#черная_полка

Агеев: У Нади был рак желудка. Она слишком долго не говорила мне, что плохо себя чувствует. Как будто наказывала себя за что-то. (Пауза). Или меня. Когда же я заставил ее пойти к врачу, то было уже поздно. Метастазы поразили печень и поджелудочную. Она очень похудела, хотя живот делался все больше, как будто она наконец забеременела. Ее все время рвало, причем с кровью, она не могла есть, даже пить. Единственное, что я мог — облегчить ее страдания. Боли были адские, помогали только наркотические препараты. Их для меня доставал старый друг, а уколы я научился делать сам.

Вопрос (за кадром): Какие были ее последние слова перед смертью?

Смена плана — глаза Агеева крупно. Он злится.

Агеев: Я не знаю. И никогда этого не узнаю. (Пауза). В тот самый последний день Наде стало легче. И я поехал за лекарством. Но я знал, что мне нельзя ее оставлять! (Агеев повышает голос, на записи искажения от громкого звука, срабатывает ограничитель, далее голос Агеева некоторое время звучит тихо). Я бежал всю дорогу, я чувствовал. И не успел. Она ушла в полном одиночестве, без поддержки, утешения, в страдании. Я не знаю, какими были ее последние слова, что она видела перед смертью, что чувствовала, как сильно страдала…

Вопрос (за кадром): Что удержало вас от самоубийства?

Агеев: Сначала я ни о чем думать не мог. Сутки просидел на полу, у ее кровати. Не мог пошевелиться. И мне была невыносима мысль, что ее заберут чужие люди, куда-то увезут, что-то будут с ней делать. И я больше никогда ее не увижу.

Вопрос (за кадром): А потом?

Агеев: А потом началась рутина. Человек, знаете ли, труслив. Он боится расстаться со своей никчемной жизнью даже тогда, когда эта жизнь ничего не стоит.

Агеев улыбается, но глаза остаются холодные.

Вопрос (за кадром): И вы продолжили ходить на работу. Вас ценили как журналиста?

Агеев: В нулевых на наш канал пришли молодые волки, с этими своими бесчисленными гаджетами, нахальством и всезнайством. Нас, старую гвардию, просто оттерли. Никому не был нужен наш уникальный опыт. Но я нашел свое место — искал великих стариков, актеров, ученых, писателей и снимал их, чтобы уникальные воспоминания остались для истории. Этим молодым до них дела не было — они сами себе казались гениями, им никто не был нужен!

Вопрос (за кадром): И тогда вы стали работать в своем любимом жанре?

Агеев: Да. Интервью мне всегда удавались, я умел найти подход, доверительную интонацию, люди открывались мне. И я готовился. Как я готовился! Не то что молодые верхогляды, за которых порой просто стыдно, все только из Интернета.

Вопрос (за кадром): И ваши работы выходили в эфир?

Агеев: В том-то и дело! Я снимал, монтировал, делал превосходные материалы, а мои работы просто отправлялись на так называемую «Черную полку» — это место, где хранятся некрологи, заготовленные заранее — до кончины заметных персонажей. Такие запасы есть в каждой редакции, иногда их по ошибке дают в эфир. Си-Эн-Эн так «похоронило» Генри Киссинджера раньше времени… (усмехается). Вот ведь какой оборот — я думал, что нашел свою нишу, а на самом деле меня в нее просто загнали.

Вопрос (за кадром): И вы решили…

Агеев: Это было остроумное решение (улыбается).

Вопрос (за кадром): Вы стали убивать только ради эфира?

Агеев вытягивает ладонь перед собой, почти закрыв объектив. Смена плана.

Агеев: Нет, конечно, нет! Совсем не поэтому… Хотя я считаю, что настоящий журналист для эфира должен сделать все что угодно. Мне не давала покоя мысль, что же люди чувствуют перед смертью. Что говорят, о чем думают. Я хотел заглянуть за эту черту, увидеть в их глазах ответ на мучивший меня вопрос: что могла сказать мне Надя в последнюю минуту.

Вопрос (за кадром): Как вы убивали?

Агеев: Я уже упоминал своего друга, который помогал мне с лекарствами. Сейчас я могу его назвать. Это Мирошников Павел Григорьевич. Почти сразу после окончания биофака его по рекомендации декана взяли на работу в КГБ, в элитное Управление «Цэ», отдел нелегальной разведки. Это был тип преданного ученого — до фанатизма. Но с развалом СССР посыпалось все. КГБ запинали, сотрудники увольнялись пачками. Пашин отдел закрыли, его самого просто выбросили на улицу. А он ничего, кроме своей науки, не видел и видеть не хотел. Семьи не было, родители умерли, он вернулся в свою московскую квартиру в Ясенево, на 12-й этаж. Когда я приезжал к нему, он часто стоял у окна, смотрел в сторону своей бывшей работы, его отдел был недалеко от дома, объект А-Бэ-Цэ, в «Лесу», как они это называли, и все повторял: что же они наделали, что они наделали.

