Чужое место

— Как куда? Вниз, посмотрю, как ты применишь свои глубокие знания на практике. Автомобиль стоит у нашего подъезда.

— Ой, Алик, вот прямо так сразу? Я боюсь.

— Тогда давай отложим практику вождения до после родов, — обрадовался я.

— Дорогой, ну надо же понимать — это было сказано для того, чтобы ты меня пожалел и начал уговаривать, что ездить совсем не страшно. Но раз ты ничего такого делать все равно не собираешься, то я передумала бояться. Пошли, хватит тут сидеть! В машине тоже кресло есть.

К вечеру Рита уже умела трогаться, не заглушив двигатель, и ездить по площади перед дворцом по кругу на второй скорости. Для первого урока этого было вполне достаточно, я так ей и сказал.

— Да уж, прямо руки устали это колесо крутить, на сегодня хватит, — согласилась жена. — А когда будет следующий урок?

— Дня через два, раньше ни к чему, пусть только что полученные навыки улягутся.

— Еще кого-нибудь ты учить управлять будешь? — поинтересовалась Рита, когда мы уже поднялись к себе. — А то в империи есть три автомобиля, но водителя для них всего два, да и те император с императрицей. Как-то это несколько неправильно, ты не находишь?

— Нахожу, но у меня дел и без того хватает, так что своих фрейлин будешь учить ездить сама.

— Ой! А если они нам машину сломают?

— Тогда тебе придется научиться ее ремонтировать.

— Алик, ты, наверное, шутишь, — неуверенно предположила Рита.

— Конечно. Обойдутся твои фрейлины, но гараж вместо конюшни делать уже пора.

Да уж, этот вопрос требовал решения, потому что дворцовые конюшни денег жрали как в прорву, а ездил на лошадях только Черевин со своими лейб-конвойцами. Маман теперь было не до конных прогулок, я ими тоже никогда особо не увлекался, а Рита вообще верхом ездить толком не умела.

— Почему вместо? — удивилась жена. — Хоть сколько-то лошадок надо оставить. Они такие милые, особенно если к ним сзади не подходить. Да и детям будет интересно.

— Каким еще детям?

— Нашим, естественно. Других тут все равно никаких нет.

— Тут ты немного не права — Мишка есть. Он явно еще не взрослый, но начинать взрослеть ему уже пора.

Этот разговор получил продолжение через пару дней, после очередного занятия с Михаилом.

— Алик, поручи мне какое-нибудь дело! — попросил брат. — Пусть не такое серьезное, как было у тебя с аэропланом Можайского, но только настоящее. Сколько можно в игрушки играть?

— Очень ты интересно рассуждаешь. Когда мы с Ники и Менделеевым клеили первый воздушный шар, это было, по-твоему, как — дело или игрушки?

— Э… не знаю. Наверное, все-таки дело, хоть и игрушка.

— Вот именно. Часто трудно сказать, где кончается одно и начинается другое. И, кстати, самое настоящее дело для тебя есть, а то у меня до него все никак руки не доходят.

— Оно связано с летательными аппаратами?

— Безусловно.

— Я согласен!

— Вот и ладушки, тогда организуй-ка мне музей истории аэронавтики, авиации и автотранспорта.

— Это как?

— На такой вопрос хочется ответить «каком кверху». Что значит как? Берешься и делаешь! Вот смотри — склеили мы тот воздушный шар. Он небось до сих пор где-то в Аничковом дворце валяется. Найти его — и в музей! Мой первый автомобиль туда же, на нем ездить все равно уже нельзя. Дельтапланы пока рано, пусть еще полетают, а вот первый самолет Можайского давно исторический экспонат. Подбери помещение, найди хоть одного человека на роль музейного смотрителя — и действуй! Хотя одного, пожалуй, будет мало. Можешь за консультацией в Эрмитаж съездить, там тебе расскажут про организацию этого дела. Не только всякие картины надо сохранить для потомков, но и результаты технического творчества тоже.





Глава 7




Конец лета и осень тысяча восемьсот девяностого года выдались богатыми на события — гибель отца, уход Марины, потом вообще смерть Николая, отчего я имел все шансы просто-напросто забыть про грядущий голод. Но не забыл, ибо мне напомнили.

В канцелярии еще весной девяностого был посажен специальный мелкий чиновник, задачей которого было следить за погодой в европейской части России и в случае каких-либо аномалий, а особенно необычно раннего наступления зимы, тут же докладывать мне. Первый доклад я получил в начале октября, еще при жизни Николая. Второй — сразу после его смерти. Впрочем, даже в Питере было заметно, что с погодой творится что-то не то. С середины октября ударили морозы, но снега выпало очень мало. В общем, уже в ноябре мне стало ясно, что голод, точного времени наступления которого я не помнил, начнется осенью девяносто первого года и будет продолжаться весь девяносто второй. А это означало, что во главе комитета по борьбе с последствиями катаклизмов пора ставить Витте, к тому времени уже освоившегося на посту министра путей сообщения.

