Дети времени

Карст и Альпаш повернулись к Холстену, пытаясь понять, почему на его лице внезапно отразилась мука.

– Ну, как сказал, так и есть, – ответил ему шеф безопасников недоуменно.

– Она ЖИВА? – У Холстена аж пальцы свело от желания схватить одного из них и хорошенько встряхнуть. – Почему никто… почему вы… почему будите ее только сейчас? Почему она не командует?

Карст явно оскорбился, но Альпаш поспешил вмешаться:

– Будить бабушку по пустякам нельзя, она сама так приказала. Она сказала – только в экстренной ситуации. Она нам говорила: «Когда я в следующий раз проснусь, то желаю пройтись по зеленой планете».

– Она так тебе и говорила, да? – переспросил Холстен.

– Она так говорила моей матери, когда та была еще маленькая, – ответил техник, спокойно встретив недоверчивый взгляд классициста. – Но это записано. У нас имеются записи многих позднейших высказываний бабушки. – Он наклонился к пульту, вызывая картинку, которая дергалась. – Но нам пора идти. Капитан?..

– Ага, да, я тут подежурю, – сказал Карст, явно все еще обиженный. – Поднимайте эту женщину на ноги, а потом связывайтесь со мной. Изложите ей ситуацию и скажите, что нам с Вайтес надо с ней посовещаться.

Альпаш направился в глубь корабля – за территорию основной команды и тех жилых помещений, с которыми был знаком Холстен. Классицист поспешил за ним, не желая оставаться с Карстом – и еще меньше желая заблудиться в плохо освещенных изношенных пространствах «Гильгамеша». Все рассказывало одну и туже историю медленного автолиза, самопожирания: менее важные системы и детали вырывались, чтобы справиться с проблемами более высокого приоритета. Стены были вскрыты, обнажая кости корабля. Экраны либо заполнялись помехами, либо зияли чернотой. Кое-где теснились группки членов племени, по-прежнему занятые неотложными работами по обеспечению жизни корабля – несмотря на близящийся кризис, – склонив головы, словно священники на молитве.

– Откуда вы вообще знаете, как ремонтировать корабль? – задал Холстен вопрос Альпашу в спину. – Прошло ведь… не знаю, сколько прошло. Даже считая с тех пор, как умер Гюин, не знаю. И вы уверены, что еще можете ремонтировать корабль? Просто… Что вы делаете?.. Вы механически заучиваете, как заставить корабль работать, или?..

Альпаш хмуро обернулся к нему:

– Думаешь, я не знаю, что имеет в виду капитан, когда говорит «племя»? И главная исследователей тоже. Им нравится считать нас дикарями, низшими. А мы обязаны принимать их… ваш… авторитет, как наших предшественников. Так распорядилась наша бабушка. Это – один из наших законов. Но мы ничего не делаем механически. Мы учимся – все мы – с самого раннего возраста. У нас сохранились учебники, лекции и обучающие модули. Наша бабушка о нас позаботилась. Думаешь, мы могли бы сделать то, что сделали, если бы не понимали? – Он остановился, явно злясь. Холстен насыпал соль на рану, нанесенную другими членами основной команды. – Мы из рода тех, кто отдали свою жизнь – всю свою жизнь, – чтобы сохранить это судно. Это было и остается нашим делом, которым мы занимаемся без какого-то вознаграждения и без надежды на облегчение: бесконечная череда хранителей, пока мы не доберемся до той планеты, которую нам обещали. Мои родители, их родители, и родители их родителей – все мы только и делали, что следили, чтобы ты и остальной груз корабля жили… или столькие из них, скольких мы могли спасти. А вам нравится называть нас «племенем» и считать детьми и дикарями, потому что мы никогда не видели Землю.

Холстен примирительно вскинул руки.

– Извини. А вы обсуждали это с Карстом? То есть он же вроде как на вас рассчитывает. Вы могли бы… выдвинуть требования.

Альпаш неприкрыто удивился:

– В такой момент? Когда решается будущее нашего дома – и старого дома, и нового? Ты считаешь, что сейчас подходящее время начинать ссориться друг с другом?

Секунду Холстен смотрел на своего молодого собеседника, словно видя перед собой совершенно новый вид гоминида, отделенный от него громадной когнитивной пропастью. А потом это ощущение прошло – и он встряхнулся.

