Чужое место

Именно тогда у меня родилась гипотеза, чем хороший инженер (а я, не побоюсь этого слова, именно хороший) отличается от хорошего руководителя (а вот им меня, увы, можно назвать только в порядке безудержной лести). Так вот, оба они постоянно решают многозадачные проблемы. Только у инженера практически всегда частные задачи связаны между собой, а у руководителя — наоборот. Если связи и есть, то они проходят на уровне, выходящем за компетенцию начальника или просто недоступны пониманию на текущем уровне развития науки.

В результате я мог постоянно держать в голове два-три дела, не больше. А остальные не то чтобы забывал — они казались мне не очень срочными и всегда находилась причина их отложить на недельку-другую. И так до тех пор, пока не становилось ясно, что поздняк метаться, я снова безнадежно опоздал.

Осознав это, я возложил на секретариат небольшую дополнительную функцию. Теперь при каждом утреннем докладе мне приносили еще и папку с карточками, на которых было написано мое напоминание самому себе. Первой появилась карточка с большими буквами «ПП» и маленькой пометкой «двадцать один» в уголке. Смысл букв знал только я, остальные могли думать что угодно. Мне-то понятно, что это напоминание о пистолете-пулемете, а те, кому не положено, пусть ломают голову — поношенный презерватив или полный песец имеется в виду. Цифры же означали периодичность, с которой мне надо показывать карточку. В данном случае — через двадцать один день, или раз в три недели.

Со временем карточек стало больше, на них появились не только буквы с цифрами, но и рисунки. И что самое удивительное — эта примитивная рационализация мне действительно помогала. Как говорится, о сколько нам открытий чудных… вот не помню я, что там дальше у Пушкина.

В первые дни после занятия императорского места мне казалось, что надо срочно заменить командира лейб-конвоя генерала Черевина на кого-нибудь не столь интенсивно пьющего. Чтобы он не каждый день закладывал за воротник, а хотя бы через два дня на третий! И желательно не по литру крепкого в день. Однако, как выяснилось, Черевин справлялся со своими обязанностями вполне терпимо. Если его заменить, то первое время, пока новый человек будет входить в курс дела, станет однозначно хуже. Да и потом еще бабушка надвое сказала, и вообще — к революциям следует прибегать только в исключительных случаях! А так эволюционный путь предпочтительнее. С моей точки зрения в данном конкретном случае он заключался в том, чтобы разделить функции, кои до сих пор лейб-конвой совмещал, то есть охрану и представительство.

В какой-то мере и даже при моем участии охрана отца превратилась в одну из самых эффективных служб в империи, но все познается в сравнении. Зная, как будут охраняться первые лица в двадцатом веке, я понимал, что сделать предстоит еще очень много. Но только, блин, кому? Если я сам начну командовать своей охраной, то тут возможны всего два варианта. Либо у меня вообще больше ни на что не останется времени, либо это будет не охрана, а сборище любителей. Более того, не исключен и гибридный вариант, в котором произойдет и то, и то.

В подчинении генерала Черевина находились четыре структуры. Первая — Собственный его императорского величества конвой, то есть казаки, стоящие в карауле перед покоями императора и сопровождающие его в поездках. Вторая — Сводный гвардейский батальон, состоящий из роты дворцовых гренадер, предназначенной исключительно для парадов, и еще двух рот с функциями, примерно соответствующими военизированной охране на режимном объекте советских времен. Третья — императорские железнодорожники. И, наконец, имелась дворцовая полиция, задачей которой являлось выявление попыток организации покушений агентурными методами. Про эту не очень многочисленную службу я знал довольно мало, но, похоже, наконец-то настала пора расширить кругозор. Итак, что мне известно? Во-первых, ей совершенно точно командует полковник Ширинкин, коего я несколько раз видел, но близкого знакомства с ним пока не свел. А во-вторых, отношения Ширинкина с непосредственным начальником, Черевиным, особой теплотой не отличаются. Может, снять с милейшего Петра Александровича эту головную боль? Ну не сможет он нормально командовать полицейскими, даже если вдруг незнамо с какого перепугу протрезвеет. Но сначала, разумеется, нужно составить более основательное впечатление о полковнике. Разузнав, где именно в Кухонном каре, расположенном симметрично Арсенальному, находится его кабинет, я как-то раз после обеда отправился туда, но сюрприз не получился — Ширинкин (кстати, в штатском, чем вообще-то обремененные чинами лица не часто баловали) уже встречал меня в коридоре. То есть пока неясно, что там с моей охраной, но собственное оповещение у них работает нормально, сделал вывод я и спросил:

— Евгений Никифорович, гостей принимаете? Тогда проводите в ваш кабинет, будьте добры. И расскажите о вашей службе. Историю, задачи, трудности в их исполнении — в общем, имейте в виду, что я почти ничего о вас не знаю и считаю это неправильным.

