая романтическая разводка в Интернете, жертвой которой я стала. Вот.

Зачем она рассказывает им про разводку? Бла-бла-бла.

Тони не сводил с нее глаз. За это время щетина на его лице стала длиннее, а лицо сделалось более очерченным. Мужчины легче теряют вес, вот ведь сукины дети. Фрэнсис замялась на мгновение. Он что, опять ухмыляется? Или просто… смотрит на нее?

– Так вот, первые пять дней были хороши! – Ей вдруг отчаянно захотелось говорить.

Если она выдаст им слишком много информации о себе, ну и пусть! Слова легко срывались с губ. Фрэнсис подумала о слюноотделении, которое вызывает у человека отличная еда, когда он голоден. И вот он садится за стол, не спеша пробует первый кусочек, а потом набрасывается на еду, как волк.

– Я наслаждалась молчанием так, как и представить себе не могла, оно и в самом деле успокоило мои мысли. Кроме того, что мой роман отвергли, меня расстроила и ужасная рецензия. Вначале я все время думала о ней как одержимая, а теперь даже не вспоминаю о ней, так что это хорошо. И да, мне не хватает кофе, шампанского, Интернета и… – «Заткнись, Фрэнсис!» – И знаете, маленьких удовольствий обычной жизни. – Она села, ее лицо зарумянилось.

– Я следующий, – сказал высокий темноволосый красавец-мужчина. – Меня зовут Ларс. Я помешан на отдыхе в лечебных пансионатах. Я не отказываю себе в радостях жизни, а потом искупаю вину. Не отказываю – и искупаю. Мне это идет на пользу.

Фрэнсис посмотрела на его точеные скулы и золотистую кожу. Да, тебе это определенно идет на пользу, красавчик Ларс.

– Я семейный адвокат, поэтому после работы мне требуется много вина. – Он сделал паузу, как будто давая слушателем время рассмеяться, но в комнате стояла тишина. – Я всегда беру отдых в январе, потому что февраль – самая напряженная часть года. С началом учебного года у меня начинает трезвонить телефон. Ну, вы догадываетесь: мама и папа понимают, что не в силах провести вместе еще одно лето.

– Боже мой, – мрачно произнес Наполеон.

– Что касается «Транквиллум-хауса», то мне нравится еда, нравится местность, мне здесь хорошо. Я ни о чем особенно не тоскую, кроме разве что моего аккаунта в «Нетфликс». – Он поднял бокал с фруктовым коктейлем, приветствуя собравшихся.