Челтенхэм

Стоял Институт в лесу – как говорили, самом охраняемом лесу мира, – окруженном сложной конструкции забором, до предела напичканном бывалой и небывалой электроникой. Снаружи за забором лес продолжался, но уже считался парком, потому что некоторые его участки были открыты для публики. В самом же институтском лесу находились еще лабораторные корпуса и два коттеджных поселка для сотрудников, считающихся, так сказать, «государством в государстве» – многим вообще не было нужды выезжать за пределы рабочей зоны. Надо заметить, что независимость и кастовость СиАй негласно поощрялась при всех администрациях.

Вся эта территория располагалась на месте бывшего Стоунбрюгге, а ныне уже фактически Аугсбурга, «города пяти холмов», и его ландшафтного заповедника. В какие-то времена здесь вовсю дымили трубы металлургического комбината, проходили, сплетаясь и расплетаясь, бесчисленные железнодорожные пути с товарными дворами, пакгаузами и громадами мостовых кранов. Мартены сначала погасли, потом исчезли, затем пропали и рельсы, заводские корпуса превратились в скелеты, и сквозь них все уверенней начала пробиваться зеленая поросль. Былые развалины, правда, ликвидировали, но и теперь в лесу запросто можно отыскать заросшую мхом шпалу с ржавым зубом костыля.

Южный парк, куда держал путь Диноэл, как раз и был одним из аппендиксов малоохраняемой внешней зоны, и из окон его дома открывался чудесный вид и на лесные дебри, и на сам Институт. Дом этот был довольно изысканным сооружением, памятником индустриальной архитектуры, когда-то это была водонапорная башня – две сросшиеся колонны из красного кирпича в неоготическом стиле со стрельчатыми окнами и пилястрами, – в былые дни отсюда закачивали воду в жаркую утробу паровозов. Позже тут размещался странноватый музей воды, а точнее сказать, сантехники, потом не стало и его, и бывшая достопримечательность обратилась в мрачную руину с несокрушимой толщины стенами, черными провалами оконных глазниц и кустами вперемежку с бурьяном на крыше. От былого предназначения внутри уцелело только гофрированное колено медной трубы между вторым и третьим этажом, аккуратно заваренное с обоих концов.

Диноэл, великий знаток окрестностей Института, наткнулся на это чудо еще в ранней молодости, пришел в неописуемый восторг, залез в долги и приобрел печальную храмину в собственность. В дом вернулись окна, свет и тепло, но дальше дело пошло туго: его тогдашняя начальница и подруга, удалая Франческа, до крайности смутно представляла себе, что такое интерьер, а долгие отсутствия и последующие буйные вечеринки расслабившегося спецназа тоже не слишком способствовали созданию уютного семейного гнездышка.

Появление Черри и вступление в то, что уже без всяких оговорок можно было назвать семейной жизнью, тоже, как ни странно, мало что в ситуации изменило. Черри была страстной поклонницей стиля «гранж» – старины в самой ее минималистской форме, причем по возможности более тусклой, драной, треснутой и все в этом роде. Идеалом считалась скудно покрашенная кирпичная кладка. Диноэл против старины ничего не имел, но осыпающейся венецианской штукатурке он предпочитал простой бетон, и чем массивней, тем лучше – возможно, это было отзвуком бессознательной профессиональной тяги к надежности укрытия. Как бы то ни было, их совместные усилия вызывали неизменное веселье у всех последующих обитательниц водокачки, но в ту пору Дин на полном серьезе считал, что они совершили настоящие чудеса на почве дизайна. Чудеса выглядели так: в кухне на третьем этаже был устроен пол из плитки, украденной с презентации неведомой строительной фирмы, туда же купили на редкость бесформенные и совершенно нефункциональные (зато из натурального дерева!) стоячие и висячие ящики для посуды, а в ванной, на гранитной плите, подвешенной на здоровенных болтах при помощи нерушимых фортификационных смесей, установили слоноподобный шведский смеситель. Дальнейшие планы выглядели еще более фантастически: например, категорически необходимую новую проводку, страшась долбежки стен, было решено сделать наружной, упрятав в разнокалиберную гофру, пучки которой должны были эффектно разбегаться во все стороны. От подобных новшеств Диноэлово обиталище спас развод – нет худа без добра.