В следующие полчаса я убедился, что полковник мастерски владеет жанром всеподданнейшего доклада, то есть умеет говорить неограниченно долго, по сути не сообщая ничего, кроме того, что у него все прекрасно, а в дальнейшем при поддержке моего величества станет вовсе охренительно.

— Ну, Евгений Никифорович, — вздохнул я, — раз уж вы не хотите говорить со мной как с человеком, придется задавать вопросы. Итак, какова была численность вашей службы вначале и как она изменялась со временем?

— На момент организации нас было сорок человек. К моменту воцарения вашего отца — около шестидесяти, в восемьдесят первом году утверждены новые штаты на сто шестьдесят человек, и тогда же численность дошла до штатной. Сейчас она превышена на двенадцать единиц, то есть нас сто семьдесят два.

— Кратко опишите круг задач.

— Своевременно выявлять подозрительных лиц, имеющих или могущих иметь контакты с императорской фамилией, а так же лиц, злоумышляющих или могущих злоумышлять против нее.

Я расхохотался, а потом объяснил:

— Второй пункт бесподобен, особенно для группы из ста семидесяти человек. Тут нужна служба с численностью как минимум в тысячи сотрудников, а если по уму, то и больше. Кроме того, даже по первому пункту есть неясности. Как вы ухитрились допустить, что явно подозрительная личность сумела устроиться на работу в Приоратский дворец? Я имею в виду Михаила Рогачева, он ведь до этого успел посидеть, причем по политической статье.

— Никак нет, ваше величество, сидел он по дурости господ из третьего отделения. Ну, а как мы его пропустили… нас же тогда было совсем мало, а работы — много, и вся она была в Питере, а не в Гатчине. Тем более Приорат тогда вообще стоял почти пустой. В общем, виноват — просто не дошли руки. Ну, а потом, конечно, навели справки, однако Михаил уже находился под вашим покровительством. Я доложил государю, и он повелел оставить все как есть, не отменяя, разумеется, наблюдения за Рогачевым.

— Надо же, как интересно. И что вы уже успели пронаблюдать, если не секрет?

— Поначалу он выполнял для вас различные деликатные поручения, а сейчас является главой небольшой службы, занимающейся сбором сведений в высшем свете Санкт-Петербурга, а с недавних пор — еще и Варшавы, Берлина и Копенгагена.

Интересно, подумал я. Про Париж этот дядя специально не упомянул или просто не знает? Но спросить лучше про другое.

— Как часто вы делали личные доклады моему отцу?

— До середины восьмидесятых — каждый месяц, потом реже. В восемьдесят девятом году всего один короткий доклад, в девяностом — ни одного. С Николаем же Александровичем я вообще личной беседы не удостоился.

— Это понятно, но теперь ответьте мне, пожалуйста, вот на какой вопрос. Из каких соображений вы вместо того, чтобы сразу осветить то, что из вас пришлось вытягивать вопросами, начали с какой-то ерунды?

— Я не знал, что именно интересует ваше величество, а то, что вы изволили поименовать ерундой, есть принятая форма доклада на высочайшее имя.

— А, понятно. Вы обиделись, что я нашел время для беседы с вами только сейчас. По-моему, зря. Сначала в области собственной безопасности я сделал то, что мог и должен был сделать сам, и только потом руки дошли до прочего. В общем, почти как у вас с Рогачевым. Поэтому докладов по общепринятой форме мне больше представлять не надо. Согласны?

— Так точно, ваше императорское величество.

— В беседах наедине лучше короче — государь, например. И скажите мне, пожалуйста, каковы ваши отношения с непосредственным начальником, генералом Черевиным?

— Хорошие, государь.

— Уверены?

— Вполне. Я не лезу в его дела, он не лезет в мои, хотя мог бы — чего еще желать? Ну а что у него при виде меня лицо иногда кривится, так я же не юная гимназистка, чтобы он от лицезрения моей персоны испытывал возвышенные чувства. Причем это только утром, а сразу после обеденного стакана ему вообще все равно.

— Хм… возможно. Но, как мне кажется, дворцовую полицию из-под его подчинения, пусть и чисто номинального, лучше вывести.

— Было бы неплохо, но ведь вы, государь, кажется, не хотите его обижать.

