Девять совсем незнакомых людей

– Да больше ничего и нет. Ни на что другое времени не хватает. Я обычная занятая женщина. Мать из пригорода с избыточным весом и в стрессовом состоянии. – Кармел говорила и изучала стол в поисках семейных фотографий Маши. У нее, наверное, нет детей, иначе она знала бы, как материнство поглощает все твое время. – Я работаю на неполную ставку, – попыталась объяснить она. – У меня пожилая мать, не очень здоровая. Я всегда чувствую усталость. Всегда.

Маша вздохнула, словно Кармел проявляла строптивость.

– Я знаю, мне нужно добавить больше физических упражнений в мое расписание, да? – спросила Кармел. Не это ли хотела услышать от нее Маша?

– Да, нужно, – ответила та. – Но и это мне кажется не слишком интересным.

– Когда дети станут постарше, у меня будет больше времени…

– Расскажите о ваших школьных годах, – оборвала ее Маша. – Какой вы были? Умненькой? Лучшей в классе? Худшей? Дерзкой? Шумливой? Робкой?

– Я была в числе лучших, – сказала Кармел. – Всегда. Не дерзкой. Не шумливой. – Она задумалась. – Впрочем, могла и показать характер. Если сильно задевались мои чувства.

Она вспомнила горячий спор с учителем, который написал на доске предложение с ошибкой. Кармел указала на нее. Учитель не поверил. Кармел не сдавалась, даже когда учитель начал кричать. Когда Кармел точно знала, что права, она становилась непримиримой. Но как часто ты точно знаешь, что права? Почти никогда.

– Интересно, – произнесла Маша. – Потому что сейчас вы совсем не кажетесь бойкой.

– Посмотрели бы вы на меня по утрам, когда я ору на моих девочек, – сказала Кармел.

– Почему я не видела эту крикливую Кармел? Где она?

– Мм… Нам же не разрешается говорить?

– Это хороший аргумент. Но понимаете… даже когда вы выдвигаете неоспоримое утверждение, вы произносите его с вопросительной интонацией. Вы ставите вопросительный знак в конце ваших предложений. Верно? Интонация у вас уходит вверх? Как будто вы не вполне уверены. Во всем, что вы говорите.

Кармел поежилась, услышав, как Маша подражает ее речи. Неужели она и в самом деле говорит вот так?

– И ваша походка, – продолжила Маша. – Вот еще одно: мне не нравится, как вы ходите.

– Вам не нравится, как я хожу? – проговорила Кармел.

Не грубость ли это?

Маша встала и вышла из-за стола.

– Вот как вы ходите сейчас. – Она ссутулилась, опустила голову и суетливо, бочком прошла по кабинету. – Вы словно никому не хотите попадаться на глаза. Почему вы так делаете?

– Я не думаю, что именно…

– Именно так. – Маша вернулась за стол. – Полагаю, вы не всегда так ходили. Я думаю, прежде вы ходили нормально. Вы хотите, чтобы ваши дочери ходили как вы? – (Вопрос явно был риторический.) – Вы женщина в расцвете лет. Вы должны входить в комнату с высоко поднятой головой! Как если бы вы выходили на сцену, на поле боя!

Кармел уставилась на нее.

– Я попробую? – сказала она, закашлялась и вспомнила, что нужно переделать слова в утверждение. – Я попробую. Попробую сделать это.

Маша улыбнулась:

– Хорошо. Поначалу будет сложно. Вам придется заставлять себя. Но потом вы привыкнете. Вы будете думать: ой, верно, вот так я и говорю, вот так я хожу. Это я, Кармел. – Она сжала руку в кулак, ударила себя в грудь. – Вот какая я. – Она подалась вперед и понизила голос. – Я открою вам тайну. – В ее глазах заплясали чертики. – Вы будете казаться стройнее, если смените походку!

Кармел улыбнулась. Не шутит ли она?

– В течение нескольких следующих дней все станет яснее, – сказала Маша, делая жест, который заставил Кармел вскочить, будто она злоупотребила гостеприимством.

Маша пододвинула к себе блокнот и принялась что-то быстро писать.

Кармел замерла. Она попыталась расправить плечи.

– Вы не могли бы сказать, насколько я уже похудела?

– Закройте за собой дверь, – отрезала Маша, не поднимая головы.





Глава 25





МАША



Маша разглядывала рослого мужчину, сидевшего по другую сторону стола. Он твердо упирался ногами в пол, мясистые руки, сжатые в кулаки, лежали на коленях. Он напоминал заключенного, надеющегося на досрочное освобождение.