Айрис, пришедшая на смену Черри, придерживалась диаметрально противоположных взглядов, но судьба отвела им с Диноэлом слишком мало времени, так что былые покушения на дизайн сохранились в практически неизменном виде.

Дин открыл дверь и вошел в нижний этаж, служивший по большей части гаражом и, по обыкновению, складом инструментов. Отсюда начиналась лестница наверх, а также присутствовал миниатюрный серый квадрат лифта, которым никто никогда не пользовался. Здесь он без малого двенадцать лет прожил с Черри, сюда, охваченный безумной надеждой, привел Айрис, ничего из этого всего не вышло, все полетело к чертям, а теперь туда же полетела и вся его жизнь, и с этого порога он уходит в неизвестность, где на старости лет придется начинать с нуля.

Дом не нес на себе никакого отпечатка личности хозяина, слишком редко он там бывал, а когда и бывал, приложить к чему-то руку ему не приходило в голову. Но все равно к этому жилищу Диноэла привязывало неясное теплое чувство, особенно уютно здесь было зимой, когда лес на холмах, одевшись в пышно-кучерявую снежную шубу, казалось, подступал к самым окнам или превращался в дивной красоты и сложности черно-белую гравюру… Черри обожала фотографировать эту ажурную вязь… Но вечно будоражило проклятое цыганское чувство – а как там, где нас нет? Как же там без меня горят огни портов и городов? Разве можно стерпеть? Нет, скорее в дорогу…

На столе валялась немытая, оставленная теперь уже не припомнишь когда, вилка, стояла чашка с изображением домовитой мышки в густых травах (Черри покупала пару, но вторая по иронии судьбы после развода долго не протянула), затянутая черной пленкой окаменевшего кофе.

Багаж на сутки опередил хозяина. Из по-походному собранной сумки торчали складки не то дерюги, не то шкуры. Диноэл достал телефон, совмещающий очень много полезных функций, никакого отношения к связи не имеющих, выдвинул антенну, упер в эти складки и некоторое время смотрел на монитор. Чисто. Впрочем, и без этого он ясно чувствовал, что в доме без него никто не побывал. Диноэл обошел стол и, как был, завалился на пол. С потолка на него смотрели темные, якобы закопченные балки. Ненатуральные, но довольно милые, тоже покупала Черри, для уюта, сама же старательно наклеивала только ей известным клеем. Балки эти не влезали ни в какую машину, и они вдвоем несли их на себе через весь институтский парк – благо те практически ничего не весили – и страшно веселились. Дин тихонько замычал, как от боли. Мысли крутились по заколдованному кругу: Институт, работа, увольнение, Черри, почему-то сегодня развод попытался встать из давно похороненного в душе гроба – и снова Институт, и снова работа.



И главная неотвязная мысль последнего времени. Что же это за парень? Уж очень с ним все странно. Назовем его Джон Доу… да, пусть будет Джон Доу – не оригинально, но привычно. Следит, не отступая, но ни договориться, ни убить не пытается. Не хочет шума? Хочет попробовать ликвидировать на Тратере? Нет, не то, там как раз скандала не избежать. Медлит, чего-то ждет. Чего? Почему он так уверен, почему ничего не боится? На что-то радикальное замахивается…



Дин посмотрел на часы, потом в окно – там тянулись всклокоченные серые облака – и заложил руки за голову.

Черри. Может быть, надо было плюнуть на все, потерпеть и не допускать расставания? Начинаешь перебирать причины, что-то сочинять, придумывать оправдания, составлять и репетировать речь для ее подруги, для ее матери, брата, черта лысого, все толково разъяснять, раскладывать по полочкам, театр одного актера, убеждаешь себя, все на полчаса, а вдруг пустяковая деталь, мелочь, и все сначала – как можно было такое допустить?



Дин поворочался, выбирая поудобнее положение для лопаток. Можно, конечно, поступить, как Шеп. Он ушел со службы, стал вольным стрелком, договорился с какой-то мафией, те дали ему деньги и корабль, еще больше и лучше прежнего. Теперь орудует по собственному усмотрению. Правда, и жить ему приходится на этом самом корабле, и отношения с законом на грани, да и с начальством еще черт разберет, что хуже – сенатская комиссия или теневые боссы. И те и другие здорово себе на уме, добрые до поры до времени, и с теми и с другими спорить не рекомендуется. Потом для такого дела необходим, как учит древний классик, большой запас жизнерадостности – Шепу тридцать с копейками, а это, я вам доложу, совсем другой разговор… А когда тебе шестьдесят с неведомым гаком? А левый глаз? А имплантированные позвонки? А бессчетно оперированные ахиллы? А плечо, приводящее врачей в ужас, который год ждет операции? Давно известно – здоровье как воздух, не замечаешь, пока есть. Мрачные итоги и одновременно хороший повод не откладывать дела – не сегодня завтра этот патанатомический оркестр грянет прощальное танго и быстро сменит тебе приоритеты.