Смена плана. Агеев молчит, раздумывая. Потом продолжает.

Агеев: В один из таких моих приездов Паша мне рассказал, над чем работал последние годы. Он создал препарат, который вызывал скорую смерть и при этом не оставлял следов в организме. Он его называл тихим убийцей. Основу препарата составляют выжимки из ядовитых растений. Я запомнил болиголов и волчье лыко, они странно звучали в ряду латинских названий. Яд первого вызывает мышечный паралич, а второго — эффект разрыва сосудов, как от страшного скачка давления. Он рассказывал часа два, я давно не видел его в таком возбужденном, даже радостном состоянии. Он расхаживал по комнате, махал руками, рисовал мне на полях старой газеты с программкой какие-то диаграммы. Потом залез на табуретку и достал с верхней полки тетрадь и коробочку. Он сказал: «Сохрани. Когда они одумаются, отдашь. Здесь все мои разработки и пробный экземпляр препарата». А потом… потом он достал шприц. «Лучше всего колоть сзади в шею, вот здесь, на границе волосяного покрова. След от укола найти почти невозможно. Но самому это неудобно. Можно между пальцами». Он вот так положил руку на стол, нашел нужное место и на моих глазах ввел себе препарат. Очень медленно.

Агеев замолкает. Смена плана. Крупно лицо.

Агеев: Я не мог до конца поверить, что он сейчас умрет прямо передо мною. Паша ушел тихо, с улыбкой, до самого конца мы с ним разговаривали, хотя двигаться он почти не мог. А потом он как будто уснул. Я спрятал тетрадь и препарат себе в сумку, вызвал «Скорую». Врачи диагностировали смерть от разрыва аорты. Все как он и сказал.

Смена плана. Агеев наклоняется, и его тело исчезает из кадра. Видно спинку стула. Когда он возвращается в кадр, в его руках — общая тетрадка, зеленая коробочка из дешевой пластмассы и эмалированный тазик. Он ставит тазик себе на колени. Агеев вырывает листы из тетради, комкает их и кидает в тазик.

Агеев: (Он говорит скороговоркой, монотонно, без интереса.) За период с 2007 года по настоящее время я убил восемнадцать человек. Первым был Бахтеев Василий Викторович, 1927 года рождения, в прошлом знаменитый на весь мир скрипач. После введения препарата жил три минуты. Просил вызвать врача и спасти его. У него были отвратительные узловатые пальцы, которыми он пытался схватить меня за пиджак. Власенко Анастасия Петровна, 1931 года рождения, арфистка. После введения препарата прожила пять минут. До последней секунды кричала, звала на помощь соседей. Потом упала, платье задралось, стал виден рваный чулок и дешевые хлопчатобумажные трусы. Безродный Анатолий Петрович, 1933 года рождения, писатель. После введения препарата жил четыре минуты. Никак не мог поверить в реальность происходящего, смеялся, был похож на умалишенного. У него был безобразный беззубый рот. Иоганесян Артур Суренович, 1935 года рождения, ученый-физик. После введения препарата жил семь минут. Оказался слишком живучим, ругался по-армянски, вступил со мной в борьбу, пришлось сбить его с ног и держать, пока он не перестал дергаться. После этого случая увеличил дозу. Целяритский Аркадий Михайлович, 1939 года рождения, артист Большого театра. После введения препарата жил одну минуту. Не успел понять, что произошло.

Вопрос (за кадром): После выхода фильма о Целяритском вас уволили. Что стало причиной?

Агеев: Формальным поводом послужила статья Волохова, где он обвинил меня в нарушении журналистской этики. Целяритский оказался близким другом Волохова, и некоторые факты из жизни артиста Волохов посчитал чрезмерно откровенными. Ну балетные люди, вы понимаете…

Продолжая говорить, Агеев щелкает зажигалкой, в тазике вспыхивает пламя. Он держит его на коленях, пока не становится горячо. Затем опускает вниз, на пол. Несколько секунд видно отблески огня, потом они исчезают.

Вопрос (за кадром): Можно ли сказать, что именно благодаря вашему увольнению вы стали известны?

Агеев: Я довольно быстро набрал популярность в Интернете.

Вопрос (за кадром): Убивать стало легче?

Агеев: Намного. (Он наклоняется вниз, и слышно, как в тазике шуршит обгоревшая бумага.) Теперь я убивал сразу после окончания интервью. В этом есть своя эстетика, согласитесь. Человек прихорашивается, надевает свой лучший костюм и перед камерой вспоминает свою жизнь — в последний раз. Они все были предельно откровенны со мной, потому что я умею слушать. А слушал я очень внимательно, так как выбирал момент, в который оборву их жизнь.