— Да, не рвусь, он мне еще пригодится. Скажите, Евгений Никифорович, а вас не затруднит чем-нибудь вызвать его недовольство? Так, слегка. Тогда мое величество явит ему милость — уберет вашу службу, а вместо нее предложит какую-нибудь роту пластунов. Дворцовая же полиция сменит название, расширит штаты и будет продолжать заниматься своим делом, подчиняясь лично мне.

— Ее непосредственное подчинение лично вам может привлечь нездоровый интерес, а это помешает работе, — заметил Ширинкин.

— Ну так переходите в ведомство министерства двора, а документы об этом составьте сами, и так, чтобы никакой Воронцов в ваши дела лезть не мог. Кроме того, про увеличение штатов я сказал не просто так, а в связи с расширением круга задач. Казаки лейб-конвоя осуществляют явную охрану моей персоны. Настолько явную, что их за километр видно. Но, по-моему, нужна еще и тайная, которую вообще никто за охрану принимать не будет. Например, в тех случаях, когда мне потребуется казаться не императором, а кем-либо еще. В общем, жду от вас подробного доклада на эту тему. Вместе со сметой расходов, разумеется. Двух недель вам хватит?

Вскоре выяснилось, что в медлительности полковника упрекнуть нельзя. Как мне доложил Михаил Рогачев, Евгений Никифорович сразу после нашей беседы сообщил Черевину, что у него обнаружилась редкая болезнь, именуемая аллергией, причем исключительно на запах перегара. В силу каковых причин он нижайше просит его высокопревосходительство при беседах дышать в другую сторону. Естественно, что в тот же день Черевин явился ко мне с инициативой.

— Ваше величество, — заявил бравый генерал, — зачем мне, кроме солдат и казаков, командовать еще и какими-то филерами? Это дело департамента полиции, а для вашей охраны гораздо больше пользы принесет дополнительная рота пластунов.

— Согласен, Петр Александрович, готовьте документы, подпишу.


Итак, подвел итоги я, недостатком инициативы господин полковник не страдает. Осталось выяснить, не грешен ли он ее неприемлемым избытком, и в случае отсутствия такового начинать потихоньку расширять стоящий перед ним круг задач.

В общем, я имел основания считать, что программа — минимум по обеспечению безопасности моей персоны в основном выполнена. Великие князья не смогли объединиться против меня сразу, а после тайного брака и последующего отъезда Георгия среди них вообще начался раздрай. Я же теперь — полностью легитимный, то есть по всем правилам коронованный император Александр Четвертый. А это в числе прочего означает, что англичанам, ежели они задумают что-то этакое, придется опираться на самых отмороженных революционеров, а их не так много. Впрочем, бритты люди основательные, и сначала следует ждать чего-то вроде теста. То есть они по первому же подвернувшемуся поводу попробуют на меня надавить сначала по родственным, а если не получится — по дипломатическим каналам. И только после того, как я не поддамся их дипломатии, можно будет ожидать каких-то более радикальных шагов.

Кстати, а почему это вдруг я вот так сразу и не поддамся? Нет, родственников, конечно, надо не отходя от кассы посылать на всем известные буквы, такое мое поведение никого не удивит. Англичане же… надо подумать, как сделать так, чтобы они решили, будто я их боюсь.





Глава 10




Осенью девяносто первого года я сделал то, чем до меня российские императоры совершенно не увлекались, а именно — написал большую статью. В которой заявил, что семнадцать губерний центральной России и Поволжья поражены сильнейшим неурожаем, вследствие чего там уже начался голод. Да, продолжал я, именно он, а вовсе никакое не «недоедание», на каковое слово некоторые не в меру ретивые цензоры заменяли исходное понятие. Все они уже строго предупреждены, что в случае повторения подобного мгновенно вылетят с государственной службы, высочайший указ об этом готовится.

Далее я вспомнил, что в России с древних времен принято бороться со всякими напастями всем миром, именно это позволило ей выстоять в переломные моменты истории. И, значит, ныне я призываю все здоровые силы общества принять участие в борьбе с надвигающейся бедой. Ничья, даже самая малая, помощь не будет лишней!

Власти должны всемерно способствовать усилиям общественности по борьбе с голодом, и какое-либо противодействие здесь недопустимо. Если кто увидит, что начальство мешает организации благотворительных столовых или доставке продовольствия в голодающие районы, то его гражданский долг — немедленно написать письмо в Императорский комитет помощи голодающим, возглавляемый Сергеем Юльевичем Витте. Меры будут приняты немедленно и самые жесткие. В порыве творчества я даже сначала написал «донос», но потом заменил слишком уж откровенно выглядевшее слово.