Маша вспомнила, что Далила считала Тони Хогберна несколько необычным или даже загадочным. Маша не согласилась. Ничего особенно сложного в этом человеке она не видела. Тони казался ей простоватым брюзгливым парнем. Он уже потерял несколько фунтов. Человек всегда сбрасывает вес, когда прекращает пить много пива. Это женщинам вроде Кармел, которым нужно терять гораздо меньше веса, требуется больше времени. На самом деле Кармел пока не сбросила нисколько, но знать ей об этом не обязательно.

– Тони, как вы попали в «Транквиллум-хаус»? – спросила Маша.

– Я загуглил «Как изменить свою жизнь», – ответил Тони.

– Вот оно что. – Маша для эксперимента откинулась на спинку стула, закинула ногу на ногу и замерла в ожидании, захочет ли Тони оглядеть ее. Конечно, так и случилось (мужчина в нем еще не умер), но процесс этот не занял много времени. – И почему же вы хотите изменить вашу жизнь?

– Понимаете, Маша, жизнь коротка. – Он перевел взгляд на окно за ее головой, и Маша отметила, что Тони сейчас кажется гораздо более спокойным и уверенным, чем в тот день, когда он негодовал из-за конфискованной у него контрабанды. Положительный эффект «Транквиллум-хауса»! – Я не хотел бы попусту растратить оставшееся у меня время. – Он снова перевел взгляд с окна на нее. – Мне нравится ваш кабинет. Вы здесь словно на вершине мира. А в зале для йоги у меня клаустрофобия.

– И как же вы намерены изменить вашу жизнь?

– Я хочу стать здоровее, привести себя в форму, – ответил Тони. – Сбросить немного веса.

Мужчины часто пользовались формулой «сбросить немного веса». Они произносили это без стыда или эмоций, словно вес представлял собой некий предмет одежды, который можно снять, когда захочется. Женщины говорили, что хотят похудеть, опуская при этом глаза, словно лишний вес был их частью, свидетельством совершенного ими смертного греха.

– Прежде я был в хорошей форме. И чего я не занялся этим раньше? Я и правда сожалею… – Тони замолчал, откашлялся, словно сказал больше, чем собирался.

– О чем вы сожалеете? – спросила Маша.

– Не о том, что я сделал. А скорее обо всем том, чего я не сделал. Проваландался двадцать лет.

Ей потребовалась доля секунды, чтобы понять слово «проваландался», она его еще не слышала.

– Двадцать лет – большой срок для валанданья, – сказала Маша.

Глупый человек. Сама она никогда не валандалась. Ни разу в жизни. Валанданье для слабаков.

– У меня это как бы вошло в привычку. Все не знал, как взять себя в руки.

Она ждала, что он еще скажет. Женщины любят, чтобы им задавали вопросы, но с мужчинами лучше проявлять терпение, молчать и ждать, что будет дальше.

Она ждала. Минуты шли. Маша уже собиралась сдаться, когда Тони шевельнулся.

– Ваш личный опыт, – произнес он, не глядя на нее. – Вы сказали, что больше не боитесь смерти или что-то в этом роде?

– Верно, – ответила Маша. Она разглядывала его, недоумевая: откуда у него интерес к этой теме? – Я больше не боюсь смерти. Это было прекрасно. Люди считают, что умереть – это как уснуть, но для меня это было как проснуться.

– Туннель? – спросил Тони. – Вы туннель видели? Туннель света?

– Не туннель. – Она помедлила, размышляя, не переменить ли тему.

Она уже и без того слишком много рассказала о своей личной жизни этой Фрэнсис Уэлти, которая чуть не сбросила стеклянный шар Маши со стола и, как ребенок, задавала назойливые вопросы, совершенно не касающиеся дела, заставив Машу забыть о ее положении.

Трудно было поверить, что они с Фрэнсис одногодки. Фрэнсис напоминала ту маленькую девочку, которая училась с Машей во втором классе. Пухленькая, хорошенькая, тщеславная девочка, у нее карманы всегда были набиты конфетами. Люди вроде Фрэнсис жили жизнями, как будто наполненными конфетами.

Но что касается Тони, то вряд ли его жизнь была полна сладостей.

– Это был не туннель, а озеро. Огромное озеро, переливающееся всеми цветами.