Вопрос (за кадром): Вы ощущали себя чем-то вроде бога?

Агеев: Скорее Управителем, у которого в руках все нити. (Улыбается.)


Вопрос (за кадром): Вы снимали сам момент убийства?

Агеев: Конечно. Сейчас мои фильмы можно посмотреть, как говорится, в полной режиссерской версии. Я их все выложил в Интернет. На этот раз без купюр.

Вопрос (за кадром): Кого еще из ваших жертв вы можете вспомнить?

Агеев: Я помню всех.

Смена плана. Агеев отрешенно смотрит в камеру. Речь становится монотонной, без выражения.

Агеев: Иванченко Ростислав Дмитриевич, 1940 года рождения, тяжелоатлет. После введения препарата жил одну минуту. Не сказал ничего, смотрел на меня округлившимися от ужаса глазами. Потом рухнул всей своей бесформенной тушей на пол. Земцова Альбина Григорьевна, 1939 года рождения, диктор телевидения. После введения препарата прожила четыре минуты. Испугалась настолько, что не могла говорить, только всхлипывала и размазывала по щекам красную помаду. Пошехонский Михаил Иванович, 1926 года рождения, авиаконструктор. После введения препарата жил четыре минуты. Сразу смирился. Давно пора, сказал, все смотрел на меня телячьими глазами. Очки делали эти глаза огромными и уродливыми. Глебов Станислав Петрович, 1928 года рождения, хоккеист. После введения препарата прожил три минуты. Сумел встать и даже замахнулся на меня палкой. После чего упал, изо рта потекла слюна. Петров Ростислав Григорьевич, 1940 года рождения, оперный певец. Прожил полминуты. Хотел что-то сказать и не успел. От досады я двинул ему по макушке так, что съехал парик. Это было потешное зрелище. Закеева Ратина Рашитовна, 1947 года рождения, лыжница. После введения препарата прожила 3 минуты. Жилистая, прямая, как лыжная палка. Был готов к сопротивлению. Материлась, как мужик, орала так, что боялся, услышат соседи. Пришлось зажать рот, укусила. Но больше уже ничего не могла сделать. Подгорецкий Виктор Борисович, 1929 года рождения, хореограф. Поставил ему подножку, когда он вдруг решил ответить на телефон. Растянулся на полу, стал смешно загребать руками, пытаясь подняться. Сразу ввел ему препарат. Умер в течение минуты. На все мои вопросы отвечал мычанием.

Вопрос (за кадром): Вы так и не смогли заглянуть за черту?

Агеев молчит, вздыхает. Продолжает ровным тоном.

Агеев: Надеялся на Волохова. (Пауза.) Он меня не вспомнил. Вырядился в бархатный костюм, надушился. Оказалось, что Волохов невысокого роста, ниже меня на полголовы. И жуткий запах изо рта. Суетлив, мелок в движениях, на экране этого не видно. Но и он меня разочаровал. Умер сразу, хотя доза была обычная.

Вопрос (за кадром): А кто-нибудь удивил вас?

Агеев: Как ни странно, да. (Улыбается.) Цембровская Александра Николаевна, 1937 года рождения, актриса. После введения препарата прожила три минуты. Я сделал ей инъекцию в тот момент, когда она наливала мне чай. Зажал ее голову рукой, убрал с шеи волосы. Колол рядом со старым рубцом, который остался от мужниных побоев. Очень мешало жемчужное ожерелье и еще эти морщины на шее. Старость, поверьте мне, это очень некрасиво. Цембровская сразу поняла, что происходит, не пришлось повторять дважды. Сыграла свою роль до конца. Глаза, полные ненависти. Просто Шекспир! Откинула назад волосы, подняла руку, ткнула в меня пальцем. Сама дряхлая старуха, а голос мощный такой. «Катитесь к черту!» И все.

Агеев открыл пластмассовую коробочку, достал шприц.

Вопрос (за кадром): Ваш цикл программ завершен?

Агеев: Да. Я болен и больше не хочу цепляться за жизнь. Но главное — у меня осталась только одна инъекция.

Агеев показывает в камеру ряд пустых капсул и полный шприц.

Вопрос (за кадром): В таком случае, мой последний вопрос. Что вы скажете перед смертью?

Смена плана. Крупно — только глаза Агеева.

Агеев: Я готов, любимая. Скоро мы снова будем вместе.

Микшер. Черный экран.

13 547 835 просмотров…





* * *





notes


Примечания




1




Стихи Евгения Горона.





2




Стихи Рады Орловой.