Что же тут сложного?

Да я пытаюсь, пытаюсь. Мой пупок не встречался с позвоночником уже много лет. Судя по обтянутому лайкрой холмику брюшка, который я вижу, лежа на спине, две вышеуказанные части тела давно разъехались по разным районам.

Но Конор молодчина. Скуп на слова, виртуозно игнорирует мои одышливые оправдания и измученный скулеж. Каждое утро говорит мне три вещи: “Улет”, “Ну ты ваще”, “Определись, чего ты хочешь, и я помогу тебе этого добиться”. Я хочу благополучно выбраться из-за руля, когда все мускулы в теле кричат: “Ты совсем уже?!” Зато вскоре я с полным правом смогу претендовать на синий знак “инвалид”.

Так я готовлюсь к собеседованию в четверг. Клэр Эшли, начальница отдела кадров “ЭМ Ройал”, как теперь называется “Эдвин Морган Форстер”, ответила, что они “с большим удовольствием рассмотрят мою кандидатуру” и поблагодарила за отклик. Сколько раз я читала и перечитывала три строчки письма Клэр, пытаясь отыскать нюансы, которые могла упустить? Внушала себе, что радоваться особо нечему, – в конце концов, работа не бог весть какая, но все равно радовалась: все же это работа! Не самая высокая должность в отделе маркетинга, к тому же не где-нибудь, а в прежней моей инвестиционной компании, нужно будет искать новых клиентов, как и писала мне Джулия, однако, как ни крути, для начала неплохо.

Где-то со вздохом закрывается тяжелая стеклянная дверь, и женщина, которой вот-вот исполнится пятьдесят, подбегает и просовывает пальцы в щель, чтобы дверь не захлопнулась.



07:48

Вернулась из спортзала. Мука мученическая, вдобавок из-за выпадов еще и хожу враскоряку, как Джон Уэйн[34] перед перестрелкой. Даже на унитаз присесть больно – глядишь, так скоро начну писать стоя. Принимаю обжигающий душ, чтобы успокоить разъяренные мышцы, и понимаю, что перед собеседованием съездить в салон красоты на окрашивание и заодно на эпиляцию не успею. Придется побрить ноги, чего не делала сто лет. Правда, мой косметолог Мишель наверняка будет рвать и метать, она считает, что бритье ног – происки сатаны, потому что от этого буйно растут волосы. Нашариваю под раковиной бритву, которой давным-давно не пользовалась, и взвизгиваю. В мою ванную забрался пират? Головка бритвы забита жесткими черными волосами. Да тут на целую бороду! Поверьте мне, мало что так огорошит, как неизвестно чьи волосы на твоей бритве.

В дверях ванной появляется Ричард в новом махровом халате и спрашивает, из-за чего шум. Я отвечаю, что над моей бритвой надругались оборотни.

Ричард со смехом объясняет, что это его рук дело.

– Ты брился моей бритвой? У тебя что, своей нету?

– Ну я же не лицо брил, дорогая. – Ричард тычет пальцем вниз. Господи боже. Ноги моего мужа похожи на куриные голени – иссиня-бледные, в черных точках вместо волосков.

– Ты побрил ноги? – Неужели Ричард решил стать женщиной? Хотя, если честно, я бы уже ничему не удивилась.

– Выигрыш в скорости, – поясняет мой муж.

Оказывается, в результате какого-то исследования выяснилось, что гонщик с бритыми ногами благодаря улучшенным аэродинамическим характеристикам экономит пять секунд, проезжая дистанцию в сорок километров на скорости около тридцати семи километров в час. К тому же, если он вдруг упадет с велосипеда, будет проще обрабатывать рану.

Ричард почему-то думает, что это объяснение должно меня успокоить. Его увлечение велосипедами перешло все границы и из легкой одержимости превратилось в психическое расстройство. И лишь когда мой гладконогий супруг покинул пределы ванной, я осознала кое-что еще. Все то время, что мы разговаривали, я стояла голой, но это не произвело сколь-нибудь заметного впечатления ни на него, ни на перед его нового халата. Вообще никакого. Мой старый друг не выказал даже искры интереса, при том что раньше приплясывал от нетерпения, едва завидев краешек соска, выглянувший из моего пеньюара.