Она никогда не говорила об этом ни одному гостю. Об этом знал Яо, но не Далила. Тони провел ладонью по небритому подбородку, обдумывая ее слова, а Маша снова видела перед собой это невероятное разноцветное озеро: алый, бирюзовый, желтый. Точнее, она не видела его, а воспринимала всеми своими чувствами: вдыхала его, слышала, обоняла, ощущала вкус.

– И вы видели… ваших близких? – спросил Тони.

– Нет, – солгала Маша, хотя и сейчас помнила видение молодого человека, идущего к ней по озеру. Цвета стекали с него, как вода.

Такой обычный с виду молодой человек. На голове у него была бейсболка. Он снял ее, почесав макушку. Она видела своего ребенка, только младенцем – прекрасным щекастым беззубым младенцем, но сразу признала в этом юноше своего сына. Именно таким он мог бы стать и стал бы со временем, и вся эта любовь все еще жила в ней, такая же свежая, мощная и потрясающая, какой была, когда Маша первый раз взяла его на руки. Она не знала, что́ это – драгоценный дар или жестокое наказание: снова ощутить ту любовь. Может быть, и то и другое.

Она видела своего сына то ли целую жизнь, то ли несколько секунд. Она потеряла представление о времени. А потом он исчез, и она обнаружила себя плавающей под потолком собственного кабинета; она видела двух людей, реанимировавших ее мертвое тело. Она видела пуговицу на полу, отлетевшую, когда на ней разорвали шелковую блузку. Видела, что одна ее нога лежит под странным углом, словно Маша упала с большой высоты. Видела затылок молодого парамедика с небольшой проплешинкой и земляничинку родимого пятна на ней. Капельки пота на лбу, когда он пускал электрические импульсы по ее телу, и она почему-то чувствовала все, что чувствовал он, его страх, его сосредоточенность.

Ее следующее сознательное воспоминание относилось уже к следующему дню. Она вернулась в скучные границы собственного тела, и высокая красивая медсестра говорила ей: «Привет, спящая красавица!» Маша словно вернулась в тюрьму.

Только это была не медсестра. Женщина-доктор, которая сделала ей коронарное шунтирование. В последующие годы Маша часто думала о том, что ее жизнь могла быть другой, если бы хирург выглядела как подавляющее большинство ее коллег. Предрассудки вынудили бы Машу отвергнуть все, что врач могла бы ей сказать, невзирая на верность слову. Маша включила бы ее в ту же категорию, что и седовласых мужчин, своих подчиненных. Она понимала жизнь лучше, чем каждый из них. Но эта женщина заставила Машу прислушаться к себе. Маша странным образом испытывала гордость за нее. Она тоже была женщиной, поднявшейся к вершинам профессии в мужском мире. А еще она была высокой; почему-то это было важным – то, что она такая же высокая, как Маша. Поэтому Маша слушала внимательно, а та говорила о необходимости уменьшения факторов риска в том, что касается диеты, физических упражнений и курения. «Не позволяйте вашему сердцу пасть жертвой вашей головы», – сказала врач. Она хотела, чтобы Маша поняла: душевное состояние не менее важно, чем состояние тела. «Когда я начинала работать кардиохирургом в больнице, у нас было такое выражение – „симптом бороды“. Это означало, что если пациент-мужчина пребывает в таком душевном состоянии, что даже не дает себе труда побриться, то его шансы на выздоровление невелики. Вы должны заботиться о себе, Маша». На следующий же день, впервые за несколько лет, Маша побрила ноги. Она записалась на предложенный доктором курс оздоровительных упражнений для перенесших операцию, исполненная решимости стать первой в группе. Она приняла вызов своего здоровья и сердца точно так же, как принимала вызовы своей работы. И естественно, ее достижения превзошли все ожидания. «Бог ты мой!» – воскликнула хирург, когда Маша пришла к ней на первую проверку.

Она ни секунды не валандалась. Она воссоздала себя. Она сделала это ради высокой привлекательной женщины-врача. Она сделала это ради молодого человека на озере.

– Моя сестра тоже находилась на грани, – сказал Тони. – Упала с лошади. Она после того случая изменилась. Ее карьера изменилась. Все в жизни. Она тут же занялась садоводством. – Тони посмотрел на Машу смущенно и добавил: – Мне это не понравилось.

– Вам не нравится садоводство? – спросила Маша, слегка поддевая его.

Тони чуть улыбнулся, и она увидела в нем более привлекательного человека.

– Наверное, я просто не хотел, чтобы моя сестра изменилась, – ответил он. – Мне казалось, она стала чужой. Возможно, мне казалось, что она пережила нечто недоступное мне.