— Да, сказал он мне, — действительно, если такая погода будет продолжаться, то озимые вымерзнут. Но вы, ваше величество, похоже, знаете что-то еще, иначе не беспокоились бы.

— Не знаю, но имею основания подозревать. После такой зимы часто бывает засушливая весна, а это означает, что уже без разницы, какое потом настанет лето. Посаженное все равно успеет засохнуть. И, значит, может начаться голод, а вместе с ним и эпидемии. Но даже если ничего такого и не случится сейчас, то оно обязательно произойдет когда-нибудь потом, к чему лучше быть готовыми заранее.


— Полностью согласен, ваше величество. И у меня сразу появились два вопроса. Первый — почему именно я? И второй — какими полномочиями будет обладать этот комитет под моим руководством.

— Наверное, в качестве ответа на первый вопрос вы ожидали услышать не дифирамбы вашим деловым качествам. Про них я давно знаю, вы знаете, что я знаю, и так далее. Просто мне кажется, что главной причиной голода станет не нехватка хлеба вообще, а его отсутствие в нужное время в нужных местах, и это при том, что в других он окажется в избытке. А вы — как раз министр путей сообщения и умеете решать подобные проблемы. Насчет же прав комитета — поначалу их не будет. Кроме одного, но оно у вас и так есть — права личного доклада императору. Правда, я собираюсь дополнить его уточнением «в любое время суток». В остальном же поначалу вы сможете только просить. Разумеется, фиксируя ответы или их отсутствие так, чтобы в нужный момент их было можно мгновенно обнародовать. Небольшой списочек лиц, которых обязательно надо о чем-нибудь смиренно попросить, я вам подготовлю на днях.

— А вы не боитесь, что кто-нибудь ответит согласием? — рассмеялся Витте.

— Это вам-то? Вы же лучше меня знаете, как вас любят в высших чиновничьих кругах, а про высший свет я вообще молчу. Ну, а если кто-то окажется умнее, чем предполагалось, так это даже хорошо. С умными людьми проще договариваться.

В конце апреля девяносто первого многие уже начали подозревать, что урожая не будет, и комитет по предотвращению голода получил реальные и довольно широкие полномочия. А нам с Ритой следовало срочно короноваться — ну не устраивать же торжества в то время, когда народ голодает! Это может быть неправильно понято. В силу чего коронация была назначена на середину мая, причем я не поленился перед ней без всякой помпы съездить в Москву и лично предупредить великого князя Сергея Александровича о недопустимости каких либо беспорядков, а уж тем более жертв из-за плохой организации торжеств. Кроме того, такая же задача была поставлена и перед начальником московской охранки полковником Бердяевым.

— Мне кажется, что вам пора уже примерять генеральские погоны, — объяснил я ему. — И хорошая организация коронационных торжеств станет достаточным к тому поводом, плохая же… сами понимаете.

— Понимаю и не собираюсь отказываться, но это все же более дело обер-полицмейстера, нежели мое.

— С Власовским тоже побеседуют, но дело тут в том, что его-то я повышать не планирую. Кроме того, есть еще одна тонкость. Я опасаюсь не только беспорядков или случайных жертв из-за плохой организации и чьей-то безалаберности, но того, что кто-то захочет специально спровоцировать нечто подобное. Фактов у меня нет, но такое было бы вполне логично и для моих врагов из высшего света, и для революционеров, и для англичан с французами.

— А этим-то какой резон?

— Ну, во-первых, после поражения во франко-прусской войне их самостоятельность во внешней политике стала весьма урезанной. А во-вторых, чем хуже у меня пойдут дела, тем больше вероятность, что я приму их, условно говоря, искреннюю и бескорыстную помощь на приемлемых условиях. Нет уж, пусть они ее засунут куда поглубже. В общем, вот это как раз ваша работа, согласны?

— Безусловно, ваше величество.

— Мы же одни, поэтому можно короче — Александр.

— Знаете, это только молодежь вроде Зубатова может легко называть императора по имени. Они все в душе нигилисты, а людям старшего поколения такое очень уж непривычно, так что покорно прошу извинить. У меня пока просто язык не поворачивается.

— Ладно, надеюсь, что этот момент все же когда-нибудь наступит. А пока давайте решим еще один вопрос. Мне правильно кажется, что деятельность Зубатова в качестве тайного агента себя уже исчерпала?

— Совершенно верно, про него уже многие знают, но у меня в штате просто нет подходящей должности. Не оформлять же его простым филером!

— Раз нет, надо создать, только и всего. Напишите прошение на имя генерал-губернатора о том, что вам необходима штатная единица пресс-секретаря. Имеется в виду ваш личный секретарь, который возьмет на себя взаимодействие с прессой и общественностью.

— Неплохо. А его высочество согласится?

— Вроде должен, он же считает Зубатова своей креатурой. Я пока не хочу вмешиваться именно для того, чтобы он и дальше продолжал так считать.