От кого: Кэнди Страттон

Кому: Кейт Редди

Тема: Секс

Привет, милая, хотела узнать, получила ли ты пластыри с тестостероном? Поверь мне, они лучшие. Всю эту климактерическую хрень как рукой снимет. Раз уж ты возвращаешься в офис, добавь пороху в пороховницы. У мужиков же срабатывает, верно?

С ними еще хорошо то, что тебе не придется толпиться со всеми этими пятидесятилетними тетками в очереди к гинекологу за запалами, чтобы кое-где не пересохло!

ХХ

К.

PS: Разумеется, они свечи, а не запалы, но мне так больше нравится – в конце концов, мы их вставляем, чтобы запал не иссяк. Как думаешь, может, мне запатентовать это название?



Да, я получила пластыри с тестостероном. Как только Кэнди узнала, что я иду на собеседование, тут же отправила мне их “Федэксом”. Щедрый и экстравагантный жест, вполне в ее духе. В ящике рядом со злющей старенькой “Агой” лежит неоткрытая желтая коробка с наклейкой “Прибавь привлекательности” и фотографией женщины, похожей на Синди Кроуфорд в экстазе, с ровными, как клавиши рояля, зубами, в идеально белом свитере, на идеально белом американском пляже. Всякий раз, как я рывком выдвигаю ящик (сломанный), чтобы достать деревянную ложку, “Синди” ласково мне улыбается. “Верни себе привлекательность! – уговаривает коробка. – Маленькие прозрачные пластыри помогают справиться с целым рядом проблем, в том числе с депрессией, тревожностью, постоянным ощущением усталости, снижением полового влечения, плохим самочувствием и потерей уверенности в себе”.

И все? А как насчет поднять утром в школу спящего мертвым сном подростка, научить собаку не грызть заново обитый диван, ходить на цыпочках вокруг психующей дочери, платить строителю, который отыскивает в твоей развалюхе все новые и новые трудноразрешимые проблемы, ах да, и еще привлечь внимание мужа, который удалил растительность на теле, как какой-нибудь тайский трансвестит, и при виде голой жены у него уже не встает. Помогает ли твое средство в таких ситуациях, а, Синди?

Признаться, я даже вздрогнула, когда впервые открыла посылку Кэнди и прочитала список симптомов. Неужели мой случай настолько зауряден? Млекопитающее средних лет, в прошлом тигрица, ныне пугливая мышь.

Я представила, как все эти гормоны отхлынули, точно волна в отлив, оставив мое тело иссушенным и безводным. Ох. Женщину, которая никак не может забеременеть, моя бабушка называла “неплодной”. Какое все-таки жестокое слово, “неплодный”, есть в его резкости что-то библейское. Точно почва, которую невозможно возделать. Точно зерно, которое не посеять. Пока ты можешь зачать, об этой своей способности как-то не задумываешься. Ни разу за последние тридцать пять лет я не просыпалась среди ночи с мыслью: “Ух ты, у меня могут быть дети!” Менструация была обычным делом, раз в месяц приходилось потерпеть эту – в прямом и переносном смысле – головную боль, потому что у меня во время месячных частенько бывали такие мигрени, что голова раскалывалась, точь-в-точь как у моей мамы; все это объясняло мои частые истерики. Стоило кому-то хотя бы уронить ложку на плиточный пол, как я превращалась в предменструальное чудовище и психовала почем зря. Особенно меня раздражали неожиданные громкие звуки. Какое же счастье избавиться наконец от всей этой дурацкой физиологии. И все же, все же… Плохое самочувствие? Ставлю галочку. Набор веса? Увы. Депрессия? Нет. Нет, я просто устала, и все. Снижение полового влечения?

Какого еще полового влечения? Сигналы снизу теперь доносятся еле-еле, точно от черных ящиков самолета, лежащего на дне Тихого океана. Если отправить на поиски моего либидо отряды с самыми навороченными радиолокаторами, те пропадут без вести. Кстати, а когда мы с Ричардом в последний раз занимались сексом?

