Дети времени

Мор настолько глубоко проник в сердце Большого Гнезда, что физические контакты между домами почти прекратились. По улицам бродят только отчаявшиеся и голодающие. Идут нападения: здоровые набрасываются на тех, кого сочли больными, голодные крадут пищу, неизлечимо обезумевшие нападают на все, на что указывают их внутренние демоны.

И все же туго натянувшиеся нити сообщества еще не порвались, немногочисленный исход не превратился в потоки беженцев – в немалой части благодаря Порции и ее соратницам. Они ищут лечение. Они могут спасти Большое Гнездо и благодаря этому саму цивилизацию.

Порция привлекла не только Бьянку, но и вообще всех ученых, как Храмовых, так и иных, в которых она верит. Сейчас не время ограничивать славу только своим домом.

И, связываясь со всеми ними, она четко дает всем понять, кто она – и что это именно она зачинщица и их предводитель. Ее указания разбегаются по Большому Гнезду звоном нитей, принимаются и передаются старательными самцами-помощниками. Обычно сотрудничество домов на таком уровне не идет гладко: слишком много индивидуальностей, слишком много самок, стремящихся утвердить свое превосходство. Экстренная ситуация успешно заставила их сосредоточиться.

«Это – мое новое Понимание, – объяснила им Порция. – Есть некое свойство, которое отличает этих иммунных детей от их павших родителей. Они родились в охваченном мором городе, но они выжили. Если принять во внимание, сколько времени мор бушевал в их городе, то следует предположить, что они вылупились из кладки, отложенной родителями, которые также имели устойчивость к этой болезни. Короче, эту устойчивость они унаследовали. Это – Понимание».

Это вызвало бурю возражений. Процесс появления новых Пониманий полностью не разгадан, но все Понимания связаны только со знанием: памятью о том, как что-то делается или как что-то устроено. Где доказательства того, что реакция на болезнь тоже передается потомству?

«Эти паучата – и есть доказательство, – сообщила Порция. – Если вы в этом сомневаетесь, тогда вы мне не помощницы. Отвечайте мне, только если готовы помогать».

Она потеряла примерно треть корреспондентов, которые стали затем искать ответы в чем-то ином – и безуспешно. А вот Порция хоть и добилась достаточных успехов, чтобы оправдать свой выбор направления исследований, упирается в границы технологий своей расы, а также в границы их способностей понимать.

В число ученых, решивших поддерживать Порцию, вошла та (назовем ее Виолой), которая много лет изучала механизм Пониманий. Она передала Порции все свои знания: громадные путаные сети записок, отражающие ее методы и результаты. Пауки в большой степени полагаются на не требующее никаких усилий распространение знаний последующим поколениям, которое обеспечивается их Пониманиями. Их письменность – система узлов и перевязок – неуклюжа, растянута и плохо хранится, что сильно тормозит Порцию. Она не может дожидаться, пока потомство унаследует владение предметом от ее коллеги: ей это знание необходимо прямо сейчас. Сама Виола поначалу не желала даже идти по городу, опасаясь инфекции.

Сегодня получено подтверждение того, что у Виолы началась вторая стадия болезни – и это знание становится для Порции сильнейшим стимулом: ее коллеги одна за другой становятся жертвами врага, которого стремятся победить. Порция и сама обязательно почувствует первые симптомы в суставах: это просто вопрос времени.

Бьянка считает, что сама она уже заразилась. Наедине эта гениальная одиночка уже призналась Порции, что уже испытывает быстро проходящие симптомы первой стадии. Тем не менее Порция оставляет ее рядом с собой, успев убедиться в том, что во всем Большом Гнезде не найдется паука, который ни находился бы в инкубационном периоде этой инфекции.

Не считая тех обидно немногих, у кого оказался иммунитет.

Тем не менее, благодаря своей слабеющей коллеге, она получает инструмент, которого прежде была лишена. Группа Виолы управляет муравьиной колонией, в которой воспитали умение анализировать физиологические стигматы Пониманий.

Одомашнивание муравьев было тем огромным шагом вперед, на котором зиждется вся цивилизации Порции, но оно же стало серьезным препятствием для дальнейшего прогресса. В Большом Гнезде сотни прирученных муравьиных колоний, не считая тех, которые располагаются поблизости от города и занимаются производством пищи, уборкой или отражением набегов диких видов. Каждую городскую колонию тщательно приучали – наказаниями, поощрениями и химическими стимулами – выполнять определенную функцию, предоставляя великим умам пауков любопытное аналитическое устройство с использованием многоуровневых деревьев решений управления самой колонией в качестве движущего механизма. Каждая колония годится для очень ограниченного набора родственных расчетов – как невероятно умелый, но невероятно узкоспециализированный умственно отсталый гений, – а переучивание сообщества муравьев требует долгой и кропотливой работы.