«Да что за вздор, не обманывай сам себя, – вдруг сказал Диноэлу повидавший с ним виды шестизарядный «клинт» из левой кобуры – контактер давно свыкся с тем, что голос этого пистолета, обладателя саркастического, а зачастую и просто ехидного нрава, время от времени звучит у него в голове. – При чем тут Шеп? Ты начальник «Спектра», твой жетон позволял тебе указывать министрам и правительствам стран Договора, открывал двери таких лабораторий, о которых простые смертные слыхом не слыхали и даже вообразить не могли, что такие существуют. Ты мог днем и ночью запросто входить к людям, чьи имена уже сами по себе стали символами современного миропорядка, для тебя не существовало границ, армии любой страны без слов предоставляли корабли и самолеты, все эти ФБР и АНБ служили у тебя на побегушках. Какая мафия тебе это даст?

А ведь есть еще и другая сторона. Ты распоряжался бюджетом «Спектра». Да, этих денег всегда не хватало, да, каждая копейка была подотчетна разным сенатским хрычам, но у тебя под рукой были десятки миллионов. Ты мог строить станции и корабли, финансировать самые безумные исследования, конструировать самую нереальную технику. Кто тебе такое позволит?

Да ладно, это не главное. Главное в другом. Ты человек системы, винтик машины, какой из тебя, к черту, Робин Гуд, решил перевоспитаться на седьмом десятке? Да и совесть… Сам знаешь – не всякие деньги хочется брать в руки, и не из всяких рук хочется брать деньги».

Тут Дин поднялся, подошел к окну, посмотрел на колышимую ветром графику весеннего леса и дальше плюхнулся в громадное кресло, подаренное неизвестно кем и полностью скрытое покрывалом, или ковром, поди пойми, его почему-то именовали «кошмой», и купила его, после долгого тщательного выбора, сама Черри в одном из их путешествий. Она тогда подробно объясняла Диноэлу, чем натуральная шерсть отличается от синтетики, и потом сказала: «С кем бы ты потом на нем ни сидел, помни, что купила его я». То ли предчувствие, то ли пророчество, а теперь звучит как завещание.

Он оглянулся на зеркало. Перед этим зеркалом они с Черри, бывало, занимались любовью, не успев добежать до кровати. Запавшие скулы, пряди закручиваются прямо в глаза. По крайней мере, не растолстел.



Да-с. Говенная ситуация с говенными перспективами. Старость не радость – все, все не то. Все чаще стал совершать ошибки, непростительные для дилетанта, а не то что для маститого профессионала экстра-класса. Опыт, правда, пока что позволял ему возмещать ущерб от этих огрехов, но ведь это до поры до времени. Найдется нахальный юнец, чина-звания не пожалеет… Не говоря уж о том, что в чисто спортивном отношении молодежь начала сплошь и рядом обходить его. Хорошо еще, что работа – не спорт, и мастерство, знания и многолетний тренинг все еще с успехом компенсируют ситуацию. Да, то, что некогда выходило легко и артистично, теперь получается с кряхтением и потом. Тревожные зоны в организме нуждаются во все большем внимании – будильники, адские машины, их час все ближе, только начни перечислять. Вот когда наконец он займется зубами? Да и изменщица-память стала все чаще подводить, чего с ним уж и вовсе отродясь не случалось – по мелочам, но понятно, что лиха беда начало.

Что ж, дотянув до седьмого десятка, похоронив дюжину самых лучших и верных друзей, повидав сверх всякой меры того, без чего свободно можно было бы обойтись, побывав бессчетно на грани смерти и за этой гранью, на грани и за гранью безумия, трудно остаться тем брызжущим энергией и оптимизмом весельчаком, каким ты был в двадцать лет. Редукция эмоций. Да и кто где видел жизнерадостного и оптимистичного контактера? Разве что в сумасшедшем доме.