О нет, только не это. Не может такого быть. Или может? Да, это было в канун Нового года. Пожалуйста, получите еще одно клише. Начать год так, словно мы собираемся и дальше жить душа в душу, вот только давно уже все переменилось. Нет, Ричард не расхотел, но в какой-то момент перестал ко мне приставать, поскольку всякий раз, как он переползал на мой край кровати, я встречала его, мягко говоря, прохладно. У меня не было ни малейшего желания. Куда же делось то волшебство, та электрическая связь между устами и чреслами?

“Пока в этом отделе порядок, браку ничего не угрожает”, – огорошила меня в один прекрасный день Барбара, моя свекровь, в отделе женского белья “Маркс и Спенсер”. Я расхохоталась как сумасшедшая, до того нелепой мне показалась мысль, что у нас с Ричардом когда-нибудь могут возникнуть проблемы “в этом отделе”. Ни за что бы не поверила, что мое некогда юное и ненасытное тело прикроет этот отдел, а с ним и лавочку.

В июне, полгода спустя с тех пор, как мы в последний раз занимались сексом, я отправилась к гинекологу, как все те иссохшие старые карги, о которых обмолвилась в письме Кэнди. К этому конкретному врачу я попала впервые. На ней была просторная тельняшка, которые, по-моему, не идут никому, кроме разве что бретонских рыбаков. Оторвавшись наконец от экрана компьютера, докторица спросила:

– Вам сорок девять? Месячные?

– Да. В смысле, нерегулярные. То пару месяцев ничего, потом один-два раза. И снова ничего.

– В вашем возрасте это совершенно нормально. Когда у вашей матери началась менопауза?

– Не знаю.


– Она жива?

– Да. Еще как жива.

– Уточните у нее. Дискомфорт во время акта?

– Как вам сказать… в общем, мы давно этим не занимались. – Смущенный смешок. – Но вроде бы нет.

Она поцокала языком и чуть ли не погрозила мне пальцем, как преподавательница студентке, которая не сдала курсовую. Повернулась к компьютеру и принялась печатать.

– Знаете, как говорят, миссис Редди? Нет слова “не хочу”, есть слово “надо”.



Среда, 15:15

Порой, когда Кейли пускается в идиллические, как на праздничных открытках, рассуждения о пользе нашей группы – такие приторные, что от них того и гляди сгниют зубы, – я развлекаюсь тем, что оглядываю собравшихся женщин и каждой подбираю новый образ. Вот, к примеру, Элейн Рейнольдс. Миловидная, прекрасна сложена, но седые лохмы до пояса давно пора обрезать и сделать нормальную стрижку. Она, видимо, полагает, что длинные волосы, которые она носит, наверное, со студенческих времен, ее молодят, но, увы, начиная с определенного момента получается ровно наоборот. Хотя я понимаю, почему ей не хочется с ними расставаться: в нашем возрасте волосы лезут со страшной силой, стоит лишь провести по ним рукой. А может, так только у меня. Я даже перестала причесываться перед сном из суеверной надежды, что если волосы не тревожить, то они и не выпадут.

Я вспоминаю, как моя чудесная подруга Джилл Купер-Кларк призналась мне, что с раком и мастэктомией еще можно смириться, но вот то, что она лишилась короны своих медных волос, по-настоящему удручает. Джилл, жены Робина (он тогда был моим начальником), давно на свете нет, весной будет восемь лет, как она умерла. Я часто думаю о ней, а теперь, пожалуй, даже чаще, поскольку она уволилась, чтобы заботиться о Робине и мальчиках, а когда собиралась вернуться на работу, вдруг обнаружила опухоль. Милый Робин уже на пенсии, но по-прежнему входит в состав правления каких-то компаний на Нормандских островах. Между прочим, Джилл было сорок девять, когда ей поставили диагноз – точнее, вынесли смертный приговор. Рак распространился как лесной пожар, остановить его не удалось. Если бы можно было выздороветь силой воли, Джилл сейчас была бы жива. Она из тех, кто навечно остается в сердце, ни время, ни смерть над этим не властны, просто, похоже, с возрастом в этом уголке сердца становится теснее.

– Ну а теперь, быть может, Кейт поделится с нами ожиданиями и новой тактикой, которой намерена придерживаться завтра на собеседовании? Мы все очень рады за вас, Кейт.