С Сергеем я побеседовал ближе к вечеру. Поначалу он не очень понял, чего потребует от него новая должность, но я объяснил:

— Того же самого, что вы с Бердяевым сделали и продолжаете делать в рабочем движении. То есть даете возможность тем, кто не хочет идти на обострение отношений с государством, отстаивать свои интересы легально и практически безопасно. Разумеется, смутьяны от этого никуда не делись, но они перестали быть для рабочих единственным светом в окошке. Так вот, мне кажется, что настала пора проделать нечто подобное и с прессой. Для начала — только в Москве и под твоим присмотром, а там видно будет. Все-таки пресса — большая сила, и с ней надо взаимодействовать так, чтобы это было выгодно обеим сторонам.

— Пока есть цензура в ее нынешнем виде, особого взаимодействия не получится, — усмехнулся Сергей.

— Совершенно верно, про нынешний вид ты упомянул очень кстати. Надеюсь, ты понимаешь, что предоставлять писакам полную свободу творчества можно и нужно, а вот свобода знакомить публику с его результатами должна иметь ограничения.

— Да, но как это оформить? Тут надо основательно подумать.

— Я уже слегка шевельнул извилинами. В общем, все надо делать по закону. Если чего-то строго по закону не получается, необходимы предложения, как лучше этот самый закон подкорректировать для должного торжества всего хорошего над всей… э… в общем, над всем плохим. Например, сейчас, если какая-нибудь газетенка ляпнет об императоре что-то неуважительное, то цензура это просто не пропустит. До закрытия газеты дело может дойти только в том случае, когда подобные фокусы станут регулярными. Но ничего не помешает паршивому листку возродиться на следующий день под каким-нибудь новым названием. Не очень эффективная система, как мне кажется.

— И что делать?

— Первым делом понять, что на самом деле газета, журнал или любое другое издание — предметы неодушевленные. Идеи продвигают в жизнь не кусочки бумаги с напечатанными там буквами, а люди, написавшие эти буквы. И, значит, закрывать надо не газеты, а людей. Для чего следует иметь под рукой свору заранее прикормленных юристов, причем таких, для которых важна не законность сама по себе и уж тем более не какая-то абстрактная справедливость, а исключительно размер их вознаграждения. Плюс агентов, которые раскопают все грехи проштрафившихся мастеров пера, причем не только уголовные. Мало ли, может, он в детстве кошек мучил, а сейчас изменяет не только жене, но и официальной любовнице. Разумеется, если для опекаемого дороги родственники или друзья, то и про их жизнь следует поинтересоваться.

Для реализации подобных алгоритмов нужны издания, готовые печатать всю грязь, что раскопают агенты. Кроме того, я, как истинный христианин (Сергей хмыкнул), предпочитаю руководствоваться заветами святого писания. Где сказано — коей мерой меряете, такой и отмеряется вам. То есть на всех работников издания, замеченного в клевете, в печати вскоре должны появиться материалы, от которых требуется не столько правдивость, сколько убедительность. Ну и гнусность, разумеется, по возможности.

— А что помешает оклеветанным обратиться в суд?

— Ничего, но наших будут защищать лучшие адвокаты, на их гонорарах я экономить не собираюсь. Однако все это только одна сторона проблемы, назовем ее кнутом. Кроме него, должен быть и пряник. Это прямая финансовая помощь для самых низкопробных изданий и косвенная — для более приличных. В дальнейшем изданиям, в течение, скажем, года печатавшим только взвешенные материалы, можно в индивидуальном порядке давать освобождение от цензуры.

— Хотелось бы уточнить, что именно ты понимаешь под словом «взвешенные».

— Поясню на актуальном примере. За зиму во многих местах озимые померзли. Сейчас свежие посевы кое-где уже сохнут из-за отсутствия дождей. Если это продолжится, грядет неурожай, а за ним — голод. Так вот, его последствия можно описать по-разному, причем все варианты будут в какой-то мере правдивы. Например:

«В селе Косозадово от голода уже умерли десять человек, и то ли еще будет! Царю и его сатрапам плевать на страдания народа, они думают лишь о том, как его ограбить. Долой, блин, самодержавие!».

Или так:

«Наконец-то власть под мудрым руководством его величества и назначенных им кристально честных министров начала заботиться о народе! Благодаря ее неустанным трудам в селе Косозадово не было голодного мора, как в шестьдесят пятом году, когда от голода и болезней умерло более ста человек. Сейчас же — всего несколько умерших, да и то не факт, что именно от голода, ибо всякий человек смертен. В общем, боже царя храни!».

А можно вот так:

«Да, сейчас жертв заметно меньше, чем во время страшного голода шестьдесят пятого года. Но всякая жизнь бесценна, и родным все-таки погибших от голода наверняка не легче от того, что раньше было хуже. Так давайте вместе подумаем, все ли было сделано для того, чтобы предотвратить эти пусть и маленькие, но все равно трагедии. Причем и властью, и обществом в равной мере».

Я помолчал и продолжил:

— Не берусь сказать, первый или второй вариант нанесет государству больший вред, но что пользы в обоих случаях не будет, это точно. А вот третий — он и есть взвешенный.