К тому же есть еще и совесть – судья, с которым можно заключить сделку, но не всегда. Вдобавок – есть и такая мерзкая особенность – с годами срок таких сделок порой истекает, и вот тогда начинаются кошмары.

Простые истины, но действие их сокрушительно. Вот и вопрос – кто же ты такой, Диноэл Терра-Эттин?





* * *


Началось все со скандала с Зелеными Облаками – разумная свободноживущая диффузная космическая субстанция, занятая тем, что гений нашего жанра назвал «выращиванием информации». Кладезь знаний, о большем и мечтать нельзя, но вот беда – контакта со всезнающими носителями никак не получалось. Получалось нечто совершенно обратное. Конфликт вышел из-за безвестной захудалой планетки, чахлой луны, на полюсе которой собрались было строить станцию подкачки для очередной гиперпространственной линии. Неожиданно выяснилось, что Зеленые Облака тоже имеют виды на это уютное местечко, и затеи землян им тут вовсе ни к чему. Долгожданный контакт вдруг удивительным образом оживился, история переговоров достойна отдельной научно-фантастической (а местами и просто фантастической) книги. Возник чрезвычайно многообещающий проект «Посольство». В итоге Зеленые Облака представили Земле блок замысловато упакованной информации (единственное, чем они владели), который по расшифровке оказался схемой ДНК вполне конкретного человеческого организма, со всеми предохранительными системами, защищающими от шока появления на свет уже вполне взрослого человека.

Гром победы, раздавайся. Диноэл стал сенсацией и суперзвездой, еще даже не родившись: вот, ревело телевидение и все прочие, вот он, триумф мысли и единения разумов! Космос прислал нам переговорщика, и уж теперь-то, теперь… ну просто я не знаю, что будет. Мир в восторге затаил дыхание. На дворе были удалые двадцатые, о том, что близится война, еще никто не думал, шел «херефордский», романтический период истории Контакта, КомКон плыл над умами, как песнь над водами.

Увы. Гора, как это почти всегда и бывает, родила мышь. До сих пор остается загадкой, что же имели в виду наши зеленые друзья, но получившийся в результате всех чудес и усилий симпатичный парень лет не то шестнадцати, не то семнадцати (его точный возраст и день рождения и ныне толкуются очень разноречиво) никаких вселенских откровений представить не смог, да и, похоже, не собирался. Разочарование оказалось настолько велико, что многие отказывались верить его очевидной сути и по сию пору – мол, просто мы чего-то не поняли. Сами же Облака, внезапно потеряв интерес к переговорам, без всяких объяснений направились дальше в свой многовековой путь по таинственной, проложенной до начала времен орбите.

Таким образом, в распоряжении тогдашней Комиссии по Контакту оказался взбалмошный юнец весьма и весьма веселого характера (который изрядно подпортила обрушившаяся слава), впрочем, беззлобный и наделенный более чем незаурядными, хотя, к сожалению, отнюдь не сверхестественными способностями. Словосочетание «Диноэл Терра-Эттин» собралось по кусочкам, вырезанным из имен обоих авторов и руководителей бесславно почившего проекта «Посольство» – Дино Этельтерра и Элизабет Тинсколл.

При дальнейшем изучении удалось наскрести всего две особенности с отдаленным намеком на паранормальность. Первая – Диноэл дьявольски медленно старел, даже теперь, в свои шестьдесят с гаком, он выглядел едва ли на сорок с небольшим. Недоброй компенсацией за такую неуступчивость времени служил тот факт, что у него не получалось детей, хотя все психофизиологическое снаряжение для этого дела присутствовало в полном объеме. По картам диноэловских хромосом прогулялось немало электронных стрелок и лазерных указок, прозвучало множество научных терминов, но окончательным диагнозом служило пока что пожатие плечами под белыми халатами.

Второй диковинной стороной личности Диноэла стало то, что он оказался лучшим слипером современности. Слипинг – это известный с древнейших времен знахарско-шаманский способ подключиться к мифическому информационному полю. Сущность слипинга темна, неподвластна логике, но если говорить коротко (и, значит, неправильно), то схема такова: одаренного человека (который, как легко догадаться, не с улицы взят) загружают всеми существующими данными по предлагаемой нерешенной проблеме, затем при помощи специальной химии, электроники или гипноза погружают в особого вида транс, во время которого подопытный, блуждая в полубреду по бесконечным чертогам здания вселенских знаний, непостижимым образом находит ключ к решению – указывает направление исследований, называет имя, или место, или что-то в этом роде. Побочные эффекты от подобной деятельности, как правило, печальны и достаточно быстро приводят обладателя сверхъестественных талантов в известную палату.