Кейли смотрит на меня с такой же надеждой, какая читается во взгляде Ленни, когда он видит, что я ем тост, а значит, ему вот-вот достанется хрустящая корочка, поскольку его хозяйка считает, что если отдать корку собаке, то формально она сама никакого тоста и не ела. Обычно у меня возникает аллергия на непоколебимую калифорнийскую уверенность нашей ведущей, будто возможно все, однако сегодня меня это, как ни странно, трогает до слез. Кейли и женщины из группы улыбаются мне и бормочут слова поддержки.

Пока что из нашей группы повезло только Дженис, которую по программе возвращения на работу взяли в бухгалтерскую фирму, – правда, это случилось, когда наши собрания едва начались, – и еще Диане, которой после семнадцати собеседований предложили работу администратором, потому что отказался кандидат, изначально приглашенный на эту должность. Когда Диана узнала, сколько там платят (восемнадцать тысяч фунтов в год), она тоже отказалась, но теперь сомневается, правильно ли поступила. “На безрыбье и рак рыба”, – уныло твердит она. Строго говоря, я первая из нашего траченого жизнью клуба иду на собеседование на приличную должность.

– Что ж, Кейли, – я улыбаюсь в ответ на ее выжидающую улыбку, – тактика моя проста: к шести часам завтрашнего утра похудеть настолько, чтобы влезть в старое темно-синее рабочее платье “Поль Ка”, которое в последний раз надевала на презентацию в две тысячи седьмом году. Поэтому, к сожалению, я вынуждена отказаться от вкуснейших брауни, которые принесла нам сегодня Шэрон. Пожалуйста, Шэрон, оставь для меня одно! Я не забуду о том, что мы обсуждали на встречах: не извиняться за умения и навыки, приобретенные за пределами офиса, верить, что перерыв в работе помог мне обрести новый подход ко всему и это не помешало бы и коллегам-мужчинам, которым ни разу в жизни не приходилось в последний момент за десять минут мастерить костюм Мэри Поппинс для Всемирного дня книги. Ну и наконец, если этого всего недостаточно, я намерена убавить себе семь лет.

Взрыв смеха, аплодисменты, одобрительные возгласы.

– Молодчина, Кейти, – улыбается Кейли, – так держать!



– Они мне не поверили. Не поверили, что я собираюсь скрыть свой возраст. Решили, что я шучу.

Мы с Салли сидим на нашей скамейке на вершине холма. Кажется, это чуть ли не единственный холм в Восточной Англии, так что не заметить его невозможно. Наверху красота. Обычно мы приходим сюда с собаками, и перед нами расстилается пейзаж, точно гигантское лоскутное одеяло с вышитыми деревьями, домами и церковным шпилем вдалеке. Мы наблюдаем, как играют Ленни и Коко, бордер-терьер Салли. Ленни глупенький, простоватый, восторженный; Коко утонченнее, рассудительнее и явно верховодит. Когда Ленни ведет себя чересчур грубо, она притворяется раздраженной, но стоит ему ретироваться, как она тут же подает голос и смотрит на него с тоской и нетерпением. Собаки знакомятся, учатся доверять друг другу, как и их хозяйки. Постепенно, фрагмент за фрагментом, мы с Салли раскрашиваем эскизы наших жизней.

Давненько у меня не было новых подруг, хороших – уж точно, и мне не терпится рассказать Салли все о себе, моей семье, моей жизни, так что я болтаю не умолкая. Салли сдержаннее. Я сразу подметила это в ней, когда впервые увидела на собрании женского клуба, она раскрывается медленно, в тонких наблюдениях, ироничных шутках, деликатных предположениях.

– А ты не передумала? Я имею в виду, скрывать свой возраст. Что, если потом из-за этого у тебя возникнут проблемы?

– Возможно, – соглашаюсь я. – Но я все тщательно обдумала и считаю, что иного выхода нет. Будем реалистами: сорок два – верхняя граница для анкеты в моей сфере, тем более после долгого перерыва, и мне придется выйти на низкую должность, когда большинству моих коллег тридцать с небольшим. Если я скажу, что мне сорок два, они подумают, что я немного старше, признаться же, что мне без малого пятьдесят, все равно что объявить себя мертвой.

Салли кивает.

– В детстве я очень любила “Национальный бархат”[35]. Помнишь, как Элизабет Тейлор притворилась парнем-жокеем и выиграла скачки? Да и Барбра Стрейзанд вроде бы тоже переодевалась в мужчину? Вот только в каком фильме?