– Она очень удачно сформулировала ваши законы, – негромко сказал он.

– Спасибо. – Альпаш явно счел это похвалой всей их культуре… или что там возникло в его странном тесном сообществе. – И сейчас я наконец ее увижу – здесь, в конце всего.

Они пересекли открытое пространство, которое Холстен внезапно узнал: воспоминание пришло к нему на половине дороги при виде помоста у одной из стен, где все еще торчали огрызки сломанных установок. Здесь стоял Гюин, когда делал заявку на вечную жизнь. Здесь первые предки Альпаша сражались плечом к плечу со своей королевой-воительницей и безопасниками Карста, часть из которых недавно были разбужены, обладая живыми воспоминаниями о событиях, которые для Альпаша должны стать песней, рассказом и странно перекрученной легендой.

Единственный экран был подвешен под утлом над выкорчеванными корнями установки для загрузки, злобно мигая разбегающимися узорами. «Как будто там все еще заключен Гюин», – подумалось Холстену. И почти сразу же, как ему показалось, он увидел искаженное яростью лицо прежнего капитана, проявившееся в размытых полосах на экране. А может, это были староимперские черты Авраны Керн. Содрогнувшись, он поспешил за Альпашем.

В итоге они оказались в помещении, которое, видимо, когда-то было кладовкой. Сейчас тут хранилось только одно: единственная стазис-камера. У основания постамента лежала куча маленьких предметов – статуэток из пластика, приблизительно изображавших женскую фигуру: подношения от ее приемных детей и их потомков матери – хранительнице человечества. Над этой скромной выставкой надежды и веры были закреплены лоскутки ткани, оторванные от корабельных костюмов, каждый с каким-то мелко написанным обращением. Это был алтарь живой богини.

Не только живой, но и пробудившейся. Альпаш и еще пара молодых техников почтительно стояли в отдалении, пока Иза Лейн обретала равновесие, опираясь на металлическую штангу.

Она оказалась очень хрупкой: ее прежний избыточный вес ушел, оставив кожу сморщенной и обвисшей на костях. Почти лысый череп был усеян темными пятнами, руки напоминали птичьи лапы – почти без плоти. Она стояла, сильно горбясь, так что Холстен даже подумал, не пришлось ли изменить стазис-камеру так, чтобы она проспала эти века, лежа на боку. Однако когда Лейн посмотрела на него, глаза у нее оказались прежними: ясными, зоркими и полными иронии.

Если бы она в этот момент сказала привычное: «Привет, старик!», он, наверное, не смог бы этого вынести. Однако она просто кивнула, словно было вполне ожидаемо увидеть стоящего здесь Холстена Мейсона – достаточно молодо выглядящего, чтобы его сочли ее сыном.

– Прекращай глазеть! – огрызнулась она почти тут же. – Ты и сам не картинка, а что сможешь сказать в свое оправдание?

– Лейн…

Он приближался к ней очень осторожно, словно ее могло снести даже просто движением воздуха.

– Не время для романтики, любовничек, – сказала она сухо. – Как я слышала, Карст все просрал, и теперь нам надо спасать род человеческий.

А потом она оказалась у него в объятиях – и он почувствовал под руками ее хрупкие тонкие кости и ее внезапную дрожь, словно она борется с воспоминаниями и эмоциями.

– Не лапай меня, дубина! – сказала она, но очень тихо – и не пытаясь его оттолкнуть.

– Я так рад, что ты еще с нами, – прошептал он.

– Ну да, еще на одну сдачу карт, – согласилась она. – Когда меня вскрыли, я так надеялась на настоящую естественную гравитацию! Неужели я слишком многого хотела? Но, похоже, так. Надо же: теперь я даже за Карста должна работать!

– Не суди Карста слишком сурово, – предостерег ее Холстен. – Ситуация сложилась… беспрецедентная.