Диноэл был наделен даром уникальным и, собственно, слипером именовался очень и очень условно. Ни в каких «погружениях» он не нуждался, разве что в самых сложных и ответственных случаях. Горсть разрозненных фактов, минута размышлений, а точнее сказать, отвлечения от текущей реальности, заменяющая мистический транс пророков и предсказателей былых времен, и он называл если и не окончательный вердикт, то уж точно путь дальнейших изысканий, который, по крайней мере, выводил из сложившегося тупика. Сам Диноэл именовал этот процесс «заглянуть под стол» – по аналогии с конторским служащим, который, беседуя с очередным посетителем, время от времени сверяется с постоянно лежащим в полуоткрытом ящике справочником. Правда, скрытая в недрах неведомых хранилищ шпаргалка частенько вела себя парадоксально, вещала нечто путаное и невнятное, вызывающее растерянность и у спрашивающих, и у самого ясновидящего, но Дин со временем успешно овладел искусством толкования собственных прозрений, и дальнейшее неизменно доказывало смысл и справедливость увиденных странностей. Но в большинстве случаев Дину было откровенно лень раскачаться даже и на такое усилие, и он руководствовался мимолетным интуитивным наитием типа «да» или «нет», или «верю» – «не верю». Впрочем, не было случая, чтобы даже такой легкомысленный подход хоть раз его подвел, и обмануть вундеркинда-контактера считалось невозможным.


Поговаривают, что давний противник Диноэла, его заклятый враг, гангстер и авантюрист Рамирес Пиредра творил вещи еще круче – мог извлекать информацию не только из фактов, а, скажем, из бреда случайного полусвихнувшегося забулдыги, или даже из едва уловимых интонаций и настроений. Так ли это, нет ли, выяснить невозможно – Рамирес никогда ничего не объяснял, поскольку действие у него не просто опережало мысль, но полностью ее заменяло.

У Диноэла, при всех чудесах интуиции, рациональное мышление было представлено в полной мере, и столкновение этих двух начал или даже просто переключение с одного на другое в немалой степени осложняло жизнь и ему, и окружающим – понять его иной раз было непросто, а на объяснения никогда не хватало ни терпения, ни времени. Интуитивно мыслящий человек живет в мире иных причин и следствий, и необходимость переводить для окружающих свое понимание вещей на язык общепринятой логики у него порой попросту вылетает из головы. Такие срывы коммуникации – порой даже с самыми близкими людьми (как тут не вспомнить разлад и развод с Черри?) – были, пожалуй, первой причиной, по которой Диноэл недолюбливал свое всевидящее внутреннее чутье. Второй причиной было то, что интуиция, при всех своих магических достоинствах, была практически необучаемой. Жизненный опыт никак не влиял на раз и навсегда утвержденный таинственный ход ее сигналов, и должно было произойти что-то страшное, чтобы внутренний голос учел то, что уже давным-давно открылось самому элементарному размышлению.

Собственно, этот талант и определил дальнейшую судьбу Диноэла – внимание к нему определялось его необычными способностями. Никакая инстанция не представляла себе, что с этим свалившимся на голову парнем делать дальше. Волей-неволей оказавшись в КомКоне на положении сына полка, он естественно и неизбежно получил контактерское образование, благодаря живому нраву превратился во всеобщего любимца и, будучи, согласно строгим нравам начала века, исследован вдоль, поперек, насквозь и даже глубже (наследники Лысого Рудольфа по-прежнему неустанно выискивали инопланетную бомбу, заложенную под человечество), отправился в скитания по бесконечным экспедициям, затеваемым в ту пору будущим СиАй по всем доступным и недоступным уголкам Вселенной. Общаясь с людьми рискованного ремесла, в атмосфере высочайшей социальной ответственности, он очень быстро повзрослел – как в хорошем, так и в плохом смысле этого слова.