Однако Виола уже начала работать – и Порция отправила ей ткани трех плененных паучат для сравнения с теми исследованиями, которые Виола уже проводила с другими представителями их вида. Результаты доставлены в виде скатанного в рулон ковра записей одновременно с признанием Виолы в своей болезни.

С этого момента Порция с Бьянкой погружаются в чтение ее обильных рассуждений, часто прерываясь, чтобы обсудить, что могла или не могла иметь в виду Виола. Паучья письменность исходно возникла для того, чтобы отражать мимолетные художественные мысли – изящные, сложные и красочные. Она плохо приспособлена для фиксации научных идей.

Часто появляется Фабиан: приносит еду и питье и высказывает свое мнение, если его спрашивают. У него острый ум (для самца), и он смотрит на проблемы под другим утлом. Более того – он, похоже, не растерял своей энергии и целеустремленности, несмотря на наличие некоторого количества симптомов первой стадии. Обычно когда паук осознает, что он или она заражены, качество его услуг стремительно ухудшается. Проблема встала настолько остро, что даже самый непривлекательный самец может найти покровительство, если готов работать. Большое Гнездо переживает странные, болезненные социальные сдвиги.

Исследования Виолы посвящены совершенно иному языку, который она неумело отражает в узловом письме. В своей рукописи она называет его языком тела. Она объясняет, что в теле каждого паука имеется это письмо и что оно варьирует от особи к особи, но не беспорядочно. Виола ставила опыты на только что вылупившихся паучатах из кладок с известными родителями и обнаружила, что их внутренний язык близко родственен родительскому. Это должно было стать ее величайшим откровением в ожидаемом будущем, когда завершенное исследование позволит ей оказаться на самой вершине интеллектуальной жизни Большого Гнезда. Порция скромно осознает, насколько гениально то, что она видит. Виола открыла тайный язык Пониманий… если его удастся расшифровать.

В этом-то и загвоздка. Виола знает достаточно, чтобы уверенно заявить: из срезов биопсии ее муравьи могут выделить именно ту тайную книгу, которая имеется в каждом пауке, однако она не способна ее прочитать.

Однако ее муравьи делают Порции последний подарок. В книгах доставленных Фабианом паучат нашелся отрывок, который оказался совершенно новым. Муравьи из еще одной колонии Виолы обучены сравнивать эти тайные книги и выявлять различия. Один и тот же абзац, никогда ранее не виденный, обнаруживается во всех трех иммунных младенцах. Это, как предполагает Виола, может представлять собой их Понимание того, как защититься от мора.

Порция и ее коллеги ощущают мимолетное ликование, оказавшись на самом пороге успеха: эпидемия считай что побеждена. Однако у Виолы находится один последний комментарий – и ее пряжа к этому моменту читается заметно хуже.

Она указывает, что она не только не умеет читать внутреннюю книгу, но и не имеет средства, чтобы в ней писать. Не считая того, что этим паучатам можно дать вырасти и дать жизнь новому поколению, у которого окажется эта дикая и варварская устойчивость, данный новый факт теоретически необычайно интересен, но практически бесполезен.

В следующие несколько дней город вокруг них рушится. Каждый час по нитям связи приходят мрачные известия о все новых жертвах – об уважаемых жителях Большого Гнезда, которые обезумели и которых пришлось убить или которые покончили с собой с помощью яда, потому что лишиться с трудом отвоеванного разума еще хуже. Порция и Бьянка в шоке, как будто мор уже досрочно искалечил их собственный мозг. Они были так близки к цели!

Первой к работе возвращается Бьянка. Ее шаги запинаются и заплетаются в плохо контролируемом высказывании. Она ближе к смерти, и потому ей нечего терять. Она вчитывается в записи Виолы, пока Порция восстанавливает свою стойкость, – а потом однажды утром Бьянка исчезает.

Она возвращается поздно вечером и выдерживает короткую тряскую стычку с охранниками дома. Порция с трудом убеждает их пропустить ее обратно.

«И как там?»

Сама Порция больше выходить не отваживается.

«Безумие, – коротко отвечает Бьянка. – Я виделась с Виолой. Ей осталось недолго, нннно она смогла мне сказать. Надо показать тебе, пппока я еще ммогу».

Болезнь перескакивает с лапы на лапу, так что речь Бьянки наполняют внезапные непроизвольные повторы. Она в постоянном движении: бродит по дому, пытаясь формировать слова, словно старается убежать от того, что ее убивает. Она карабкается вверх по тугой ткани стен, и где-то в глубине ее тела лежит непрестанно воющее желание подниматься, подниматься, а потом умереть.

«Говори!» – требует Порция, повторяя ее путаный путь. Она видит, что Фабиан следует за ними на почтительном расстоянии, и знаком призывает его ближе, потому что еще один взгляд на то, что скажет Бьянка, может оказаться полезным.