Мы обе на мгновение умолкаем, спрашивая у наших престарелых архивариусов ответ. (Рой? Фильм, в котором Стрейзанд переодевается в парня? Эй?)

– А вот фильмов, в которых женщина скрывает свой возраст, я что-то не припоминаю, – наконец замечает Салли.

– Я тоже, но Дастин Хоффман в “Тутси” играет молодого актера, который переоделся в климактерическую тетку, чтобы устроиться на работу, ну а я сделаю то же самое, только наоборот. Едва ли у меня получилось бы выдать себя за мужчину. Впрочем, если меня сейчас не возьмут в “ЭМ Ройал”, может, и придется попробовать. Перестану выщипывать волоски на подбородке, пусть себе растут, и вскоре обзаведусь симпатичной бородкой. Что скажешь?

Мы с Салли так громко хохочем, что Коко и Ленни наперегонки мчатся к скамейке и заходятся лаем, приняв веселье хозяек за ссору.

– Из тебя получился бы шикарный мужчина, Кейт, – говорит Салли.

– Что ж, не будем зарекаться.

На той неделе я звонила в клиентскую службу Ассоциации профессионалов в области финансовых рынков, чтобы выяснить, действителен ли еще мой сертификат инвестиционного менеджера. В финансовой отрасли без него никак. Женщина, ответившая на мой звонок, уточнила: “Какого вы года рождения?” И когда я сказала, что шестьдесят пятого, она издала звук. Не то чтобы изумленно хмыкнула, но, в общем, близко к тому.

– Неужели я слишком старая? – спросила я, рассчитывая, что женщина примется уверять меня в обратном.

Но она уверять не стала, просто уклончиво пояснила:

– У нас есть несколько человек старше вас, – так, словно я какая-нибудь шестидесятилетняя кляча, которая едет в Испанию, чтобы ее там оплодотворили.

И ведь та женщина не виновата. Она всего лишь честно ответила на вопрос. По их стандартам я практически памятник старины. Если меня возьмут на работу – в чем я сильно сомневаюсь, – я могу сразу же браться за дело, поскольку сертификат мой, как выяснилось, все еще действителен, несмотря на то, что владелица его малость устарела. Если меня примут на постоянную должность, нужно будет получить диплом, который дает право консультировать частных клиентов по поводу инвестиций, но к этому экзамену я смогу готовиться по вечерам и выходным. Все равно он мне потребуется не сразу, поскольку я буду заниматься не тем, чем раньше. Если бы я снова управляла фондом, то без него работать было бы незаконно.

Мы снова идем – вниз по другому склону холма, потом по тропинке вдоль вспаханного поля; под ногами у нас шоколадные листья формой и размером с ладонь. Яркие деревья до сих пор великолепны, осень в этом году стоит сухая, но через считаные дни листва облетит. Салли с Коко шагают передо мной; Салли признается, что терпеть не может выпадающие окна на сайтах туристических компаний, где нужно прокручивать список, чтобы отыскать свой год рождения.

– Смотришь сперва на то, с какого года все начинается – с тысяча девятьсот двадцатого, – потом на то, сколько приходится листать, чтобы добраться до своего пятьдесят третьего. И понимаешь, что со временем год твоего рождения будет опускаться все ниже и ниже, более ранние годы исчезнут один за другим, а вместе с ними и люди. – Она с усмешкой оборачивается: – Вот такие вот радужные мысли. Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом?

Я понимаю, что не решаюсь рассказать Салли о Перри. Хотя это, в общем-то, глупо. В конце концов, с ней же все это наверняка тоже было. И все равно такое ощущение, будто это запретная тема. Почему мы не можем поговорить начистоту о том, как сильно меняется наше тело? Ну то есть я понимаю, почему в таком обычно не признаются мужчинам, их и в лучшие-то времена пугает все, что хоть как-то связано с женским здоровьем. Но я ведь до сих пор не обсуждала это ни с одной из подруг, только с Кэнди, и то в письме. Словно мы боимся признаться другим женщинам, что теряем сексуальность, выходим из игры, в которой участвовали с юных лет. Разумеется, я могу рассказать обо всем Салли.