Дин был юн, фантастически обаятелен, жизнерадостность бурлила в нем не то что ключом, а била фонтаном. Душа общества, заводила, организатор шумных застолий, неистощимый на выдумку мастер бесчисленных розыгрышей, звезда академского «Сачкодрома», он пел и блистательно танцевал. Ничего удивительного, что женщины всех возрастов были от него без ума, и отбоя от поклонниц у него не было. Временами на него выстраивалась целая очередь, и удивительно, что за все время никто не затаил на него обиды. Похоже, только за одну неподражаемую улыбку ему прощалось все.

Своим домом Диноэл считал Херефордский замок, самым прекрасным местом на свете – выходящий к реке парк с лугом и рощей, он был в диком восторге от тамошних лягушек, кузнечиков и стрекоз. Немного в Старом и Новом крыле Херефорда найдется вентиляционных шахт, подвальных катакомб и технических этажей, где юный исследователь не побывал, люков, которых он не открывал, и камер и лазеров систем слежения, которых он не умудрился обмануть. В этих норах Диноэл, случалось, пропадал на несколько дней – поначалу его увлеченно искали, потом махнули рукой. Он знал такие закутки и лазы, о которых не ведали ни ветераны внутренних служб, ни многочисленные схемы и планы.

В ту пору вполне серьезно и официально бытовало мнение, что профессия контактера законно включает в себя долю здорового авантюризма, некоторые даже говорили – здоровенную долю авантюризма. Главной считалась работа «в поле» – ах, эти золотые деньки довоенного романтизма, безвозвратно канувшие в Лету! В условиях этого удалого экстрима Дин мгновенно вышел в звезды первой величины, его чутье и прозрения в критических ситуациях на краю света десятки раз производили чудеса, спасали жизни и прослыли не то золотым ключиком, не то палочкой-выручалочкой Контакта. Именно в те годы к Диноэлу намертво приклеился ярлык живой легенды и ходячего символа.





* * *


Слава – штука приятная, но опасная. На пике своего проявления она, подобно доктору Франкенштейну, способна породить неконтролируемого монстра под названием «легенда». Живому человеку тягаться с легендой, во-первых, до крайности мучительно, во-вторых, совершенно не под силу, даже если он и есть герой этой легенды. Выход тут только один: незамедлительно умереть, что большинство героев и сделали. Но Дин принадлежал к числу редких исключений из этого печального правила – практически до конца дней он ухитрялся соответствовать легенде о самом себе.



Юность начиналась с гиперактивного самоутверждения. Экспедиции, скорострельные конфликты, инопланетные базы, бесконечные зоны – первые удачи, первые лавры. Никаких еще сомнений в правоте начальства и целях деятельности. Как это часто бывает, после отчаянного самоутверждения на смену неуверенности пришло чувство всемогущества, бесшабашное чувство уверовавшего в собственную непогрешимость юнца. Это Диноэл, кстати сказать, успешно и разумно миновал, как и опасность свалиться, как самолет в штопор, в состояние благостности, в непрошибаемый кокон самооправдания по ту сторону добра и зла, из которого уже нет выхода.

На гребне этой новой волны самонадеянности он умудрился завести роман со своей отчаянной и сумасбродной начальницей, Франческой Дамиани – «татуированной розой» контактерского спецназа, – руководителем того самого, первого подразделения СиАй, в которое его определили, не дожидаясь даже окончания лицея СБК.

Это была так называемая Группа Быстрого Реагирования, они же «аварийщики», они же «лататели дыр», они же «циркачи» – как ни забавно (а может быть, и вполне естественно – прообраз будущей послевоенной группы «Джадж Спектр», организованной уже самим Диноэлом). Из всех бесчисленных спецназов мира этот слыл самым неодолимым и таинственным – главным образом потому, что отбирали туда людей с, мягко выражаясь, не совсем обычными способностями. Формально они относились к дипломатической службе и, согласно официальному мандату, призваны были спешно улаживать особо острые конфликты, неожиданно возникающие в международных отношениях на почве незаконного использования инопланетных артефактов. Внешне все очень благопристойно, но изобилие оружия в их арсенале, а также устройств прослушивания и прочей спецтехники, которой были буквально нашпигованы их фургоны и шаттлы, выдавали нестандартную направленность такой дипломатии.

