Час расплаты

– Его родители погибли в результате аварии, учиненной пьяным водителем, когда месье Гамаш был ребенком. Водителю тогда было чуть меньше, чем вам сейчас, – сказал он кадетам. – Вам тогда сколько было? – спросил он у Гамаша, который смотрел на него, едва сдерживая ярость. – Восемь? Девять?

– Зачем вы поднимаете эту тему? – потребовал ответа Бовуар. – Она не имеет никакого отношения к делу.

– Неужели? – спросил Желина и в тяжелой тишине уставился на Гамаша. Потом продолжил: – В конце концов, кадеты должны понимать, что у нас у всех есть свой груз на плечах. Вы не согласны, коммандер? Тяжесть, которую мы несем на себе всю жизнь. Подобные вещи могут испортить нам существование. Или сделать нас сильными. Они могут озлобить нас или научить состраданию. Они могут заставить нас совершать то, на что мы не считали себя способными. Привести к замечательным жизненным успехам. Например, к званиям старшего инспектора и коммандера. Или ко всяким ужасам. Мрачным, темным поступкам. Может быть, Мишель Бребёф – не единственная наглядная иллюстрация. Может, они могут чему-то научиться и на вашем примере, месье Гамаш.

Теперь все бистро смотрело и слушало.

– Кадетам неудобно, – произнесла Рут.

И она была права. Но поеживались не только кадеты. Все посетители бистро ерзали на своих местах, один лишь Гамаш стоял совершенно неподвижно.

– Видите, – Поль Желина обратился к кадетам, – вы не единственные, у кого было несчастливое детство. Кого-то били. Кого-то унижали. Кого-то игнорировали. А кто-то ждал дома маму и папу, но они так и не вернулись.

Он смерил Гамаша взглядом – годится ли тот в качестве примера.

– Представьте, что это значит для ребенка. Но все же он смог подняться. – Он снова посмотрел на кадетов. – И вы тоже сможете.

Рейн-Мари встала и подошла к мужу, взяла его за руку.

– Прекратите, месье, – сказала она коннику.

– Мадам, – офицер КККП слегка поклонился. – Я не имел в виду ничего плохого. Просто важно, чтобы эти учащиеся понимали, что такой же груз несут и все остальные и его нельзя использовать как оправдание собственной жестокости.

– Он прав, – сказал Гамаш ледяным тоном. – Каждый из нас делает свой выбор.

Он обращался напрямую к Желина, который повел плечами, словно какой-то крохотный, острый предмет вставили ему между лопаток.

– Bon, – решительно сказал Желина. – Проводится активное полицейское расследование. Старший инспектор Лакост была настолько добра, что до сего времени не возражала против вашего участия…

– И я не вижу причин исключать коммандера Гамаша из следствия теперь, – заявила Лакост.

– Но я вижу. И как независимый следователь, я полагаю, что пришло время, когда он должен отойти в сторону. Будь он кем-нибудь другим, он бы не стал так активно участвовать в деле. Мы должны относиться к месье Гамашу как к любому другому подозреваемому.

– Подозреваемому? – переспросила Рейн-Мари, и по бистро пробежал ропот удивления.

– Да, конечно, – ответил Желина. – Ваш муж не выше закона и не выше подозрений.

– Все в порядке, – сказал Арман, сжимая ее руку. – Заместитель комиссара Желина снова прав.

Он чуть отступил от Желина. От кадетов. От Лакост и Бовуара.

У дверей отдельной комнаты Бовуар оглянулся и увидел, что Гамаш смотрит им вслед. Нет, не им, понял Жан Ги.

Гамаш смотрел на Амелию Шоке.

Бовуар взглянул на Рейн-Мари, которая не сводила глаз с мужа.

Встревоженная.

Бовуар проследил взглядом за Амелией, когда она проходила мимо него в комнату, и спросил себя, какие отношения связывают ее с Гамашем, если тот смотрит на нее такими глазами.

Ему пришла в голову одна мысль. Нежелательная. Недостойная.

Бовуар закрыл дверь, отгораживаясь от этого человека и от этой мысли.

Однако калитка уже приоткрылась, и предательская мысль проскользнула внутрь.

In loco parentis. На самом ли деле «вместо»?





Глава тридцать вторая




– Насколько хорошо вы знали преподавателя Ледюка? – спросила Изабель Лакост.

Она посадила Амелию справа от себя, а двоих мужчин – дальше за столом, справа от кадета, и голова Амелии была повернута к ней, и только к ней.