– Это уж мне решать. – Она наконец высвободилась из его рук. – Честно, порой мне кажется, что я – последний компетентный человек. Наверное, только за счет этого я и держусь. – Она намеревалась шагнуть мимо него, но почти тут же споткнулась – и ее следующий шаг был уже значительно менее амбициозным: осторожное движение с опорой на палку. – Никогда не старей, – проворчала она. – И уж точно никогда не отправляйся в стазис старым. Тебе снятся молодые сны. Забываешь, к чему ты вернешься. Гребаное разочарование, можешь мне поверить.

– В стазисе сны не снятся, – возразил ей Холстен.

– Ну надо же, долбаный эксперт! – Она обожгла его взглядом. – Или мне теперь ругаться нельзя? Надо полагать, ожидаешь гребаной вежливости?

За вызывающими словами пряталось жуткое отчаяние: женщина, которая всегда могла чисто физически навязывать миру свою волю, теперь вынуждена была просить у него позволения – и позволения у собственного тела.


По дороге к Карсту Холстен пересказал ей все новости. Видно было, как Лейн упрямо пристраивает каждый кусочек на должное место, и она без стеснения останавливала его, чтобы требовать пояснений.

– Эти передачи, – подсказала она. – Значит, мы должны считать, что они на самом деле идут с планеты?

– Понятия не имею. Это… Наверное, это объясняет, почему большая их часть совершенно не понятна. Но это не объясняет те, что немного похожи на Имперский С… так что, возможно, это Керн.

– А мы пытались говорить с Керн?

– По-моему, Карст все поставил на незаметное нападение.

– До чего тонко! – бросила она. – Думаю, теперь пора бы поговорить с Керн, как считаешь? – Она приостановилась, тяжело дыша. – Да, правда: иди и сделай это прямо сейчас. Давай действуй. Когда доберемся до рубки, я поговорю с Карстом про пушки. А ты обсуди с Керн какую-нибудь хрень, узнай, что она скажет. Может, ей на самом деле не нравится, что по ней ползают пауки. Может, она теперь наш союзник. Не спросишь – не узнаешь.

У нее по-прежнему сохранилась прежняя целеустремленность – облекала ее, словно лохмотья прежде великолепного одеяния, – и Холстен даже немало воодушевился. Но это длилось только до тех пор, пока она не дошла до рубки и не увидела то, что передают дроны. Тогда Лейн остановилась на пороге и воззрилась на экран, точно в том же ужасе и растерянности, что и остальные. Мгновение все взгляды были устремлены на нее, и если бы она в этот момент объявила, что все потеряно, то, скорее всего, никто не захотел бы принять маршальский жезл.

Однако это была Лейн. Она держалась и боролась – будь то спутники, пауки или само время.

– Ё… – сказала она выразительно, а потом повторила еще несколько раз, словно это придавало ей сил. – Холстен, начинай переговоры с Керн. Карст, вызывай сюда Вайтес, а потом начинай рассказывать, что мы, на хрен, можем со всем этим сделать.

Получив в свое распоряжение связь (вернее, освоив с полдюжины обходных путей, которые, как объяснил Альпаш, техники придумали, чтобы компенсировать нестабильность системы), Холстен стал думать, что же можно отправить. Он знал частоту спутника, однако пространство вокруг планеты кишело шепчущими призраками – слабыми сообщениями, которые, как он уже вынужден был признать, не были просто сигналами спутника, отраженными от планеты.

Он попытался прочувствовать значимость этого факта и того беспрецедентного положения, в которое попал. Однако единственным доступным ему чувством оказался усталый страх.

Он начал составлять послание на своем безупречном имперском С, мертвом языке, которому, похоже, предстояло пережить человечество. «Корабль-ковчег «Гильгамеш» вызывает доктора Аврану Керн»… Он споткнулся на «требуется ли вам помощь»: ему в голову лезли неуместные варианты, например «Доктор Керн, вы покрыты пауками».

Он глубоко вздохнул.

«Корабль-ковчег «Гильгамеш» вызывает доктора Аврану Керн». И будем говорить прямо: она их знает, и они знают ее: они же все-таки давние противники. «У нас не осталось иного варианта, кроме высадки на вашу планету. Стоит вопрос выживания человека как вида. Пожалуйста, подтвердите, что не будете нам препятствовать». Это была жалкая мольба. Он осознавал это, хоть и отправил сообщение к планете со скоростью света. Что Керн может сказать, что их удовлетворило бы? Что может сказать он, чтобы заставить ее отказаться от своего безумного предназначения?