Потом шла критика земств, которые в докладах наверх и в просьбах о помощи в разы занижали масштабы бедствия, и губернских властей, ухитряющиеся даже такие сведения скорректировать в сторону уменьшения.

В конце статьи содержался призыв к хлеботорговцам — на время поступиться прибылями и войти в положение голодающего русского народа, для чего хлеб, предназначенный на экспорт, лучше попридержать для внутреннего рынка, хоть он здесь и дешевле.

Для обсуждения дальнейших действия я собрал всю свою «канцелярскую» команду в Приорате.

— Хм, — почесал в затылке Михаил, — а почему тут подписано так странно?

Да, подпись на самом деле была не очень обычная для текущего времени. Просто «Александр Александрович Романов» без присовокупления титулов.

— Именно потому, что это не указ и не рескрипт.

— Насколько я понял, таким образом вы, Александр, хотите наладить диалог с обществом? — решил уточнить Петр Маркелович.

— Совершенно верно.

— Тогда обратный адрес для переписки указан не очень удачно. Я не против того, чтобы Витте писали насчет голода. Но про действия властей, особенно на уровне губернии или выше — это уже не совсем его компетенция. Кроме того, письма могут содержать сведения, знать которые Сергею Юльевичу не обязательно.

— Ваши предложения?

— Создать… ну, скажем, Особое почтовое присутствие. Задачей которого будет принимать письма, кои сможет отправить каждый подданный империи лично вам. И сортировать их, ибо читать все или даже хотя бы десятую часть корреспонденции вы физически не сможете. Со временем эту контору можно будет наделить правом как-то реагировать на письма, не поднимающие значительных проблем, коих среди присланного наверняка будет подавляющее большинство.

— Неплохая идея. Кто все это будет делать, вы уже догадались?

— Разумеется, Александр.

— Тогда к моменту выхода статьи, а это планируется дней через десять, ваше Особое присутствие уже должно иметь если не штат, то хотя бы директора, почтовый адрес и помещение.

— Слушаюсь.

— Так, двигаемся дальше. Сергей, твоя задача — организовать пару отрицательных отзывов в прессе. Один — тупой и злобный, такой, чтобы поверить написанному там мог только клинический идиот. Второй — достаточно серьезный, с прозрачными намеками о том, что таким образом автор статьи пытается отвлечь внимание от своего нежелания хоть как-то улучшить жизнь российского народа.

— А что в это время будет делать цензура?

— Радоваться получению взяток. Разумеется, не от меня и даже не от тебя, а от каких-нибудь особо прогрессивных общественных деятелей. Найдешь таких?

— Их и искать не надо, есть на любой вкус.

— Цензура должна спохватиться дня через два, конфисковать то, что осталось от тиражей, наложить на кого-нибудь штрафы, газетенку, опубликовавшую первый вариант, вообще закрыть. Разумеется, к тому моменту издатель уже должен получить деньги на основание новой — точно такой же, если не гаже.

— Это так будет выглядеть свобода слова по-русски? — усмехнулся Михаил.

— Нет, только первые шаги к ней. А ты, значит, посмотришь, как на них прореагируют наши поднадзорные и прочая почтеннейшая публика.

— Штаты бы увеличить, — вздохнул Михаил.

— Школу организуй.

— Какую?

— Ну, наверное, благотворительную имени какого-нибудь святого. Это, кстати, задача для всех вас. Что, так и дальше будем подбирать кадры на улице? Нет, господа, собирательство — это первый, самый примитивный этап развития. Кадры надо готовить самим и заранее. В общем, через неделю жду докладную записку на эту тему, с тем, чтобы с девяносто второго года школа уже начала работать. Для начала — в режиме обычного благотворительного учреждения, и начинайте думать, как производить отбор кандидатов в нашу службу и чему их учить.

Как уже говорилось, в своей первой жизни я интересовался историей, но достаточно бессистемно. То есть что-то я знал довольно хорошо, что-то — так себе, а что-то, по каким-то причинам моего интереса не вызвавшее — и вовсе никак. К категории «хорошо» относились мои сведения относительно российской контрразведки в конце девятнадцатого века. Я точно знал, что в это время ее просто не существовало. Относительно же разведки — пожалуй, «так себе», или даже скорее «очень даже так себе». Я был в курсе, что в канцелярии Главного штаба существовал какой-то военно-ученый стол, он вопросами разведки и занимался. Именно «ученый», а не «учетный». Его штат был меньше десяти человек, и ни про какие успехи этой микро-конторы я ничего не слышал.