Бьянка сводит свои слова к самому минимуму, к главному: Порции кажется, что на обратном пути через город Бьянка обдумывала это, понимая, что ее способность излагать постоянно размывается болезненным приливом.

«Есть более глубокая книга, – выстукивает она, так что ее чечетка по податливому полу звучит как крик. – Виола ее распознала. Есть вторая книга со вторым шифром, короткая, но полная информации. И другая, совсем другая. Я спросила Виолу, что это. Она говорит – это Посланник внутри нас. Говорит, Посланник всегда есть, когда закладываются новые Понимания. Говорит, он жил с нами в яйце, и растет с нами, наш невидимый опекун, у каждого, говорит, говорит она».

Бьянка крутится на месте. Ее огромные круглые глаза взирают на все вокруг, педипальпы трясутся в лихорадке обрывочных идей. «Где трактат Виолы?»

Порция подводит ее к огромному раскатанному полотну – работе всей жизни Виолы, – и Бьянка после нескольких фальстартов находит эту «более глубокую» книгу. Это едва ли не приложение – сложное переплетение материала, который Виоле не удалось расплести, потому что он вписан в основной текст совершенно иным образом, намного компактнее, плотнее и эффективнее, чем все остальное. Паукам знать неоткуда, но у такого контраста есть причина. Это – не продукт естественной эволюции или даже поддерживаемой эволюции. Это – то, что обеспечивает поддержку. Виола со своей муравьиной фермой изолировала нановирус.

После того как Бьянка убредает прочь, Порция долго читает и перечитывает – и занимается тем, что ее народу удается лучше всего: создает план.

На следующий день она отправляет послание в сообщество Виолы: ей надо воспользоваться их специализированными колониями. В это же время она приглашает и приманивает еще полдюжины ученых, которые пока еще способны и готовы ей помогать. Она отправляет Фабиана с инструкциями для своих собственных колоний, которые могут выполнять целый диапазон функций, в том числе копировать любое полученное ими в виде образца вещество.


Дом Виолы – хотя его ученая хозяйка уже не способна ничем помочь – выделяет фрагмент телесной книги, свойственный иммунным паучатам, но не только. Они изолируют и нановирус: Посланник Внутри. Спустя несколько драгоценных дней их самцы приплетаются к дому Порции с чанами вещества, по крайней мере, некоторые из них. Другие гибнут на улицах или просто спасаются бегством. Выживание Большого Гнезда висит на волоске.

Порция проводит время в храме, слушая голос Посланника в вышине и пытаясь прислушаться к тому Посланнику, что внутри нее. Было ли использование этого термина просто результатом тщеславия Виолы? Нет, у нее были свои резоны. Она догадалась: что бы ни делал этот чуждый, искусственный клубок языка, он выполняет божественную функцию, возводя их из зверства к возвышенному. Это та рука, которая помещает Понимания в разум и ткань бытия, так что каждое следующее поколение становится величественнее предыдущего. «Чтобы мы смогли узнать тебя, – размышляет Порция, глядя, как этот далекий огонек прочерчивает дугу в небе. Теперь становится очевидным, что Бьянка была права. Конечно, Посланник ждет от них ответа. Совсем недавно это было ересью, но с тех пор Порция заглянула в себя. – Зачем было создавать нас такими, все совершенствующимися и совершенствующимися, если не для стремления ввысь?»

Для Порции, как и для всех ее сородичей, выводы – это вопрос логической экстраполяции, основанной на ее понимании тех принципов, которые открыла ей вселенная.

Спустя несколько дней муравьи производят первую порцию ее сыворотки – сложную смесь из генетического фрагмента иммунных паучат и нановируса: Посланник и Послание циркулируют в этом растворе.

К этому моменту у половины дома Порции уже наступила вторая стадия. Бьянка и еще несколько паучих перешли в третью и заключены в камеры-одиночки, где погибнут от голода. А что еще можно с ними сделать?

Порция знает, что еще.

Фабиан предлагает пойти вместо нее, но она знает, что больные в последней стадии без всякого труда убьют такого мелкого самца. Она собирает группу отчаянных, решительных самок и берет искусственный клык, с помощью которого можно ввести сыворотку в ту точку, где лапы больной соединяются с туловищем, вблизи от мозга.

Бьянка сопротивляется. Она кусает одну из санитарок Порции и впрыскивает яд с обоих клыков, моментально парализуя жертву. Она лягается, топает и встает на дыбы, бросая им всем вызов. Ее ловят арканом и связывают – бесцеремонно, переворачивая на спину, пока она продолжает яростно сжимать ротовой аппарат. Она уже лишилась дара речи, и Порция признается, что не уверена, обратима ли болезнь на этой стадии.