Этот метод Лакост освоила на заре своей карьеры в отделе. Если многие следователи-мужчины применяли тактику устрашения, когда два или три агента окружают подозреваемого, выстреливают в него вопросами, пытаются выбить из равновесия. Лакост предпочитала иной метод.


Она создавала атмосферу безусловного доверия. Некое подобие заговора. Изабель Лакост не удивлялась, когда эта тактика хорошо срабатывала с женщинами, которых она допрашивала. Удивляло то, что ее метод так же хорошо работал и с мужчинами.

К жесткому напору они были подготовлены, но не имели защиты против доверительного, даже дружеского разговора.

– Не очень хорошо, – ответила Амелия. – Профессор Ледюк читал курс по предотвращению преступлений.

– Я помню, как ненавидела этот курс. Я хотела узнавать про оружие и тактику, – со смешком сказала Лакост. – Он был хорошим преподавателем?

– Не очень. Я думаю, что и он не очень любил свой предмет. Он ведь прежде возглавлял академию, верно?

– Неофициально, но по существу да, возглавлял. Пока не пришел месье Гамаш.

Амелия кивнула.

Изабель Лакост внимательно смотрела на нее. Она видела то, о чем говорил Бовуар. Кадет Шоке в любом месте оставалась бы белой вороной, а особенно в Полицейской академии Квебека. Она выделялась на фоне других. Но, кроме того, выпадала из ряда вон.

Лакост обратила внимание на пирсинги. Колечки и штифтики, похожие на пульки. Девушка, пронзенная во всех местах. Может, это удерживает ее как единое целое. Как Железного Дровосека из страны Оз. В поисках сердца.

Из-под ее одежды то и дело вылезали края татуировок.

Глаза, обращенные к Лакост, были яркие, вопрошающие. Тлеющие, но не горящие. Однако дыма без огня, как известно…

Это была молодая женщина удивительного интеллекта и проницательности. Девушка, не боящаяся быть не такой, как все. Но это не означало, что она ничего не боится.

Изабель знала, что у каждого есть свои страхи. Может быть, молодая женщина боялась быть такой, как все.

Она, вероятно, очень одинока, подумала Лакост. Мы все ищем утешения в чем-нибудь. Кто-то – в дружбе, семье, вере. Кто-то – в наркотиках, алкоголе, еде, азартных играх или добрых делах. Кто-то – в случайных связях. Они замаскированы под человеческие контакты, но ближе к ненависти, чем к симпатии. И уж конечно, не являются любовью.

Желина открыл было рот, но тут же закрыл его под испепеляющим взглядом Лакост.

Жан Ги Бовуар сидел, сжав губы, чтобы не улыбнуться. В прошлом он видел немало таких взглядов. И сейчас порадовался, что они действуют не только на него.

– Вам нравился Герцог? – спросила Лакост.

– Я его не знала.

– Я вас тоже не знаю, но вы мне нравитесь. Мне нравится ваша смелость.

Это было правдой. Изабель Лакост знала, сколько мужества требуется от Амелии Шоке, чтоб встречать каждый новый день. В одиночестве.

Глаза Амелии распахнулись, маленькие руки сжались в кулаки. Но она ничего не сказала.

А Изабель стало любопытно, когда в последний раз кто-нибудь говорил Амелии, что она нравится.

И еще она думала о том, как заставить эту настороженную девушку раскрыться.

– «Ваш, фавориты, праздник пуст. Вы пузырьки с державных уст, – услышала она вдруг собственный голос и увидела, как Амелия наклонила голову набок. – Вас всех ждет эта же судьбина. Вы рябь, а нация – стремнина».

За спиной Амелии Изабель Лакост видела двух мужчин, на лицах которых отражались все их чувства в диапазоне от отчаяния до недоумения.

– Это что? – спросила Амелия.

– Сатирическое стихотворение Джонатана Свифта, – сказала Лакост.

Бовуар закатил глаза чуть ли не до затылка.

– На смерть герцога, – добавила Лакост. – Если не ошибаюсь, вы любите поэзию.

Амелия кивнула и повторила:

– «Вас всех ждет эта же судьбина».

– Если чей праздник и был пуст, то Сержа Ледюка. Герцога, – сказала Лакост. – И какова была его судьбина?

– Видимо, умереть от чьей-то руки.

– Но чьей?

– Вы думаете, моей? – спросила Амелия.

– Отпечатки ваших пальцев найдены на карте, что лежала в его ночном столике. Эта карта принадлежала вам, верно?

– Не знаю, – ответила Амелия. – Вероятно, мне. У всех остальных карты на месте. Но я ему свою не давала.

– Каковы были ваши отношения с Сержем Ледюком? – повторила Лакост.