К этому моменту уже пришла Вайтес, и они с Карстом и Лейн сели тесным кружком, обсуждая важные вопросы и предоставив Холстену болтать с пустотой.

А потом пришел ответ – или нечто вроде.

Его отправили с того узла паутины, который Карст определил как спутник, – и он был гораздо мощнее, чем те слабые сигналы, которые Холстен анализировал перед этим. Можно было не сомневаться в том, что ответ адресован «Гильгамешу» и предназначен именно им. Если это когда-то и была Керн, то, похоже, ее давно не стало: это была не ее четкая старомодная речь, а снова тот странный почти-имперский, который он ловил до этого: нагромождение чепухи и цепочек букв, которые выглядели как слова, но словами не были – а между ними несколько слов, которые могли быть даже фрагментами предложений, словно неграмотный подражает письму по памяти. Неграмотный с доступом к радио и способностью кодировать сигнал.

Он снова отправил послание, на этот раз вызывая Элизу. А что ему было терять?

Ответ был в том же духе. Он сравнил его с предыдущим: несколько повторенных участков, несколько новых – и к этому моменту его взгляд профессионала выделил определенные повторяющиеся закономерности в тех обрывках, которые ему интерпретировать не удавалось. Керн пыталась что-то им сказать. Или, вернее, что-то пыталось им что-то сказать. Он не знал, было ли это по-прежнему приказом убираться, и если это так, то нет ли там какого-то предупреждения им? Поворачивайте обратно, пока не поздно?

Но для них нет «обратно». Они сейчас на пути к единственной потенциально пригодной для жизни планете, которой они в состоянии достичь.

Он размышлял над тем, что можно было бы послать, чтобы вытолкнуть Керн в нечто, хоть немного похожее на разумность. Или Керн сейчас уже тоже превратилась в отказывающее устройство? Может, близится конец всем творениям рук человеческих, как он пришел к самим творцам?

Невозможно было допустить, что вселенная останется создателям этой охватившей планету паутины – легионам безмозглых ползучих тварей, которым никогда не узнать испытаний и трудностей, через которые прошло несчастное человечество.

Новое сообщение пришло им на той же частоте. Холстен тупо его выслушал: даже не имитация языка, а просто цифровой код.

К его стыду, опознал его «Гильгамеш», а не он сам. Это был тот сигнал, который Керн когда-то отправляла к планете. Это был ее тест на разумность для обезьян.

Не пытаясь анализировать свои побуждения, Холстен составил правильный ответ (ближе к концу – с подсказками «Гильгамеша») и отправил обратно.

Последовала новая серия вопросов – на этот раз новых.

– Что это?

Лейн оказалась у него за спиной, как в былые времена. Если не оглядываться, можно было убедить себя в том, что со времени их прошлого сеанса утекло не так уж много воды.

– Керн нас проверяет, – ответил он. – Может, хочет убедиться, что мы достойны?

– Отправляя нам экзамен по математике?

– Она и раньше была не слишком логична. Так почему бы и нет?

– Ну, так отправляй ей ответы. Давай!

Холстен так и сделал: составлять ответ стало намного легче, когда из уравнения удалили сложности самого языка.

– Конечно, мы понятия не имеем, какой в этом смысл, – напомнил он.

– Но остается надеяться, что смысл есть, – отозвалась она сухо.

Холстен смутно отметил, что на заднем плане переминаются Карст и Вайтес, которым не терпится вернуться к обсуждению военных действий.

Третьего этапа теста не было. Вместо этого они получили новую порцию того раздражающе почти-имперского С, который Холстен уже видел. Он быстро его проанализировал, прогнав через свой дешифровщик и программу распознавания закономерностей. Текст казался более простым и с гораздо большим количеством повторяющихся участков. Ему в голову пришло сравнение «как разговор с ребенком», и он испытал еще один головокружительный момент сомнений в том, кто или что говорит там, далеко. «Керн, конечно же? Только Керн, которая стала странной – еще более странной – из-за разъедающего воздействия времени и расстояния». Однако, хотя точкой отправки сигнала и было крошечное Сторожевое Обиталище Керн, какой-то уголок его сознания уже понял, что это не так.