Тем не менее Бьянка это докажет или опровергнет. Порция втыкает свой шприц.





4.7 Не принц гамлет




Приток нового материала с брошенной станции резко уменьшился: все базы данных и хранилища были выпотрошены и переправлены на «Гильгамеш». Холстен почти закончил каталогизацию и теперь стал просто переводчиком по вызову на те случаи, когда техникам нужна была помощь, чтобы заставить что-то работать.

Большую часть времени он тратил на личный проект Гюина, а если вдруг переставал это делать, то Гюин вскоре заявлялся, желая выяснить, в чем дело.

Корабль-ковчег заполняла непривычная жизнь: несколько сотен людей из груза были бесцеремонно разбужены во многих световых годах от последних их воспоминаний, получали поспешные неубедительные объяснения насчет того, где они находятся и что нужно сделать – и отправлялись работать. На корабле было шумно – и Холстен постоянно изумлялся этому. Шум порождали не только сотрясения и удары от ведущихся работ – стоял непрестанный рокот, создаваемый людьми, которые занимались тем, что жили и разговаривали, и, прямо говоря, всячески развлекались. Холстену казалось, что, куда бы он ни пошел, он видит внезапно образовавшиеся парочки (они ведь не могли не быть внезапно образовавшимися в таких обстоятельствах?), сплетающиеся в объятиях.

Порой они заставляли его почувствовать себя ужасно старым. Они все были такими молодыми – точно так же, как весь остальной груз «Гильгамеша», не считая немногих потасканных старых специалистов вроде него самого.

Корабль-ковчег переоснащали – «и если я себя вот так чувствую, то насколько старым ощущает себя «Гильгамеш», а?» – всяческими игрушками, вырванными со станции. На первом месте шла установка нового термоядерного реактора, который, по мнению Вайтес, окажется в два раза эффективнее гораздо ранее изготовленного прежнего и гораздо дольше сможет поддерживать экономичное ускорение на уже имеющемся топливе. Другие технологии просто экстраполировались, и системы «Гильгамеша» настраивались по древним образцам.

В голове у Холстена звучал все тот же припев: «мамкина юбка, мамкина юбка». Они по-прежнему хватались за удаляющийся подол Старой Империи, по-прежнему из кожи вон лезли, чтобы удержаться в ее тени. И пока его соотечественники восхищались новообретенными богатствами, он видел в них людей, которые обрекают своих потомков на то, что те вечно будут хуже, чем могли бы.

А потом пришло сообщение от Лейн: она требовала, чтобы он прибыл на спутник. «Какой-то опасный перевод вроде бы», – если быть точным.

Из-за постоянного давления со стороны Гюина и агрессивно-неприемлющей молодости остального человечества, Холстен к этому моменту чувствовал себя ужасно несчастным. Ему не особенно хотелось стать мишенью насмешек, в качестве которой, по мнению технарей, он тут и находился. Он даже подумал, не проигнорировать ли Лейн, раз она даже не готова как следует его попросить. Но в итоге к решению его подтолкнул Гюин, потому что полет на станцию стал бы благословенным отдыхом от вьющегося над ним стервятником капитана.

Он сообщил ей, что летит – и обнаружил, что его уже ждет шаттл с пилотом. По пути туда он навел внешние камеры на планету и мрачно глядел на серый грибной шар, воображая, как тот тянется вверх и громадные плодовые тела-небоскребы распухают в верхних слоях атмосферы, чтобы захватить крошечных гостей, посмевших оспаривать их полную власть над этим миром.

Пара инженеров – из исходной основной команды Лейн, как ему показалось, – встретили его на станции, заверив, что защитный костюм не понадобится.

– Все участки, которые нас еще тревожат, стабильны, – объяснили они.

Когда Холстен спросил у них, в чем же все-таки проблема, они просто пожали плечами, счастливо спокойные:

– Шеф сама скажет.

Большего он от них не добился.

Наконец его почти бесцеремонно втолкнули в какое-то помещение второго вращающегося кольца, где его ждала Лейн.

Она сидела за столом, вроде бы собираясь начать есть, – и на секунду он застыл у люка, предположив, что, как всегда, не вовремя, но потом заметил, что приборов два.

Она бросила на него вызывающий взгляд:

– Заходи, старик. Тут пища, которой десятки тысяч лет. Иди отправляй ее в историю.

Это заставило его пройти в комнату и уставиться на незнакомую еду: густые супы или соусы, серые куски, словно отрезанные от планеты, находящейся под ними.

– Шутишь!

– He-а. Пища древних, Холстен. Пища богов.

– Но она же… Она не могла сохранить съедобность!

Он уселся напротив нее, завороженно глядя на стол.

– Мы здесь все живем на ней уже почти месяц, – сообщила она ему. – Гораздо лучше того месива, которое выдает «Гилли».