Группа «Эхо», элита контактного спецназа – глушители, интраскопические прицелы, беспилотники с искусственным интеллектом и оптический камуфляж. Франческа была подлинной душой всего предприятия, признанным мастером в мире спецопераций. В ту пору ей было чуть больше тридцати, но бурного (отчасти даже слишком бурного) прошлого за ней числилось в избытке – в лихих перипетиях контактных улаживаний и ликвидаций она вполне нашла себя, другой жизни не знала и не хотела. Несмотря на тогдашнюю специфику характера, наложенную ремеслом, она пользовалась немалым успехом у мужчин, чему способствовали потрясающие разноцветные глаза и незаурядные достоинства фигуры, незатронутые спортивным образом жизни – но мало кто решался, что называется, подсесть к ней за столик. При всем при том, как ни удивительно, Франческа была замужем за вполне мирным литератором – но огнедышащая страсть окутанного тайной пышноволосого красавца с чудесным поэтичным взглядом быстро смела все досадные препятствия, созданные моралью и угрызениями совести. В итоге – скоропалительный развод и не менее скоропалительный брак.



Для Диноэла в ту пору (а он был моложе Франчески на десять с лишним лет) никаких преград, а уж тем более мужей, не существовало вообще. Однако уже в этой, первой серьезной любви проступает любопытная черта всех его дальнейших увлечений: для того чтобы понравиться Диноэлу, женщине мало внешней и внутренней привлекательности – она непременно должна быть начальником, занимать хоть какое-то, но руководящее положение.

Эта особенность его подхода столь же очевидна, сколь и необъяснима. Играл ли тут роль странный выверт эдипова комплекса человека, никогда не знавшего матери, была ли это, опять же, подсознательная отрыжка честолюбия карьериста – неведомо, но и в дальнейшем Дин неуклонно следовал этим своим странно-иерархичным предпочтениям в любви. В данном же конкретном случае подтекст происходящего читался совершенно ясно: я достиг вершин, заявлял Диноэл, я лучший, я авторитет, и связи абы с кем меня уже не устраивают – я, прах дери, имею право на большее!

Скоро, однако, этой спеси предстояло с треском слететь, поскольку к этому же времени относится его знакомство со Скифом.





Интерлюдия. Первый разговор со Скифом


Встреча двух легендарных героев Контакта произошла при обстоятельствах, весьма далеких от какой бы то ни было романтики, – никаких мужественных рукопожатий под огнем противника на краю гибели у бездонного колодца пространства-времени. Не то в двадцать шестом, не то в двадцать восьмом году – когда не было еще ни кошмаров Траверса, ни чертовщины и беспредела на дальних послевоенных рубежах, и все хозяйство будущего СиАй умещалось в Старом крыле «херефордской гробчилы», а руководство КомКона еще безмятежно диктовало дирекции Института, что делать, а что нет – стали обнаруживаться очень неприятные вещи. Какие-то люди, а того хуже сказать, какая-то организация тайком начала весьма активно орудовать в Контактных сферах, воровать информацию, искать и скупать артефакты и затем использовать засекреченные и запрещенные инопланетные технологии, при этом явно не страдая от недостатка денег и техники.

Это были первые такты «Хендерсоновской аферы» и грядущего «Орхидейного процесса», прославивших головокружительные махинации Рамиреса Пиредры – в Контактных службах этого тогда не знали и знать, естественно, не могли, но за дело взялись со всем рвением и довольно быстро убедились, что следы уводят в такие сферы бизнеса и политики, куда подступиться не так-то просто. На этой почве сложилась редкостная ситуация – в кои-то веки раз, почуяв общую угрозу, тогдашний ИПК и КомКон выступили единым фронтом: надавив на Сенатскую Комиссию по Безопасности, они создали независимую экспертную группу – некий прообраз будущего Четвертого Регионального управления. Этой группе предоставлялись чрезвычайно широкие полномочия, и отчитывалась она только перед самым высшим руководством.

Начальником этой группы, в качестве «приглашенной звезды», и был назначен Эрих Левеншельд, в более поздние времена известный как Скиф. Его кандидатура не встретила возражений ни в одном из враждующих ведомств: Институт почитал Скифа как одного из виднейших теоретиков Контакта, автора классического труда «Трехмерный исторический анализ», КомКон необычайно ценил его услуги, связи и влияние в тех областях, которые обычно не упоминаются в официальных отчетах. Биография Скифа, даже известная ее часть, туманна и противоречива, возраст откровенно невычисляем. Формально он считался гражданином Гестии, но у него имелось и земное, и даже стимфальское гражданство. Однако по происхождению он был лаксианцем, одним из четырех, доживших до наших времен – представителем единственной из древних цивилизаций, о которой земляне знали еще что-то немногое, кроме былинных сказаний и невразумительных археологических находок. Интеллект Скифа – то ли искусственного происхождения, то ли искусственного преобразования и хранения – посажен на вполне человеческую основу, хотя и в самом деле немалая доля того, что в старину именовали электроникой, в этой основе присутствовала. Впрочем, никто, кроме самых злобных завистников, в звании человека Скифу не отказывал, ничто человеческое ему чуждо не было, и вдобавок не одно поколение начальства соответствующих компетентных органов много раз убеждалось в его лояльности.

И вот Скиф, заполучив в руки бразды правления, заявил якобы следующее: пока что мне в помощь нужен всего один оперативник – но зато самый лучший. Точные ли это его слова, нет ли – неизвестно, но в итоге Диноэл очутился в Дархеме, у дверей Скифова дома, и думал, что двери эти скорее следует назвать воротами. Эти двери, да и весь дом еще с порога молча объявили Диноэлу, что человек, пожелавший его видеть, кем бы он ни был, в любом случае богат дьявольски.

Двери-ворота Диноэлу отворила почтенных лет дама с каменным лицом и страшенной челюстью, на которую, согласно выражению классика, можно было вешать чайник. Дама сообщила, что его ждут в библиотеке. Дин зашагал по безлюдным ходам-переходам музейного вида, где иному впору было бы заблудиться, но, к счастью, голова контактера была устроена таким образом, что заблудиться он не мог нигде и никогда. Библиотека оказалась двумя громадными залами, расходящимися от входа под прямым углом, – один зал шел прямо, другой уходил налево, огибая неразгаданные пространства, стен не было видно за полками книг в два с лишним человеческих роста, центральные колонны распускали по сводчатому потолку сложные четырехрядные нервюры. «Кажется, я попал прямиком в Дархемское аббатство, не выходя из этого дома», – подумал Диноэл. В торце того зала, который служил продолжением коридора, у тройного окна с витражами и видом на парк на подоконнике размером с хорошую кровать с книгой в руках сидел человек.

Он был высокого роста, лет примерно пятидесяти и совершенно лыс, если не считать клочков седых волос на висках и такой же скобки, с намеком на былую кудрявость, над шеей. У него были громадные, аномально широко расставленные глаза в кольцах темных морщин и печально-спокойный взгляд.

– Здравствуйте, господин Левеншельд, – сказал Диноэл, бестрепетно вступая в контакт с древним и непостижимым лаксианским разумом, ухватил ближайший стул за черные лакированные изгибы, развернул и, не дожидаясь приглашения, сел.

– Здравствуйте, Диноэл, – приветливо, но с достоинством отвечал Скиф. – В дальнейшем называйте меня Эрих, а потом, вероятно, мы перейдем на «ты».

Говорил он тихо, голос его был глубок и слегка глуховат.

– Вы знаете, Эрих, – сказал Дин, – я собирался спросить, а кто же, собственно, из нас начальник? Но теперь этот вопрос отпал сам собой. У вас потрясающие начальственные интонации, просто изумительные. Если всю нашу компанию разгонят, вы запросто можете зарабатывать деньги на телевидении – например, вести передачу «Вечерний пришелец». Или «Клуб любителей инопланетного вторжения». Скажите, а это правда, что вам десять тысяч лет и вы были знакомы с Юлием Цезарем и Понтием Пилатом?

Скиф и бровью не повел.

– Нет, с Юлием Цезарем я, к сожалению, знаком не был. Поскольку перед руководством отчитываюсь я, то, видимо, на данный момент действительно я и есть начальник, хотя в последующем, думаю, это будет несущественно. Если других вопросов у вас нет, то я тоже хотел бы спросить кое о чем. Насколько вы себе представляете ситуацию, в которой мы оказались? Насколько я понял, у вас есть какое-то образование в нашей области.

Диноэл пожал плечами.

– Никакой особой хитрости я пока не вижу, – заговорил он, несколько пригасив свой ухарский тон. – Контрабанда артефактов и все такое – никакая не диковина, это было и будет. Да, теперь вмешалась мафия – раньше этого не было. Что ж, рано или поздно такое должно было произойти.